Полуденное солнце залило ярким светом комнату. Назар проснулся поздно, вскочил с постели. В открытую форточку вливались сладкие запахи цветущего сада. Через окно виднелись распустившиеся на клумбах красные и розовые тюльпаны, ярко-жёлтые нарциссы, прорастали чуть заметные белые бусинки ландышей, укутанные в зелёные ладошки листьев. Новый день отсёк ночные злоключения, и душа Назара вновь была чиста и светла, и готова к очередным радостям жизни. Он натянул синие джинсы, накинул белую рубашку и запустил компьютер. Зашёл на свой сайт, просмотрел электронную почту, сообщения и включил музыку.
В комнату заглянула мать:
- Выспался кавалер? Отец приболел. Съездить надо, сынок, в аптеку и на рынок.
Назар зашёл к отцу. Тот лежал на кровати с открытыми глазами, уставившись в потолок.
- Дед, где ключи от «Чарлика»?
Отец повернул голову:
- На буфете... Ты всё остришь? Что заслужил, то и моё. «Ока» тоже машина.
- Да стрёмно на ней ездить.
- Тогда купи «Мерседес» и не мучайся.
… В аптеке гомонила очередь. Полнотелая турчанка пыталась пройти первой:
- У меня дети!
- У всех дети.
- У меня их семеро: четверо узбекских и трое русских...
- Как это?!.
- Одних родила в Фергане, других – в Степном.
… На автозаправке Назар подъезжал к колонке. Неожиданно его «подрезал» серый «BMW» и встал непреодолимым барьером. Из машины вышел водитель:
- Слюший, брат, спешю!
Назару сделалось нехорошо, – что это значит: игнорируют его автомобиль или его самого? Откуда эта безграничная вольность? Такое чувство, будто тебе плюнули в лицо... И как быть? Высказать возмущение или, промолчав, утереться? Пока парень был в растерянности, стоящий впереди автомобиль, посигналив, лихо укатил.
У рынка образовалась «пробка» из легковушек, разноголосо негодовали клаксоны. «Скоро и у нас будут заторы, как в Москве», - подумал Назар и высунулся в окно, - авария, что ли?» Впереди стояли два автомобиля с открытыми дверьми, их водители, улыбаясь, о чём-то эмоционально беседовали, хлопая ладонью о ладонь.
К Назару подошёл здоровяк от стоящей сзади машины:
- Слушай, ты! Пойди и скажи своим: хватит джиркотать! А то я за себя не отвечаю. Начну с тебя!
- Они мои, такие же, как и твои, - огрызнулся Назар и посмотрел на себя в зеркало заднего вида.
Залётные южане, обнявшись на прощание, уселись в автомобили. «Пробка» стронулась.
Назар припарковался у рынка и пошёл к главному входу. У ворот суетился невысокого роста таксист, зазывая пассажиров:
- Дэвчонки, поехали – подвезу.
- Мы – на автобусе.
- А вот нащи восточные женщины на автобусах не ездят!..
- Так и вози своих женщин, - парировали дамы. - Ты посмотри на него: он ещё и умничает.
Таксист не выдержал напора, стушевался и уже молча отошёл в сторону.
Рынок в наше время, – как спасение от безработицы! Если заводы и фабрики рухнули и в переносном смысле, и в прямом, то рынок строился и креп. Он, как оазис в пустыне! И многие классные специалисты, далёкие от торговли: учителя, врачи, инженеры, забросив свои профессии, ринулись на рынок. Точнее, на базар. Торговать. А базар напоминал трамвай в час пик, который был забит до отказа. Народ вис на ступеньках и сцепке, а ещё некоторые бежали следом с немыслимым желанием – протиснуться в вагон. Но как говорится, рынок не резиновый. И народ раскладывал своё «купи-продай» за воротами, за забором, на прилегающих улицах... «Похоже, здесь что-то не так?.. - размышлял Назар. - Но всегда есть надежда на разум и будущее».
Наверное, сто лет не был Назар на рынке. На входе его встречали обшарпанные нищие и калеки, просящие подаяние. И откуда их столько набралось? У мусорного жбана, прямо на асфальте, сидел баянист в замызганной одежде и заросший, как леший. Он пытался играть «Широка страна моя родная». Фальшивил. Назар всё же бросил мелочь в кепку «артиста» и упрекнул:
- Неважно играешь, товарищ.
«Леший» показал из зарослей на лице щербатую улыбку и, как заигранная пластинка, проскрежетал:
- Если бы я хорошо играл, то не побирался, а выступал бы в филармонии, господин!
- Ты ещё и философ? - улыбнулся Назар.
- Я такой! - гордо проскрипел «леший» и растянул меха.
Назар удивлялся: «Вот так обмолвишься с ним ещё парой фраз и он, падший человек, с чувством превосходства будет учить меня жить...»
В толчее покупателей Назара дёрнул за рукав куртки мальчуган лет восьми в затёртом одеянии и, шмыгнув носом, прогнусавил:
- Дядя, дайте на хлеб, а?
Назар обернулся. У его ног стоял белобрысый заморыш и, не мигая, гипнотизируя, смотрел в глаза.
- Сейчас я куплю тебе хлеба, пойдём со мной, - и взял малыша за руку. Но беспризорник выдернул свою маленькую ладошку, сплюнул и ощетинился:
- Я просил «на хлеб», а не хлеба. Бестолковый ты, дядя, и жмот, - и, зло зыркнув глазами, нырнул в толпу.
- А где же твои родители? - крикнул вслед ошарашенный парень.
Едва он сделал несколько шагов, как перед ним предстала симпатичная девочка лет четырнадцати, аккуратно одетая в розовую шерстяную кофточку и бордовую юбку.
- А вы можете дать мне сто рублей? - промолвила она, смущаясь и отводя в сторону глаза.
Назар опешил:
- А зачем?
- Мне на туфли не хватает... - так же скромно и тихо ответила она.
- А мама твоя, а отец?..
Девочка-подросток тяжело выдохнула и отошла в сторону. «И что за нищие такие: все с характером...», - удивлялся парень.
Фальшивую игру баяниста заглушала восточная музыка, вьющаяся из музыкального киоска, словно дымок из кальяна.
Рыночные прилавки ломились от спелых овощей и сочных фруктов, от свежей рыбы и парного мяса, от молочных продуктов и колбас. Возносились пирамиды заморских апельсинов и персиков, громоздились, будто горы, мешки с картошкой и луком. Всего и не перечислишь.
Но сильнее поражает на рынке разноликий колоритный народ. Нигде вы не увидите такое множество национальностей, как здесь. Воистину восточный базар! Место, куда народ идёт как на праздник! Здесь, непременно, встретишься с друзьями и сослуживцами, со старыми приятелями и подругами. И потому надо быть готовыми «во все оружия» – женщины прихорашиваются и одевают лучшие наряды, мужчины достают свои потайные заначки.
У прилавка с корейскими салатами, любимыми жителями Степного, Назар увидел Илью Кима, друга детства. Их взгляды встретились. Его умные узкие глаза излучали тепло. По профессии он хирург. А в детстве вместе с Назаром играл в оркестре на народных инструментах. Ни один русский пацан не мог так виртуозно музицировать на балалайке, как кореец Ким.
- Привет!
- Здравствуй.
- Рад видеть.
- Взаимно. Какой салат?
- Люблю «корейскую морковь».
Торгует фруктами армянин Гриша. В будни он – сапожник, а в выходные – продавец. Между тем ещё и строитель. В доме у Костровых сделал евроремонт ванной комнаты – загляденье!
- Привет-привет! - улыбается Назар.
- Яблоки, апельсины, бананы... Будищ?
- Конечно. Взвешивай!
Далее молочный ряд. Сияет улыбкой лицо молодой соседки Турсунай. Густые тёмные волосы турчанки укрыты лёгкой цветной косынкой. Её сыр-брынза – пальчики оближешь! На зубах пищит, – свежий значит. Назар подмигивает соседке:
- Беру!
А самая лучшая говядина у Рафика, азербайджанца, с орлиным носом и жгучими глазами. Он знает, как нужно выпасать и как правильно ухаживать за животными. Рафик старше Назара и, работая раньше вместе на одном производстве, наставлял младшего товарища «на путь истинный».
- Салам, брат.
- Аллейкум ассалам, - подыгрывает Назар.
- Вот – мясо мраморное, вот – телятина.
- Спасибо, Рафик. Два килограмма достаточно.
Улыбаются люди друг другу, и не только потому, что продавец хочет подороже продать, а покупатель подешевле купить...
А вот навстречу идёт худосочный Серёга Ратник, русые волосы до плеч, борода чуть ли не до пояса, как у батюшки. Здоровается не как все, пожимая друг другу ладони, а ухватится своей клешнёй за предплечье и лыбится. Какой он нации? Какой секты? Кто его знает?.. За то автомобили аварийные так отрихтует и подкрасит, от новых не отличишь.
В конце продуктовых рядов аллейка, ведущая к павильонам и навесам вещевого рынка. На аллейке, у забора, разложив цепи, грабли, лопаты и тяпки, сидит на скамейке молодой цыган в джинсах, модной куртке, рядом – красивая большеглазая цыганка в ярком одеянии, с непокрытой головой, распущенными смоляными волосами, наведенным макияжем. Назар стушевался и отвел глаза в сторону.
- Шо, чавэло, товар мий понравився, чи моя цыпочка? - сверкнул зубами цыган.
- Да, хороши и твой товар, и твоя красавица.
- Ты шо, о цэ нашей породы? - полюбопытствовал цыган.
- Да какой он «нашей», - улыбалась девушка, - у тебя нос баклажаном, голова тыквой, а у него тонкие черты. Давай к нам в табор, красавчик, - смеялась молодая цыганка, прожигая взглядом парня.
- Покупай грабли за двести рублий, - предложил цыган.
- Не нужны мне грабли.
- Бери за сто.
- Не надо.
- За пятьдесят.
- Отстань...
- Бери бесплатно. Я тебе их и до дому донесу.
Молодая яркая цыганка покатывалась от смеха и вытирала кончиками пальцев слезинки с краешков глаз.
- Да постой! Чего ты испугался? - заговорил цыган, смягчив тон голоса, - я тебе байку расскажу. Слушай. Как-то зимой в сильный мороз ходил-бродил по базару цыган с цыганёнком. Пацанёнок продрог не на шутку и к отцу: «Папка, я замэрз!..» - «Ну попрыгай», «Папка, я змэрз!..» - «Ну побигай», «Папка, я...» - «Ну лезай на столб, там ближе к солнцу, нагриишься». Цыганёнок залез на столб, а там ещё холодней. Не удержался и упал. А цыган: «Во! Нагрився аж учадив!», - и рассказчик зашёлся в смехе. - Нормально?
- Здорово!
- Тогда гони пятьдесят рублей.
- Не жалко. Держи.
Цыган взял купюру, посмотрел сквозь неё на свет и спросил:
- Земляк, а может тебе какой другой товар нужен? Так за воротами мой конь стоит, марки «Лексус».
Назар разулыбался: цыгане весёлый народ и с русскими живут бок о бок несколько столетий, сменив коней на автомобили.
Под открытым небом, у столика кафешки «Бистро», стоял пожилой человек в сером мешковатом пиджаке, в примятой шляпе и пил из бутылки пиво. Увидев Назара, он махнул ему рукою, приглашая к соседству.
- Привет, сокамерник! - проговорил мужчина, протягивая руку. Конечно же, это был седовласый поэт, Назар его узнал. - Мир тесен, особенно на рынке. Ты, я вижу, уже затарился, - указывал поэт на пакеты в руках у парня, - так не поскупись, займи стольник.
- Да, лихо, нечего сказать... - растерялся Назар. Порылся в кармане, достал пятьдесят рублей. - Вот, держи.
- Хорошо, остальные будешь должен, - и старый знакомый ухватился за деньги.
- Как?!. - оторопел парень. - Ну, да ладно, - махнул он рукой. - Вас зовут... если я не забыл... Георгий Зорин?..
- Это мой псевдоним. Для тебя теперь можно просто Жорик. Кукарекин...
Он приподнял руку со смятой купюрой и прокричал в сторону закусочной:
- Водочку и чай!
- Это тебе не ресторан, дядя! - услышал в ответ.
Жорик, допив остатки пива, пошёл, сутулясь, к раздаче. Вернулся довольный.
- Угощаю, - он пододвинул пластмассовый стаканчик чая Назару. - Выпьем, - и отхлебнул из своего горячительную жидкость. Замер. А потом выдохнул кверху, будто выпустил пар на морозный воздух. Снял шляпу и занюхал ею. - Эх, хорошо! Не жизнь, а рай! А что такое рай? - обратился он к Назару и сам ответил. - Это, когда небо голубое, любимая рядом, стихи и... триста граммов коньяка.
Назар улыбнулся:
- Я пойду.
- Нет-нет! Погоди. Ты думаешь, я чудак? Может быть... А мир без чудаков был бы скучным. А так: один чудак сочинил «Я помню чудное мгновенье», другой написал картину «Девятый вал», третьему на голову упало яблоко, и он открыл закон притяжения и так далее, милый мой. А если вокруг не видишь ничего интересного, то придумай сам!
- А как вам в голову приходят поэтические мысли? - Назар решил поддержать собеседника.
- О-о-о! Я вижу ты заинтересовался. Свыше и вдруг! Как бы ниоткуда. Талант – это когда можешь выдать сразу. Экспромтом. Когда тебя осенит вмиг. Не напрягаясь, - поэт Жорик пододвинулся поближе к Назару и доверительно продолжал, - но... не всегда так бывает... В юности думал, мол, до тридцатилетнего возраста Есенина я выдам такое!.. Не тут-то было – не выдал. Проскочил его возраст. Ничего, размышлял, у меня ещё пушкинские тридцать семь лет впереди. Уж точно что-нибудь создам, ого-го! Мои тридцать семь лет промчались во всю прыть, глазом не успел моргнуть. Но успокаивал себя: Тютчеву за пятьдесят было, когда он что-то там написал. Мне до его возраста творить и творить! А теперь вот думаю, может, мне из поэтов в писатели податься, а лучше всё же – в критики. М-да... не нужны поэты в наше время... Вчера была такая чудесная ночь! Я стоял в уютном скверике. Сквозь листву раскидистых деревьев пробивался лунный свет. И в тысячный раз я врал себе: вот завтра сяду и начну творить! Смешно... - и он всхлипнул, теребя пуговицу на куртке молодого человека. - Я часто над собою смеюсь, понимая, что в жизни всё относительно. В том числе и творчество. Что Бог дал, то и наше...
Назар смотрел на Жорика, на его дрожащие руки, на седые бакенбарды, на слезящиеся глаза, на мешковатый пиджак – и весь его внешний облик так естественно сочетался с исповедью. В своих порывах и стремлениях он напоминал домашнего гуся, который хотел взлететь со своими дикими собратьями и... не мог!..
Стоящих у столика собеседников поразили проходящие мимо смуглолицые мужчины в тюбетейках и тюрбанах, и семенящие следом черноглазые женщины, ошеломляюще плотно закутанные до бровей в платки, словно монахини, да одетые в строгие, до пят, платья из дорогого атласа: чёрного, синего, бирюзового. Слышалась незнакомая громкая речь, а так же русская, но с кавказским и азиатским акцентами.
Непривычная картина удивляла и настораживала. Не видели раньше в Степном такого народа и в таком необычном одеянии, хотя среди русского населения жили и другие национальности...
Первым оторвал взгляд от пришлых седовласый поэт Жорик и проронил:
- Будем привыкать, - и вдруг толкнул в бок Назара, - слушай, экспромт:
Здесь находят приют, да и общий язык
И казак, и чечен, и хохол, и калмык!..
Над рынком кружило весеннее улыбчивое солнце, заглядывая в лица людей. В воздухе приятно веяло укропом и петрушкой, перезимовавшими яблоками и свежими тепличными огурцами. Дразнил и щекотал ноздри запах дымного шашлыка.
Вдруг резкие крики разорвали базарный размеренный гомон и беспечную людскую суету.
- Место моё! Постоянное! - горланил русый здоровенный детина, двигая по прилавку мешок с картошкой и наступая на худого чернявого мужичка с испуганными впалыми глазами, который пытался удержать рассыпающиеся пирамиды мандарин.
- Я первий пришёль! - безнадёжно защищался кавказец.
- Дома будешь первый!
- Вот мой паспорт, здесь моя прописка!..
Люди искоса поглядывали на неприглядную картину и осторожно обходили стороной, боясь быть задетыми, а ещё хуже: втянутыми в скверную потасовку.
Стремительно, будто черные вихри, возникли из ниоткуда трое кавказских парней и коршунами налетели на детину. Немолодой, но ещё крепкий русак, как медведь раскидывал атакующих. Он рычал и матерился! Но один из нападающих изловчился и в прыжке ударил его ногою в грудь. Детина рухнул спиною на прилавки, сметая торговые ряды. Горцы, горланя, стали утюжить ногами лежащего на асфальте степняка.
Покупатели и торгаши, суетливо толкающиеся, расступились и, забросив свои дела, молча созерцали побоище со страхом в глазах. Кто-то шёпотом проронил:
- Ты гля, выскочили, как черти из преисподней.
- О, Господи, что ж это творится?
- Милицию надо вызвать...
До чрезвычайности потрясла Назара беспредельная дикость сцены избиения среди ясного дня, в людном месте. Но ещё с большей силой поразило чудовищное бездействие глазеющих людей. «Если не остановить бойню, то степняка забьют до смерти», - мелькнуло в голове у Назара. Но никто не собирался вступаться. Назар несколько секунд боролся сам с собой: ввязаться в драку или сделать вид, что ничего особенного не происходит? Наконец, собравшись с духом, он подошёл быстрым шагом к дерущимся и с широко открытыми глазами, с надтреснувшим от волнения голосом, как можно громче крикнул:
- Эй, вы, прекратите! - и внезапно встретил прожигающий взгляд Уздена, уверенно стоящего рядом в тёмном распахнутом плаще, перебирающим пальцами чётки.
Он был высок и крепок. Чёрные, коротко стриженные волосы, большие глаза, выдающийся нос, лёгкая щетина на щеках и подбородке делали его по-горски красивым. И не лукавя, как на духу, можно сказать – джигит!
- Хорошо, - ответил он и сузил жгучие глаза. - Мурат, достаточно! - и кивнул головой в сторону подошедшего парня.
Как кувалдой, Назар получил удар в челюсть и свалился, будто подкошенный, к ногам толпы, выронив пакеты с продуктами. Публика всколыхнулась и ещё отступила на несколько шагов назад. И опять над толпою, словно рябь по воде, пробежался осторожный шёпот:
- Ты гля! Они уже своих бьют!.. - люди настороженно и внимательно всматривались в смуглые лица дерущихся.
Да... После чеченской уродливой бойни внутри страны, русскому люду теперь каждый чернявый человек виделся чеченцем. Но не все на Кавказе чеченцы и не все чернявые – кавказцы. Да и войну затеяли не они...
Из музыкального киоска торжествующе вырвалась песня с восточными вариациями и с раздольем плескалась над бушующим рынком:
Кайфуем! Сегодня мы с тобой кайфуем!..
К лежащему Назару уже приближались несколько пар окровавленных кроссовок, как вдруг, – крик из толпы:
- Гробовщик! Гробовщик!
Пробивая корпусом толпу, выскочил, как бык из загона, раздувая ноздри, коренастый парень, телом сбитый и слаженный, в спортивной форме, с большой стриженной головой и большими кулаками. Один глаз его был голубым, другой – карим. Правая часть лица застыла неподвижно шрамом от ожога, а левая взметалась взглядом неистовства и готовности к бою! Он легко и пружинисто перепрыгнул через препятствующие прилавки. И молниеносно, резкими ударами, вырубил двоих нападающих. Назар видел, как за Гробовщиком вбежали на площадку Игорёк с цепью и Бодало с битой, и уже стал привставать, радуясь своим... Но Гробовщик развернулся к нему и, полыхая свирепым лицом, загасил ударом кулака надежду на спасение. Уже теряя сознание, Назар услышал голос Игорька:
- Да это наш!..
- Я, что, у него паспорт буду спрашивать? - прорычал Гробовщик. - Так всё равно нет графы «национальность».
Он вытащил из толпы ещё одного черноволосого перепуганного парня и рванул за ворот рубахи. Пуговицы, оторвавшись, просвистели, точно пули, и на обнажённой груди все увидели нательный крестик.
- Во, бля! - выругался Гробовщик, - а ты кто?
- Армянин я, - дрожа, проговорил парень, - христиане мы...
- Типа свой, значит? Тогда живи.
А над рынком привольно резвилась песня:
Ах, как люблю я вас, чёрные глаза!
Гробовщик подскочил к киоску из которого фонтанировала музыка и крикнул песеннику:
- Иуда, выруби! Иначе я разнесу твою халабуду вдребезги-пополам!
И сразу маршем зашагал другой напев:
Пора бы понять, пора бы,
На запад идут арабы...
Гробовщик повернулся к ошарашенной толпе, застывшей, как в немой сцене:
- Что же вы стоите и молчите? Сколько тех нацменов – раз, два и обчёлся. А вы, русаки, в своём городе и дрожите. Идёт необъявленная война исламистов, и они атакуют. Надо бдить, а не бздеть!
- Ага, - робко донеслось из толпы, - скажешь ему, а он пырнёт ножом – и будь здоров! А тогда его ищи-свищи...
- Они ведут себя так нагло, чтобы взять нас на испуг. Надо давать отпор. Иначе дойдёт до того, что мы будем бояться называться русскими, - Гробовщик говорил громко и чётко, как на митинге, сжимая перед собою кулаки. Его левая сторона лица металась знаменем на ветру, а правая застыла мёртвым полотном. Показывался только оскал зубов, похожий на жуткую улыбку. И от этого становилось ещё страшнее.
И вновь из толпы крики:
- Казаки! Казаки!
Народ расступился. Впереди вышагивал, выпятив грудь, Кондрат в парадной казачьей форме с медалями и крестами, сияющими золотом. Увидев последствия потасовки: сдвинутые прилавки, рассыпанные фрукты, корячившихся с фингалами пацанов, он выкрикнул:
- Рассобачились, черти!..
Следом шёл в камуфляже горделивой походкой казак Лёха, маленький, худенький, но со значением разглаживающий усы. За ним топал тучный милиционер Михалыч с папкой под мышкой. Участники потасовки и не собирались разбегаться. Пострадавшие, постанывая, приподнимались. Узден и Гробовщик стояли по разные стороны, так называемой опергруппы. Кондрат окинул взглядом присутствующих и остановился на Уздене:
- Ты снова смуту наводишь?
- Не я первий начиль...
- Так я и поверю, расскажи своей бабушке. Добалуешься.
- А кто ты такой, да-а? - спокойно спросил Узден.
- Я – казак! Вот мой документ.
- А я – кавказец. И что ты мне мозги впариваищ: твой да-а-кумент не имеет правовой силы.
Кондрат стушевался, закряхтел, замычал и, стиснув зубы, процедил:
- Гавкучий ты, как я погляжу. Не буди лиха пока оно тихо... Что обидно? Так не борзейте. Ведите себя поскромнее.
Узден ухмыльнулся и снисходительно посмотрел на собеседника:
- Казачура, за что у тебя награды?
- Да за таких как ты! Знаю я вас: на руке чётки, а в уме тётки.
Горец зло жиганул взглядом казака, а в ответ получил:
- Строгие глаза не гроза.
Кондрат подошёл к Назару:
- И ты здесь? Ох, не кончишь добром. С какого ж ты тут боку?
Парень указал на Гробовщика и его компанию.
- Отращивай посолидней усы и давай лучше к нам, в казаки.
- Конешно, к нам, - подпел Лёха-казачок и подмигнул Назару.
Милиционер Михалыч, раскрыв папку, записывал данные потасовщиков, а те стояли уже мирно и ждали заключения в протоколах.
Гробовщик похлопал Назара по плечу:
- Ты уж не держи зла. Кто ж тебя знал?.. - карий глаз его пронзал огнём, а голубой туманился бездной. Было невыносимо смотреть ему в глаза, и Назар отвёл свой взгляд в сторону. - Не вороти лица, как бы жизнь перед тобой не корячилась...
- У меня характер такой. Иногда я даже на хамство не могу сразу ответить.
- А ты не отвечай – сразу бей в морду. Без разговоров. А хам пусть терзается.
- М-да, ситуация не очень... Но у всех людей кто-то хуже, кто-то лучше...
Гробовщик показал дьявольский оскал улыбки:
- Чем больше ты нахваливаешь человека, тем больше он возносится над тобой. Да, они хорошие люди. И ты тоже хороший человек, но если ты пришёл ко мне домой и указываешь, что на твой взгляд, у меня не так, поучаешь и даже пытаешься
командовать, то какой должна быть моя реакция, а? По другому я не могу себя вести – не имею права, перед собой, перед друзьями, перед своим народом, в конце концов. Мы не едем к ним и не покупаем там дома и не открываем у них магазины и казино... Мне, конечно же, хотелось бы верить в дружбу наций, но она подобна существованию инопланетян. Потому, что память людская хранит не только хорошее. А жизнь наших и их предков не всегда была мирной.
- А как же в советское время?..
- Да и тогда была дружба, как бы сейчас сказали: виртуальная, односторонняя. По-моему ты сегодня испытал в полной мере, что это такое? Держи носовой платок, вытри лицо...
- Ты знаешь, у меня много друзей разных национальностей. Я сегодня с ними встретился здесь, на рынке, и мы улыбались друг другу.
Толпа растаяла, торгаши наводили порядок на прилавках. Снова на рынке воцарились размеренный гомон и людская толчея.
И вдруг опять крики:
- Дерутся! Давай сюда! Дерруутся-а-а!
- Мать твою за ногу!.. - выругался Кондрат, снимая казачью фуражку и вытирая на лбу пот.
Всколыхнулся базарный люд и хлынул волною в сторону кричащих. Дрались двое пьяных. Один огромного роста, толстый, с выпученными глазами, орал:
- Ты, клоп, на кого пивом дышишь? Ты знаешь, я – бандюк, Кареглазые Очи!
- Пучеглазые твои очи!.. Я сам хулиган! - отвечал другой, маленький и юркий, и наскакивал с кулаками на толстяка. - Ты у меня получишь, будешь знать, как не доливать.
Кондрат, нервно подёргивая пышный ус, протиснулся к «сцене» дерущихся. Рассмотрев «артистов», махнул рукой:
- Когда бьются меж собою пьяные русские – это нормально. Это не драка – развлечение...
Толстяк махал руками и всё мимо. Малый уворачивался и тумачил противника по животу, по бокам и, подпрыгивая, как бойцовский петушок, старался достать до лица. Увалень устал и уже просто отталкивал нападающего:
- Да отцепись, ну тебя на хрен!..
Из толпы послышался азартный выкрик:
- А ну, клоп, поддай пентюху!
Малорослый крепыш, раздувая ноздри, продолжал наскакивать на здоровилу. А тот, раскрасневшись и тяжело дыша, развернулся и побежал прочь, сминая народ. А «клоп» – вдогонку!
Зашумел, загоготал восточный базар! Смеялись все: и Узден, и Гробовщик, и Назар, и казаки, и смуглолицые мужчины в тюбетейках!..
… Кондрат тронул милиционера:
- Ну, пока, Михалыч. Едем на выборы атамана.
- На Лёхином «керогазе»?
- Ну, да, а что?
- Да так... до встречи.