Николай КРАСИЛЬНИКОВ
54-й РАЗЪЕЗД
1
– Скоро ли следующая станция? – спросил полковник Вахрушев у проводника вагона.
Ладный, крепкий, как колобок, мужчина близоруко глянул на циферблат ручных часов и улыбнулся:
– Минут через сорок пять. Если вы, конечно, имеете в виду 54-й разъезд?..
– Да, да, – закивал Вахрушев.
– Но там наш скорый, к сожалению, не делает остановки, – предупредил проводник.
– Знаю, знаю, – согласился полковник.
Проводник удивлённо пожал кругленькими плечами и, потоптавшись, пошёл в своё купе.
Вахрушев достал из кармана кителя старомодный портсигар, вынув сигарету, щёлкнул зажигалкой…
Час был поздний… За окнами вагона под прихрамывающий стук колёс проплывала тёмная осенняя ночь. Широкая и непроглядная, которую, как трассирующие пули, изредка «простреливали» огоньки – то ли фары машин, то ли свет из домов.
Они бередили память, уносили в прошлое…
2
На 54-й разъезд Алёшка Вахрушев попал вместе с эвакуированными в далёком сорок втором из Ленинграда. Отец был на фронте. И его с матерью, как членов семьи офицера, поселили в бараке военного городка. Здесь в спешном порядке обучали новобранцев и отправляли на фронт. И первое, что бросилось в глаза двенадцатилетнему Алёшке, был огромный плакат над металлическими воротами при въезде в городок: «Наше дело правое – мы победим!».
О, это были незабываемые годы!
Мать целыми днями пропадала на работе – в военкомате, не считая частых ночных дежурств… И Алёшка, как и все его тогдашние сверстники, после школы был предоставлен самому себе. Дружков же на новом месте завелось предостаточно. Летом все вместе они бегали на холодную речку Карасу. Делали частые набеги на колхозный виноградник и бахчу. Правда от горбатого сторожа Байтугая иногда и попадало… Но ничего, было терпимо.
Но особенно Алёшке нравилось гулять возле стрельбища. И лучше всего одному. Он подбирал стреляные гильзы, кисло пахнущие порохом, складывал в карман… На вопрос дружков: «Зачем они тебе?» невнятно бормотал: «Принадобятся!» Будто из этих гильз и впрямь можно было стрелять по врагу…
Однажды Алёшка не выдержал, залез на высоченное дерево, с непривычным названием «катальпа» – посмотреть, как там за далёким дощатым забором солдаты учатся стрелять. И когда он почти добрался до самой высокой ветки, вдруг скорее почувствовал, нежели услышал, как над его фуражкой что-то сочно чиркнуло. Будто острым перочинным ножиком. Задрал голову – и увидел срезанную ветку. Чиркнуло ещё раз – и сбоку отлетел прутик…
И тогда Алёшка запоздало понял, что какой-то великовозрастный балбес так «пугает» его, выбрав живой мишенью. Царапая лицо, руки и ноги, не помня себя от внезапно охватившего страха, он скатился на землю и дал дёру домой. О случившемся, понятное дело, никому не рассказывал, но с этого дня будто повзрослел на целую жизнь.
Осенью начались занятия в школе, а с ними – зубрёжка уроков, монотонная, как нудный дождь. Зато в свободное время – опять же с дружками! – убегал на разъезд. Там нескончаемым потоком, замедляя ход, шли товарняки, груженные углем, картошкой, капустой, свёклой… «Всё для фронта, всё для победы!»
Считалось верхом ловкости и даже геройства на ходу запрыгнуть на платформу и, пока дремлет стрелок-сопровождающий, скинуть на насыпь несколько крупных комков угля или так необходимых для дома овощей… Затем всё это собиралось в кучу и делилось поровну. Матери, конечно, догадывались, откуда эти «дары», тяжело вздыхали, отводили виновато глаза в сторону. Понятно, всем было тяжело – и там, на линии огня, и здесь – в глубоком тылу…
К концу сорок третьего стало немного легче – обозначился перелом в войне. Повеяло ветром долгожданной победы, пускай пока ещё и далёкой. В городке появились первые пленные – немцы, поляки, австрийцы… Они строили клуб. Молчаливо-сосредоточенно толкали тачки с кирпичами, клали стены, ладили крышу. А в обеденный перерыв с удовольствием помогали окрестным пацанам ремонтировать самокаты, делать поджиги, рогатки… Причём брались за работу с большой охотой, с улыбкой. И совсем не были похожи на страшных нелюдей, которых рисовали на плакатах и обложках журналов.
В сорок четвёртом пришла похоронка на отца – он погиб при взятии Будапешта. Мать слегла и долго болела, а Алёшка замкнулся в себе, стал молчалив, раздражителен. И тогда же дал себе клятву, что после школы обязательно поступит в военное училище и станет офицером, как отец.
Осенью того же года Алёшка впервые увидел близко смерть. Свист пуль над головой он уже познал… Но это, это… Несколько дней его потом тошнило от запаха крови.
В тот вечер они с пацанами играли в ашички возле переезда неподалеку от шлагбаума. Шлагбаум охраняли солдаты. Вскоре показался огромный «Студебеккер», крытый брезентом. Что и кто находился в кузове, было неизвестно. Машина проехала через поднятый шлагбаум и притормозила. Молоденький сержант – с пшеничными усиками и утиной походкой – кинулся, было, к кабине водителя проверить документы. И тут «Студебеккер» вдруг рванул с места, поднимая клубы пыли.
– Стой! – закричал опешивший сержант, сорвав с плеча винтовку. – Сто-ой!
Щёлкнул затвор, и в ту же секунду прогремел выстрел в небо.
– Сто-ой, кому говорят!
Раздался второй предупредительный залп. Сержант действовал строго по уставу.
А машина между тем набирала ход.
Пацаны, забыв про игру, затаив дыхание, молча наблюдали за происходящим. Что же будет дальше?
И тогда сержант вскинул оружие, приладил к плечу, прижался щекой к прикладу, прицелился. Грянул выстрел… «Студебеккер» продолжал стремительно катиться вперёд. И вдруг он будто споткнулся. И медленно, медленно стал сползать к кювету.
Сержант вместе с нарядом – такими же молоденькими солдатами – бросился к машине. Пацаны – следом.
Когда они подбежали к «Студебеккеру», шофёр, дюжий детина, обросший щетиной, уже вывалился из кабины и лежал на острой гальке. Голубые глаза его гасли, а из груди, там, где было сердце, густо, будто родничок, толчками била тёмно-багровая кровь… Очень много крови.
Алёшка отвернулся. Он чувствовал, как дрожат у него губы, и не хотел, чтобы ребята заметили это.
Сержант же суетливо откинул с кузова тент и громко скомандовал:
– Эй, кто там есть?! Вылезайте по одному.
На землю стали нехотя выпрыгивать мужчины – кто во что одет. Шестнадцать человек. До этого они сидели, тесно прижавшись, друг к другу, по двум бортам. Их тут же – под удивлённые взгляды зевак – под охраной конвоя препроводили в ближайшую комендатуру.
На другой день в городке только и было разговоров об убитом шофёре. Мол, погиб парняга ни за что, ни про что… Иные же восхищались снайперской меткостью сержанта. Надо же, не задев ни одного человека в кузове, пуля попала точно в водителя.
За этот поступок сержанту дали краткосрочный отпуск на родину. А шофёр и его «пассажиры» в машине, как выяснилось позже, оказались дезертирами… Их давно уже разыскивали.
3
Воспоминания, воспоминания, воспоминания… Они, как огоньки, высвечивали в памяти то печально-грустное, то светло-радостное. Офицерский клуб – просторный, с высокими потолками, построенный военнопленными к концу войны. Самодеятельные спектакли. Танцы в тенистом парке на пятачке, куда они бегали подростками. И, конечно, первое чувство – волнительное, парящее. К зеленоглазой егозе, хохотунье, недотроге. Ау, где ты, несбывшаяся сказка?..
Полковник Вахрушев мял в руке, наверное, уже пятую сигарету, что с ним случалось крайне редко.
«Где же этот разъезд?» Он вглядывался в темноту ночи, в необъятную степь, такую до боли знакомую и незнакомую.
Всякое бывало в жизни Вахрушева: и далёкие гарнизоны – от Кушки до Камчатки, и большие города, и «своя война» в Афганистане. Но 54-й разъезд он помнил всегда, как лучшее, что было в детстве и в отрочестве…
Из купе внезапно выглянул проводник, сочувствующим взглядом окинул пассажира.
– Бессонница, товарищ полковник? – спросил осторожно.
– Можно считать и так, – кивнул Вахрушев. – Интересно, скоро ли разъезд?
– Разъезд? – присвистнул проводник. – Так мы его – тю-тю! – пять минут назад проскочили… Вот я и вышел пригласить вас… Может, чайку горячего выпьем? А то мне скучно одному.
– Что ж, чайку, это с удовольствием, – согласился Вахрушев и, кинув в приоткрытое окно очередную смятую сигарету, зябко поёжился от внезапно охватившего холодка. – Что и говорить, вдвоём всегда веселее! Я сейчас…
Он нырнул в своё купе, достал из чемодана бутылку коньяка. Что ж, пусть и проскочили они в темноте 54-й разъезд, но главное-то, что он есть, и поезда здесь ходят по-прежнему. А значит, за это стоит выпить. И не только чайку…
Художник неизвестен. Ташкент военный.