После работы я любил пройтись по проспекту Руставели. С некоторых пор на нём появилось множество стендов и лавочек с книгами. Большинство прилавков были простые – чаще всего принесённые из дома столы, накрытые клеёнкой, нередко шаткие. Разложенный на них товар – книги из домашних библиотек. Можно было найти редкие издания.
Я познакомился с одной парой продавцов. У них был хороший подбор литературы. Он и она - физики, вернее бывшие. Потеряли работу после того, как закрылся их институт. Они мечтали эмигрировать в Израиль. Её бабушка была полу-еврейкой. Сами же носили грузинскую фамилию. Однажды мужчина спросил меня, а не еврей ли я. Любой мой ответ не имел для него никакого практического значения.
Они поделились своими планами. Их дочка пела в хоре еврейского культурного центра и отдыхала в израильском детском лагере в Цхнети, недалеко от Тбилиси. «Надо ей консулу на глаза попадаться», - с деловым видом сказал он мне. «Она у нас рыжая», - добавила она.
Супруги пригласили меня к себе домой, посмотреть их библиотеку. Квартира была не прибрана. Явно царило «чемоданное» настроение. Хотя шансов на выезд у семьи в тот момент не было, о чём только и велись разговоры. В древнем кресле сидела рыженькая девочка-подросток и читала. Когда мы пили чай, из-под шкафа выскочила крыса и бросилась в угол. От неожиданности я поджал под себя ноги, а мужчина стукнул ладонью по столу и воскликнул: «Ну, шелупонь паршивая!»
Семья всё-таки эмигрировала.
Были на проспекте и богатые стенды, изготовленные из арматуры. Их хозяева продавали супер-модные издания, привезённые из Москвы. Сами они на проспекте не стояли. Нанимали людей, вечером приходили и собирали «урожай». Я стал свидетелем того, как за деньгами явился сын хозяина. Он потребовал у нанятой его отцом женщины часть выручки. Та не уступала, мол, «папа» запретил. Малый оказался психопатического склада и с воплями начал крушить торговую точку. Приехал родитель, здоровенный мужлан. Он урезонил своё чадо: схватил того за шиворот, затолкал в свой «Мерседес» и быстро уехал. У этого типа всегда можно было найти книги интересных авторов. Например, собрание трудов немецких экзистенциалистов, труды Фрейда, Ламброзо, Брзжезинского, романы Набокова.
Словом, можно было купить, что душе угодно.
Правда, без цензуры не обходилось. Она принимала весьма неожиданные формы. На проспекте появился журнал «Playboy». Его держали в целлофановом пакете. Как мне объяснила одна тётушка-продавец, «разные больные мужики по городу ходят. Им только такие срамные журналы подавай!»
Но торговля шла вяло. Прохожие рассматривали книги и журналы, чтоб вернуть их на полку. Времена были тяжёлые, а книги дорогие. Как-то мне приглянулась книга «American Short Stories». Я был большим любителем американской литературы, особенно малых её форм. Читал в оригинале, кроме того, сам пописывал прозу. Мне один филолог так и сказал, что в моих сочинениях ощущается влияние Шервуда Андерсона.
Я подолгу держал в руках книгу с глянцевым переплётом. Смотрел содержание – всё любимые авторы. Несколько миниатюр я прочитал, не отходя от прилавка. Продавец, бледный худощавый мужчина, не выказывал недовольства или нетерпение. Сборник рассказов стоил 15 лари. Цена была не то что большой, просто недоступной. В то время я зарабатывал приблизительно два доллара в месяц. Чуть ли ни неделю я околачивался у прилавка, смотрел-пересматривал книгу. У меня чуть сердце в пятки не ушло, когда на неё позарился один юнец. Но полегчало, когда он повертел её в руках и вернул на полку.
В один прекрасный день продавец подозвал меня и сказал, что даёт мне книгу за семь с половиной лари. Я обрадовался, конечно, но замешкался. Предупреждая мои расспросы, мужчина сказал, что сумеет договориться с «начальством». При этом выражение его бледного лица оставалась непроницаемым. Я быстро набрал деньги, частично занял у коллег. С тех пор, проходя мимо того прилавка, я всегда торжественно здоровался с продавцом. Ответ его бывал намного сдержаннее. Прошло время, он перестал здороваться. Я тоже.
Через пять лет я встретил на Руставели моего приятеля Г. в компании одного профессора из университета. Я узнал его. Мы когда-то давно учились в универе, приблизительно в одно время, но не были знакомы. Разговорились. Я припомнил ему некоторые мелкие детали: что он носил тогда, с кем дружил. Он сказал, что у меня писательская память. Я вспыхнул от удовольствия. Таким образом во мне признали писателя. Он уж точно не мог знать о моём скромном творчестве.
- Как ты догадался? Мой друг действительно пишет! – удивился Г.
Когда мы проходили мимо прилавка, где мне уступили за полцены «American Short Stories», профессор поздоровался со знакомым мне продавцом. Пройдя некоторое расстояние, он заметил:
- Бедняга Шалва. Он – мой сокурсник. Подавал надежды, из него мог получиться хороший учёный, но...
Вчера я встретил профессора около университета. Мы стояли в очереди за пиццой. Профессор не узнал меня. Я напомнил ему о невольном комплименте, которым он некогда наградил меня. Несколько озадаченный, сосед по очереди даже потерял интерес к пицце.
- Этот эпизод прописан в рассказе, - заметил я. Собеседник напрягся ещё пуще. Моя фамилия ему ни о чём не говорила. Он мягко заметил мне, что не знаком с местной текущей русскоязычной литературой. Профессор расслабился после того, как я заговорил о его бывшем сокурснике Шалве.
- Тот по-прежнему торгует книгами на проспекте, - сказал он.
Потом я извинился за доставленное беспокойство, мы раскланялись и разошлись.
Шалву действительно можно встретить у книжной лавки на проспекте Руставели. Он заметно постарел. Меня не замечает. Как и тогда его торговля шла не очень бойко.