Осень две тысячи третьего года, в нашем регионе, выдалась исключительно ласковой, приветливой, я бы даже назвал её «сентиментальной недотрогой». Мягкие лучи солнца напоминали нам о таком понятии, как «бабье лето». И это действительно было лето. Я валялся в гамаке, в шортах, с голым торсом, несмотря на начало октября. В наушниках, как обычно, музыка, а всё пространство подо мной завалено бумагами и файлами. Стеззи, опустив голову и немного поджав хвост, слонялась по участку. В её поведении читалась скука и сожаление, что такой прекрасный день проходит впустую. Она подошла к моему импровизированному офису, потыкалась носом в листы бумаг, со скепсисом посмотрела на меня пару раз, что-то буркнула, как бы говоря: «Как ты можешь заниматься всякой ерундой в такой чудный день?»
Я отложил «работу», спустил ноги и, держась обеими руками за края гамака, стал медленно раскачиваться. Рюжка мгновенно оценила ситуацию: хвост её завертелся, глаза просветлели, все движения стали отрывистыми. Она встала прямо напротив меня и замерла в ожидании.
- Та-ак, - протянул я и сделал многозначительную паузу.
Стеззи вся подобралась.
- Так что, на охоту? – плутовато задал я вопрос.
Ответ не заставил ждать. Рюжка, пробуксовав задними лапами по траве, в один прыжок оказалась в гамаке, при этом облизывая меня и всячески выказывая своё восхищение от принятого мной решения.
На сборы у нас ушло около часа. Перед дорогой немного подкрепились, и уже ближе к обеду покинули душный город, предвкушая приключения. Часа через полтора мы были на месте. Заброшенная в девяностых деревня из десятка полуразрушенных домов, как нельзя лучше подходила для охотничьих утех. Кто-то договорился с прежними хозяевами и, пообещав поддерживать порядок во время «Нимвродовых забав», обустроил пристанище для охотников. Тем более, что всего в паре километров уже начиналась непролазная тайга. На водоёмах водились гуси, утки, брали также глухаря, тетёру, конечно, рябов и вальдшнепов. Когда выпадал первый снежок, все кидались за зайцем, ну, а старики – матёрые – уходили на несколько дней в лес, добывали кабана и лося.
Добравшись до места, мы обнаружили, что в этот раз никто из участников наших охотничьих забав ещё не посетил сие уединённое место. Ничуть не расстроившись, а даже наоборот, чувствуя себя полноправными хозяевами, мы разобрали вещи, немного подтопили печь, наспех покидали в утробы бутерброды, запивая их крепким чаем и, учитывая, что часов через шесть начнёт смеркаться, отправились в путь, надеясь вернуться к вечерней зорьке.
Осенний лес восхищал – я не находил синонимов к слову «потрясающий»! В местах, где росли лиственные деревья, земля была покрыта толстенным ковром красных – рябиновых и кленовых, жёлтых – осиновых, берёзовых и тополиных листьев. Под кронами дубов прятались в коричневой листве развалы желудей. Кроны ещё пытались удержать последние листы, но резкий октябрьский ветер нещадно врывался на выруба, и, подхватывая пёструю палитру, разносил её по многочисленным полянам, выстилая замысловатые узоры. В хвойниках же наоборот: непролазные буреломы, цепляющиеся за одежду ветки и трухлявые пни мешали движению. Густые кроны елей почти полностью скрывали солнце. Кое-где попадались шикарные экземпляры мачтовых или корабельных сосен. Они, прямые, почти без сучков, величественно стояли, в основном, вдоль реки. Их небольшие, но пушистые кроны, откуда-то из поднебесья передавали нам привет и желали удачной охоты. После нескольких часов беспредметного и пустого шастанья по лесу, мы решили не мерить больше вёрсты, а устроить привал, развести костерок, и собираться в обратный путь. Пусть охота и оказалась малосодержательной, но на нашем настроении это никак не сказывалось. Разогрев на огне тушёнку, одну банку я поставил Стеззи, за другую принялся сам.
Лучи светила элегантно огибали старые кроны и как будто намеренно светили в глаза, отчего я щурился и старался спрятать взгляд. Рюжка же излучала восторг, на её морде читалось чувство глубокой эйфории, ей не нужны были рябчики или тетерева; то, что она целый день провела со своим любимым хозяином, было вполне предостаточно. Причём в это время значимость её многократно возрастала, и она это чувствовала. Затушив костёр и собрав пожитки в рюкзак, я, немного поразмыслив, решил собрать ружьишко и убрать его в чехол. И хоть в наставлении старых охотников неоднократно упоминалось, что ружьё до последнего должно быть наготове, я проигнорировал этот наказ, мне уже не хотелось дичи, а путь в несколько километров по пересечённой местности, давал мне повод сделать это. Перекинув через плечо ствол, я скомандовал:
- Домой, Стеззи, «скать!» (сокращение от «искать»).
Она с благодарностью глянула на меня и посеменила, огибая пни и кустарник, тем самым прокладывая мне дорогу. В тот-то момент я и услышал два сухих щелчка. Я сразу понял, что это были выстрелы, но звук был не от охотничьих ружей, а скорей пистолетный, будто кнут прилаживался к коровьему боку. Я прислушался и огляделся, Стеззи одновременно со мной остановилась, навострила уши и, приподняв морду, принюхалась.
- Слушай сюда, Эска, стреляли вон за тем пригорком, тут метров четыреста, думаю, нас они не видели, поэтому, мы сейчас, как можно незаметней, подкрадёмся и посмотрим, в чём там дело, - я бросил на неё строгий взгляд и добавил: - Скорей всего туристы развлекаются, усекла?
Стеззи, одним взглядом дала мне понять, что ей дважды повторять не надо! Погода, как специально, начала меняться, из леса потянуло холодом, и первые тучки обильно орошали местность мелкой осенней влагой. С осторожностью лисиц, мы, гуськом, а где и по-пластунски, пробрались вперёд и заняли наблюдательный пункт возле огромной сосны. В чаще, я различил четыре фигуры. Три явно в форменной одежде, походили на наряд ППС, четвёртый одет в длинную кожаную куртку, светлые джинсы и, судя по интонации – был за главного. Два мента кричали на третьего:
- Тебя же неоднократно предупреждали, Тимур, ты же клялся, сука, нам, что тогда, у Макарыча, ты случайно взял лишнего, что тебя бес попутал?!
Тимур стоял, прижавшись спиной к дереву, выставил руки вперёд, и гнусавил:
- Мужики! Простите Бога ради! Я не крыса! Я сам не знаю, что со мной…
Человек в штатском не дал ему закончить:
- Слушай, ты, слизняк, я ещё в прошлый раз хотел от тебя избавиться, но Фара меня остановил, - он повернулся к одному из ментов и вскользь бросил: – Помнишь, Фарид?
Затем он отошёл на несколько шагов и уверенно скомандовал:
- Заканчивайте! – прокашлявшись, он констатировал: - Дождь начинается.
Тут же раздался выстрел, Стеззи, хоть и приученная к стрельбе, вздрогнула, я почувствовал это коленом, к которому она с силой прижималась.
Тот, кого они называли Тимуром, согнулся, и, потеряв равновесие, уткнулся головой в землю. Двое других полицейских обступили его, раздался ещё один выстрел, и вспышка от него осветила всю картину.
Мужчина в штатском обыденным голосом произнёс:
- Всё? Давайте, сваливайте их в яму, прикидайте немного, да валим отсюда! – прокашлявшись в кулак, он будто бы с сожалением добавил: - Мать твою, завтра опять такое начнётся!
Оставшиеся менты схватили за ноги трупы, и мне только сейчас стало ясно, что на земле покоилось два бездыханных тела.
Я, как соляной столп, затаив дыхание, вглядывался в сумрак и не мог поверить своим глазам. Придя в себя, попытался сделать шаг назад, это был самый неаккуратный и необдуманный шаг в нашей истории. Уже сейчас, анализируя случившееся, я до сих пор не могу простить себе ту небольшую неосторожность, приведшую к столь трагическим последствиям. Огромный протектор армейских ботов прижал Рюжкину лапу к твёрдой земле, она терпела, сколько могла, но всё же, секундный визг вырвался из её полуоткрытой пасти и разлетелся на всю округу. Человек в чёрной коже резко посмотрел в нашу сторону.
Я шёпотом сказал Стеззи: «Замри!», сам же прикусил язык и машинально попытался закрыть глаза, типа, как в детстве: если я тебя не вижу – то и ты меня тоже. Но он видел всё! В одно мгновение штатский вскинул руку и выстрелил три раза в нашу сторону. Две пули попали в дерево, обдав меня мелкими осколками коры, третья просвистела немного выше, ломая ветки над головой. Первая мысль, была «ружьё»! Обматерив себя на все лады за глупую самоуверенность, я со всех ног пустился с холма, выкрикивая: - Стеззи, домой! Бегом!
Позади уже беспорядочно палили со всего арсенала. Рюжка бежала метрах в пятидесяти впереди и всё больше отклонялась вправо, видимо, пытаясь увести опасность за собой. Выстрелы стали прицельнее, то тут, то там, земля рядом со мной взрывалась, поднимая клочья мха, листьев, веток. Я сбросил рюкзак и пытался на бегу собрать «ТОЗку». Всё время, пока продолжалась погоня, я не терял Стеззи из виду. Она то исчезала за буграми, поросшими кустарником, то выныривала, и, прижимаясь к земле, отталкиваясь только задними лапами, неслась в сторону от меня, уводя преследователей.
Тот выстрел я запомнил на всю жизнь: сухой шлепок остановил все процессы в моём организме, мне не приходилось испытывать ничего подобного. Мозг, вдруг, отключился, картинка замерла, запахи и звуки исчезли. Единственное, что я мог видеть, как Стеззи, прокатившись на пузе несколько метров, вдруг перекувырнулась через голову и исчезла в траве. В чувства меня привели многочисленные удары, беспорядочно сыпавшиеся на все части моего тела. После того, как меня свалили, они уже просто втаптывали моё полуживое тело в тот самый живописный ковер, сотканный из опавших осенних листьев.
- Ну, хватит, - донесся до моего слуха голос главного. – Не так быстро, - он потряс перед моим лицом Рюжкиным ошейником и, сплюнув, отчеканил: - Конец твоей псине, прямо в шею попал.
- Ну и какого хрена ты радуешься? – буркнул я с ненавистью, отплёвывая выбитые зубы, вместе с кровавыми ошмётками плоти. – Она-то чем тебе помешала?
Меня опутала такая всеобъемлющая скорбь, что мне хотелось кричать и рыдать, но показать этим ублюдкам свою слабость я не мог. Пока они собирали мои разбросанные вещи, я встал и с презрением смотрел на них, постоянно обкладывая их матерей, весь их род; проклятия капали из моих уст, как яд гремучей змеи, попавшей в руки герпетолога. Подняв с земли ошейник, я намотал его на правую руку, и, что оставалось сил, с оттяжкой врезал кожаному. Он рухнул, а находившиеся неподалёку менты ринулись на меня, но грубый, и какой-то обиженный голос их остановил:
- Стоять, уроды! Стоять, я сказал! – он поднялся, кровью сплюнул, после разбежался в три шага и прямой ногой влепил прямо под ложечку.
После секундной, пронзительной боли, ноги оторвались от земли, линия горизонта упала вниз, за мгновение промелькнуло перед глазами небо, и уже перевёрнутые вершины деревьев встретили мой взгляд по другую сторону. Всем весом, я сверзился на уже промокшую землю и покатился по склону, цепляясь за траву, булыжники, скользкие корни деревьев. Беспорядочно кувыркаясь, я пытался хоть как-то замедлить падение, как, вдруг, тело моё оторвалось от осклизлого грунта, и полетело вниз. Мозг механически констатировал: «Метров тридцать-сорок будет». Я помню только первые три удара, сначала на ватные ноги, затем приземление на пятую точку, так, что позвоночник хрустнул – наверное, в тот момент я стал ниже на несколько сантиметров, и после нестерпимый удар всем телом обо что-то твёрдое, скорей всего это было дерево. Дальше уже в бессознательном состоянии, моё восприятие вспыхивало снопами искр: я не мог дышать, захлёбываясь, барахтался в ледяной воде, уносимый течением, постоянно натыкаясь на топляки, которые с неимоверной силой вонзались в моё и без того истерзанное тело, пытаясь проткнуть. Сколько продолжался мой «сплав по горной реке», я сказать не мог, последнее, что помню и за что зацепился мой покидавший тело дух, был небольшой перекат. Намотавшаяся на корягу капюшоном, голова держалась над уровнем воды, это и дало мне возможность не сгинуть в холодных водах лесной реки.
http://www.proza.ru/2015/12/02/2128