Ласковы зеленые волны на закате, мягки ладони древней матери, принимающие в зыбкую глубину усталое солнце. Медленно качается маихи, медленно кружат над ним в темнеющем небе первые звезды, и наступает время сказок... В обычные дни маленькие ахеле собираются в хижине одной из старух, слушают предания рода, от изначального, бессмертного маихи и до нынешнего звездного круга, слушают, запоминают. Хорошо запоминают, чтобы ни одной драгоценной раковины не выронить из старинного ожерелья, донести до своих детей, а потом и до внуков, передать дальше, прежде чем лечь в ладони волны, забывшись последним сном...
Сегодня день особенный. Утром приплыла крылатая лодка, хаеле, и принесла на гладкой спине хаони. Редко приплывают гости с других живых островов, редко встречаются два осколка когда-то единого племени, но еще реже гостем бывает тот, кто слышит хао – песни воды и ветра, которыми говорит со своими детьми Киива. Слышит – и может пропеть их другим. Можно всю жизнь прожить и не встретить ни одного, отмеченного древней матерью. Особый день, великий день, из тех, о которых складывают свои легенды и отмечают время: «Это было через два круга после того, как хаеле принесли хаони...» И сказки будут звучать особые. И место для них – особое, посреди поселка, перед хижиной старейшины рода. Там самые толстые, самые старые стебли, они помнят все круги с того дня, когда хрупкими ростками поднялись из ладоней Киива. Будут помнить и этот круг.
Хаони оказалась маленькой, сморщенной и очень старой – куда старше самых древних старух рода. Взрослые охотники степенно рассаживались в круг, молча оглаживали нити раковин, в которые после этого дня добавятся новые бусины. Малыши устраивались между толстыми, туго переплетенными стеблями, как в колыбелях, поблескивали любопытными глазами на седую старуху в богатом ожерелье. С тех пор, как маихи унесли детей Киива в вечное странствие, многое изменилось, и на каждом плавучем острове говорят теперь на своем наречии, но древнюю речь, язык предков, понимают все. И язык раковин – тоже.
Когда ахеле входят в пору зрелости, они плетут первое ожерелье. Упругие волокна стеблей маихи, горсть цветных раковин – по числу прожитых кругов, и одна в середине, покрупнее, наособицу... Первыми ожерельями меняются потом те, кто желают разделить жизнь, но остальные раковины каждый добавляет к подарку уже сам, и круг за кругом нарастает на вываренном в масле шнуре летопись жизни. Все можно прочитать по раковинам, что случилось в жизни ахеле, нет у них друг от друга тайн – под одним небом несут их маихи, под одними звездами, по одной и той же воде...
У старой хаони нити раковин морских улиток, живущих с нижней стороны маихи, закрывали всю грудь и спускались до впалого живота. Их можно было читать, как сказки: захватывающие, порой страшные, перебирать бусину за бусиной, и ахеле читали – и едва могли поверить своим глазам. В самом верху ожерелья, вторым его рядом, шла нить густого, лилового, как сумерки, цвета. Получалось, хаони застала Огненный круг, когда Киива едва не выронила своих детей из ладони жизни в ладонь смерти?
Ахеле знали теперь, о каких песнях просить старую сказительницу.
- Аийи, давно это было... Первое ожерелье плела, первую хао пропела Киива, и пришли ко мне хаеле перед самым падением Злой Звезды...
Над селением повисла мертвая тишина. Голос старухи, грудной и глубокий, плыл над маихи, под яркими звездами, не злыми – ясными, чистыми. С начала времен очи Киива смотрят на ахеле, с начала времен рассказывают о начале штормов, показывают пути кочующего зверя, нашептывают свои песни отмеченным древней матерью. Добрые звезды.
Ветер подхватил голос хаони, понес над волнами, и звезды слушали вместе с ахеле, и Киива прислушалась, вспоминая, умерила вздохи волн.
- ...ветер, который между водой и небом, ветер, который видел каждую волну под солнцем и каждую звезду над волнами, ветер, который обнимает, словно руки матери, и уносит слова и песни, похищая их, словно голодная чайка, помнит плач ахеле...
Ветер помнил. Вернулся, улегся у ног, замер. Затаил дыхание вместе с охотниками.
- ...когда солнце устало сиять и упало в волну, и очи Киива посмотрели вниз, раскололось небо пустой скорлупой, и огненный птенец развернул свои крылья, но они не удержали его. Видели глаза ахеле, как падал он вслед за солнцем, и обжег ладони Киива, и она не удержала его на своих ладонях. Высоко поднимались маихи на испуганных волнах, горячий ветер срывал и уносил хижины вместе с ахеле, и никто никогда не слышал, чтобы он вернул их назад...
Ветер вздохнул и заворочался у костра.
- ...больным поднялось солнце на тусклом рассвете, мутным и красным, словно горький пьяница, перебравший мателе, и больными сделались воды Киива, и так начался Огненный Круг... Мало рыбы стали приносить сети, мало зверя добывали охотники, тусклой была рыбья чешуя, изъязвленными – шкуры. Каждый день начинался больным солнцем, каждый день ладони Киива принимали мертвых ахеле, умирали они от горькой воды, от горькой пищи, от горького ветра, и многие маихи опустели навсегда...
Узкие ладони огладили ожерелья, отгоняя призрак беды: охотники помнили рассказы своих стариков. Говорили им, что был черный круг, когда выживших в их селении можно было пересчитать по пальцам рук и ног, и хватило бы двоих ахеле. Но хаони видела больше стариков, еще больше рассказали ей крылатые лодки, и глаза охотников все возвращались к темной нити на шее старухи: считали лиловые раковины. Каждая – не мертвый сородич, как подумали они вначале. Каждая – мертвый остров, на котором некому больше слушать старые легенды. Порвалось драгоценное ожерелье, рассыпались раковины-маихи, и только Киива знает, чего ей стоило собрать уцелевших в новую нить. Хватило ли ей хотя бы на браслет?
- ...целый круг прошел, прежде чем стали чистыми воды Киива, но целое поколение сменилось, прежде чем чистой стала кровь ахеле, и начали рождаться здоровые дети, быстрые и ловкие, как серебряные рыбки. Очистилась рыбья чешуя, и мех морского зверя стал упругим и блестящим, и стали заполняться брошенные хижины, и хаеле развернули крылья, выбирая себе спутников-хаони. Киива не оставила своих детей умирать между волнами и небом, удержала нас на ладони жизни, и спела хао отмеченным ею...
- Что сказала древняя мать?! – не выдержал кто-то из малышей. Старшие свели брови: нельзя перебивать хаони, нельзя прерывать песню! Но старуха улыбнулась, и ахеле успокоились: не обиделась.
- Велика сила Киива, дитя, так же велика, как ее милосердие. Злая Звезда принесла с собой других ахеле, по ту сторону неба рожденных, под другими звездами, не знающих Киива, не знающих ее воли, не слышащих ее голоса. Долгим сном спят они теперь под волнами, там, где рождаются маихи, и видят сны, которые навевает им Киива, чтобы однажды проснуться не детьми Злой Звезды – детьми древней матери...
Туманная дымка, постепенно затянувшая небо, легла над маихи плотным покрывалом туч, уронила слезы Киива на сморщенные ладони. Ветер встрепенулся, кинулся отгонять от плавучего острова дождь, чтобы не мешал слушать хаони.
...где-то под толщей воды, там, куда не заплывает ни зверь, ни рыба, куда не спуститься самому ловкому и умелому охотнику, медленно разгорался и мерк свет. У спасательных капсул долгий ресурс. Как раз хватит для того, чтобы древний интеллект, на тысячелетия переживший своих создателей, завершил перестройку биологических образцов согласно заложенной в него цивилизационной программе.