Плед и маки на подушке

Ирина Торпачева
Больше всего на свете я люблю свой старый клетчатый плед, к которому до сих пор пришиты «штрипки». Так мы с мужем называем петельки, с помощью которых сто лет назад плотно зашторивали окно, когда купали зимой на кухне  новорожденную дочку. Пластиковых окон тогда (слава богу!)  в помине еще не было, а щелей в оконной раме у нас, молодых да глупых, хватало  с лихвой.

А еще я люблю подушку в сером гобеленовом чехле, на котором нарисованы огромные маки. И чтобы рядом дымился (или остывал, неважно!) кофе – непременно в красной кружке с белыми горохами.  А рядом валялись потрепанные временем томики Агаты Кристи, Ремарка, Чехова, что-нибудь из мемуаров, «Анджело» Пушкина – на выбор: проснулся, протянул руку, выхватил то, что душа просит – и вот оно, счастье. Никуда не хочу, ничего в жизни больше не нужно.

Вытащить меня, Рака по гороскопу, из этой уютной норы во внеурочное время может только из ряда вон выходящее событие. К примеру, командировка. Которую я же сама себе накануне и напридумала, вызвонила. За которую болела и ругалась с начальством. О которой мечтала и  даже уже представляла, как вставлю вот та-а-акой «фитиль» конкурирующим коллегам…

И все ведь уже лежит в дорожной сумочке по карманчикам: и диктофончик, и блокнотик, и две новых ручки, и комплект батареек, и шоколадка на случай, если будет некогда перекусить… И даже будильник звонит: машина через час. А я уже ничего не хочу: ни командировки, ни  нудной тряски в редакционной машине, ни разговоров, ни встреч: уткнуться бы в плед – и отстаньте вы все от меня, наконец!

Психологи утверждают, что, просыпаясь, выходя из милой душе и телу зоны собственного комфорта, каждый из нас испытывает что-то вроде депрессии младенца, который только что покинул чрево матери.

Там, внутри, было тепло и безопасно, мило и знакомо, да вот хоть этот стук возьми – мамино сердце, значит, все хорошо, все просто супер… И вдруг ты резко (звонок будильника) оказываешься в  другом мире, который – сплошь неизвестность. И вообще, может быть, готовит тебе всякие пакости. Или вовсе даже не пакости, а командировку, которой ты еще накануне бредила, заставляя уставшего мужа слушать, какие прекрасные люди ждут тебя завтра…Боже, и зачем она мне только была нужна, эта командировка?! Да вот даже взять кабинет в редакции – и ничего ведь там не душно, а даже наоборот. И вид из окна… Подумаешь,  торговая база! Зато можно поставить чайничек, включить комп, сощуриться на прыгающий по столу солнечный зайчик…

--И что из этого?

Так сердито  ответил мне однажды наш водитель, с которым я плаксивым голосом поделилась, как мне дороги и эта промерзшая за ночь машина, и эта дорога, и командировка. Которую я, конечно, сама себе придумала и так давно ждала.

-- Ну и давай, дуй домой! Подумаешь, начальство разгон устроит, -- грубо (видимо, тоже утренняя депрессия, резкий рывок с теплой кровати) рявкнул он мне. – Зато вылежишься. И ничего нового не так и не узнаешь. И «фитиль» конкурентам не вставишь. Журналистка, блин!

Пока я хлопала ресницами, безуспешно подыскивая такие же резкие слова в ответ, он закурил сигарету и уже мирным голосом сказал:

-- Да что ты в самом деле, Ирина! Насидишься еще дома на своем диване. А там… кто его  знает, что нас сегодня ждет! Интересно же…Поехали!

И мы поехали. И взяли такой материал в газету! И подружились с такими людьми!
 
С той поры, когда мне смертельно не хочется вставать с дивана и оставлять в одиночестве любимый плед со штрипками, я всегда вспоминаю эту простую до гениальности фразу: «Да насидишься ты еще дома!» И еду, иду, бегу. Потому что, оставаясь в милой сердцу и телу зоне комфорта, ты никогда и ничего не достигнешь. Не увидишь. Не узнаешь. Не ощутишь. Тебе будет даже не о чем рассказать внукам. Поверьте, Чехова, если захотят, они прочитают и сами!