Этот демонический образ потомка праотца Авраама, прочно врезавшийся в память с сигаретой в зубах, с чертами далекими от театральной среды, как то ободряющим еле улавливаемым матерком через каждые пару фраз, ошарашивающими своей внезапностью ударами кулаком по столу, и тут, почти за две сотни километров от города, не давал покоя. Он бесцеремонно возникал в голове при любой мысли о театре.
Куницкий появился под высокими сводами старого театра неожиданно, когда тот с трудом сводил концы с концами… он возник как черт на пепелище с высоко задранным вверх указательным пальцем, который торчал немым укором театральной челяди: так жить нельзя!
Пять лет назад Михаил Давыдович помог в этом театре встать на ноги молодому и талантливому режиссеру Цырлину, а тот, едва оперился, сбежал в Израиль. Подумалось тогда: «Сколько волка не корми… ». С другой стороны, Куницкий никак не мог понять, что можно искать там, за границей, по сути, без гроша. Надеяться на свою гениальность? О, как наивны юности мечты!.. Надо Станиславским сначала родиться, потом стать кем-то, да не просто одним из, а из ряда вон!.. А заявив о себе, умудриться еще встретиться со своим Чеховым… Что же касается денег… Деньги надо начинать делать здесь, в России. Только Россия-матушка способна вытерпеть роль коровушки дойной. За границей никто выкрутасов наших терпеть не будет.
Тем не менее, Михаил Давыдович не обращал внимания на всяких там недоумков, удравших за границу от своего же счастья. Ничто не могло поколебать его веру в силу искусства, завораживающее таинство театрального действа и особое предназначение повелевать всей этой гремучей смесью грез, страстей, гипноза сцены и ощущения полета всевластной души над бренным миром.
Денег театру он давал и после, в основном, на декорации и костюмы, особенно когда там явственно проявились последствия денежного голода в стране. А, бывало, и просто так, как он любил это делать, так как возрождавшийся российский капитализм в целом еще не очень-то миловал тогда театр.
– Капа, – вкрадчиво говорил он жене, – я у тебя сподвижник… Я у тебя великий меценат! Вот меня душат, душат за эти кредиты… А я все равно даю им – этим попрошайкам неблагодарным! И все за одно только слово – театр, который любишь, черт возьми, со всем исступлением… Ты, кстати, не забывай, воскресенье нас на премьеру пригласили. Балкончик над сценой оставили…
– Ты же знаешь, Михаил, я не люблю, чтобы на нас все пялились. Мы на этом балконе как правительство на Мавзолее… – Возражала Капа.
– Хорошо, милая, – успокаивал он ее, – скажу, чтобы посадили в шестом ряду, с министерскими.
Жена же, особенно в последние месяцы, обязательно спрашивала у мужа, переживая за него:
– Они хоть будут учитывать, если обманут тебя твои компаньоны, что ты не в карман себе клал, а в театр нес?..
При этом кого она имела ввиду, одному богу было известно, да, впрочем, и не имело значения.
– Будут, конечно, будут! – Успокаивал ее Куницкий. А сам в это время думал о том, что весь его бизнес давно уже летит с колоссальной скоростью в какую-то бездну. И падение это уже не остановить. Конечно, всем этим командирам в правительстве втирать в очки еще какое-то время можно… Ну, а банки придется откровенно кидать. Ничего, от них не убудет! Ожирели!
И он, со свойственной ему хладнокровностью хирурга, меняющего перед очередной операцией халат, забрызганный кровью, на чистый, мысленно примерял уже фрак руководителя респектабельного культурного заведения, далекого от коммерции, но вполне пригодного для использования в качестве тихой гавани, куда будут прибиваться корабли и небольшие суденышки, от которых какая-нибудь выгода да будет.
Свою деятельность в должности генерального директора Куницкий начал с капитального ремонта театра, сначала на свои, кровные. Потом денег, как на то и рассчитывалось, подкинуло министерство. Для поднаторевшего в коммерции и торговле Михаила Давыдовича не составляло большого труда возвести частокол из откатов вокруг поставок строительных материалов и подрядных работ. Завязавшаяся газетная полемика о будущем театра, обнищавшей культуре, бездуховности поколения позволили использовать хорошо ему знакомый способ пополнения кассы и, что самое важное, надежный источник увеличения зарплаты. Какая-то часть так называемой спонсорской помощи, безусловно, направлялась на нужды сцены, но, в основном, пожертвования ежемесячно делились между генеральным директором, художественным руководителем, главным режиссером и бухгалтером. Вероятно, точно также в недавнем прошлом делились и его деньги. И за эти деньги отчета никто не спрашивал! Но особенно приятным было то, что, наконец, отпала необходимость бесконечно менять доллары на рубли, а рубли на доллары, вынужденно теряя на конвертации немалые суммы. Деревянные обращались в зеленые, а зелень аккуратно складывалась женой в комод. Все! Больше ничего делать не хотелось. Надоело!
Когда закончился ремонт и у руководства появилась возможность гнать спектакли, устраивать театральные вечера и бенефисы особо приближенных актеров как на большой, так еще и на двух малых сценах, когда храм культуры стал обрастать влиятельными поклонниками и покровителями, акценты в прессе сменились. Из газетных материалов исчезли размышления о безысходности, тупике театрального искусства. Напротив, в пространных очерках славились начинания нового руководства служителей Мельпомены. Смаковались успехи двух самодеятельных коллективов, появившихся рядом с профессиональным. Мало того, что молодежь приобщалась в них к высокому искусству, благодаря этим молодым людям в театр шли их родителя, тети и дяди, друзья и подруги, одним словом, народ, массы… А тут еще литературные чтения, благотворительные вечера на нужды дома престарелых и перинатального центра… Это уже не просто искусство, это искусство во имя!.. Ни наград ради, а лишь за скромное материальное вознаграждение и популяризации театра для. Театр должен жить, развиваться, обращать на себя внимание общественно значимыми мероприятиями, осваивать новые формы общения со зрителем, прививать ему хороший вкус. А на все это опять же нужны деньги. И здесь, наверное, не правильно было бы надеяться только на меценатов. Почему бы не попробовать наладить хорошие связи со школами? Ведь бездушие, черствость, а, порою, жестокость подрастающего поколения просто поражают. Все это признаки низкой культуры, результат разнузданности нравов, отсутствия духовных ориентиров.
А трудовые коллективы! Они же оказались на сегодняшний день по сути брошенными! Ну, после того, как рабочий класс перестал быть гегемоном… Нет, утраченные связи надо восстанавливать!
Именно поэтому Михаил Давыдович дал отмашку на развитие сети общественных распространителей. Аншлаги, даже при внушительной стоимости билетов, перестали быть редкостью, потому что в цене каждого из них заложили три процента этим помощникам. «Как это пословица гласит, – часто вспоминал Куницкий, – «Сухая ложка рот дерет»! И труппа теперь не роптала: свое даже при полупустых залах чаще всего она получала. Само собой разумеется, что и руководство в этом случае в накладе никак не оставалось.
Постепенно, кирпичик за кирпичиком, выстраивалась система, которая позволяла получать доход не только благодаря каким-то разовым операциям, но и из постоянно бьющих источников. С годами Михаил Давыдович все больше склонялся к истине, которую он даже вывел в виде поговорки, и с тех пор часто произносил ее вслух: «Лучше меньше, да регулярно!». Теперь он все чаще убеждался в мудрости своих же крылатых фраз, которые вполне соответствовали священной торе, вещающей: «…и если каждому Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать долю и наслаждаться, то это дар Божий».
Вместе с тем, таскать каштаны из огня для группы творческих работников, которые его окружали и которые, как ему казалось, больше чесали языками и ковыряли в носах, чем работали, Куницкому начинало надоедать. Он давно присматривался к художественному руководителю, слоняющемуся по театру с вечно озабоченным лицом и часто не замечающему коллег. Да что коллег, Пряхин мог пройти и мимо самого Михаила Давыдовича, не поздоровавшись.
– О чем это вы вечно думаете? – остановил как-то вопросом Петра Вильяминовича Куницкий. – Неужели как заработать миллион?
Пряхин, словно его окатили холодной водой, вмиг отключился от своих незатейливых мыслей:
– Как понимать ваш вопрос? – настороженно парировал он.
Михаил Давыдович приблизился к художественному руководителю вплотную и, брызнув слюной, процедил сквозь зубы:
– А что же тут понимать?.. Вы паразитируете на актерском труде. Практической пользы от вашего ежедневного променада по театру что-то не видно. Вы откровенный бездельник! Единственным честным шагом с вашей стороны будет увольнение. И радуйтесь, что я не предложил вам застрелиться!
Такого обескураживающего откровения, агрессивного хамства Петр Вильяминович никак не ожидал. Он и в самом деле неизвестно с какой целью прогуливался по коридору и сейчас чувствовал себя школьником, которого учитель решил отчитать за плохое поведение, застав за каким-то неприличным занятием.
От неожиданности Пряхин потерял самообладание и дар речи. Но бесцеремонность, с которой на него напали, ни прощать, ни оставлять безнаказанной было нельзя. Художественный руководитель, испытывая сильный прилив крови в голову, в которой отдавались удары сердца, с трудом поднялся по лестнице до своего кабинета на четвертом этаже здания театра, достал из выдвижного ящика стола ноутбук. Включив его и зайдя в электронную почту, он набрал адрес своего влиятельного родственника в правительстве и принялся набирать ему письмо, которое, впрочем, он заранее считал бесполезным, так как с насиженного места ему наверняка придется уйти…