Химия решает всё! Во всяком случае, в том мире, где мы имеем честь некоторое время существовать и получать наслаждение или неприятности, устроено именно таким образом. Мы только посылаем сигнал, например, дёрнуть ногой, если она ещё есть и шевелится, а армия неизвестных и незнакомых микроскопических слуг уже бросаются выполнять поставленную задачу, как толпы чиновников – исполнять повеление царя, генсека или президента. Этих невидимых слуг люди назвали молекулами, которые устроены примерно таким же иерархическим образом, как и человеческое общество. Иначе и быть не может, ибо всё прогрессивное идёт снизу, о чём, правда, наверху не догадываются. И больше того, человечество только копирует достижения природы, ибо в ней всё построено на пищевой цепочке, на вершине которой, по нашему разумению, находится человек. А всё потому, что он способен пожирать всех, и даже себе подобных не только в переносном, но и в прямом смысле. А так как мы объявили себя царями природы, то для подтверждения этого взяли, да и замахнулись на неё. «Мы не должны ждать милости от природы – взять их у неё – наша задача» - говаривал один человек, кажется, Мичурин. И вот мы полезли во все щели – вверх, где обитают боги; и вниз, в глубины атомного мира. И, прикиньте, всё стало получаться.
Задача института, в котором я работал после переезда в южную столицу, (правда, больше похожую на станицу) заключалась в создании новых прогрессивных полимерных производств, где одним из главных элементов был расчёт реакторов полимеризации. Цель вот этой самой полимеризации заключается в том, чтобы из малюсеньких молекул собрать огромные цепи. Атомы, из которых состоят эти молекулы, соединяются в них разными по качеству и свойствам связями. Так вот, мы научились образовывать цепочки из молекул, в которых есть ненасыщенные связи. Это как у людей – если человеческие связи не насыщены, он стремится их любым образом насытить.
Различными ухищрениями, регулируя температуру и давление, меняя катализаторы и тому подобное, люди настропалились брать нужные молекулы и превращать их в длинные, типа тонюсеньких верёвок, макромолекулы. Свойства этих длинных «верёвочек» кардинально меняются по сравнению с их родителями – из газа или жидкости они превращаются в твёрдое вещество. Природа, когда видит то, как мы это делаем, тихо подсмеивается, потому что она выполняет это запросто без давления и температуры за счёт таких приёмчиков, о которых мы пока не догадываемся.
Я несколько поднаторел в расчётах этих самых реакторов, и, когда стал вопрос о необходимости исследовании реактора полимеризации на капроновом производстве в латвийском городе Даугавпилс, я был к этому готов как морально, так и профессионально. Вы, конечно, представляете, с каким нетерпением я ожидал командировку в некогда желанный латвийский город. Это был для меня неожиданный, можно сказать, подарок Судьбы; вознаграждение за бесполезные сожаления.
Чтобы понять, каким путём можно добраться в этот город, я раскрыл атлас и стал рассматривать карту СССР. Оказалось, что Даугавпилс находится в Латвии на берегу реки Даугава прямо на стыке с Литовской ССР и Витебской областью Белорусской ССР. И из всех республик к этому городу тянулись красные ниточки железных дорог. Собрался я быстро – кроме смены белья, бритвы, да зубной щётки в моём портфеле лежали любимые мои фрукты - яблоки и груши.
В общем, спустя некоторое время, которое было потрачено на дорогу, я довольно спокойно снял номер в даугавпилской гостинице, что было несколько необычным для России, скажем, для Москвы. Мне город понравился. Правда, новые районы напоминали характерные новостройки своими типовыми домами, но и на них лежал неуловимый отблеск старого латвийского облика города.
Своих одногруппников – Наташу и Аллу с Лёнькой я отыскал довольно быстро. Это был для них сюрприз! Встреча прошла, как говорится в тёплой дружеской атмосфере. Семь лет разлуки как будто и не было. Мы наперебой рассказывали друг другу, как прожили эти годы. В отличие от нашей троицы, они прижились на бескрайних просторах Латвийской ССР и не собирались менять свой образ устоявшейся жизни. Квартиры они получили сразу же по приезду в новом доме в благоустроенном районе Даугавпислса.
Честно говоря, я вынужден был признать, что жизнь у них сложилась более удачно. Они даже внешне стали немного отличаться от среднестатистического жителя России, а девчата превратились просто в красавиц. Точно говорят: с кем поведёшься, того и наберёшься.
Воспоминания перемежались то восхищёнными, то горестными возгласами. Я с энтузиазмом рассказал о нашем пребывании в приволжской глуши, чем вызвал искреннее удивление и сочувствие – такого здесь и в помине не было. Когда они узнали, что я приехал исследовать работу реактора полимеризации, мне была обещана всяческая поддержка.
Утром, как договорились, мы встретились у их дома; и мы с Наташей и Аллой поехали на комбинат. Меня поразила чистота производства. Всё выглядело таким же уютным, как и новый район города. Я прорвался в кабинет главного инженера комбината, показал ему соответствующие документы, и мы немного поговорили на интересующую меня тему.
Главный проявил не только интерес, но и глубину интересующей меня проблемы. Затем он позвонил начальнику производства, и попросил оказать мне всемерную помощь. Пройдя через соответствующую иерархическую цепочку и расписавшись в журнале по технике безопасности, я, наконец, попал к начальнику цеха полимеризации. Им оказался разговорчивый молодой человек – примерно моего возраста, живо заинтересовавшийся целью моего исследования и попросившего вкратце рассказать об этом.
Я сказал ему, что в головном институте возникла идея создания реактора нового типа, в котором предполагается видоизменить потоки полимеризующейся массы и систему обогрева. Этим можно было бы снизить тепловые потери реактора и синтезировать «верёвочки» полимера почти одинаковой длины.
Для обывателей и пользователей этих самых полимеров невдомёк, что от качества используемых ими изделий в какой-то мере зависит их собственное здоровье. Выпивая из пластмассового стаканчика горячий чай или кофе, человек не знает, сколько ядовитых частичек он поглощает. Стенки такого стаканчика с удовольствием передают в горячую жидкость свой разложившийся материал, который продолжает свою жизнь, но уже в желудке.
А вот если в полимере длина «верёвочек» большая и одинаковая, человек выпивает разложившейся гадости гораздо меньше. И, главное, качество изделия – его прочность и долговечность - намного выше. Короче говоря, я получил доступ к интересующему меня объекту, и стал с присущей мне скрупулёзностью исследовать реактор по утверждённой программе. Так прошло несколько дней, в течение которых я довольно хорошо изучил характер изучаемого реактора. А дальше произошло событие, о котором я даже спустя много лет не могу забыть.
Как-то в конце рабочего дня Алла пришла на моё временное рабочее место и сообщила, что в данный момент производится пуск прядильной машины для производства капронового волокна. Зная, с каким интересом я к этому относился, она пригласила меня посмотреть на это зрелище. Для несведущих людей я поясню, что расплавленный свежесинтезированный капрон через фильеру – металлическую деталь с малюсенькими отверстиями выдавливается в атмосферу и застывает, опускаясь в нежной струе охлаждающего волоконца воздуха. Внизу сформированную нить подхватывают соответствующие устройства и наматывают на бобину. Однако пока дело дойдёт до бобин, какое-то количество капрона теряется. Прежде, чем попасть на бобину, капризное волокно образует клубочек, величина которого зависит от расторопности оператора. Я насладился процессом изготовления волокна и взял себе на память один такой клубочек, который был размером с яблоко. Мне пришла мысль проверить у себя в лаборатории разлагается полимер во время такой непростой операции или нет.
И тут я допустил непростительную ошибку. Вместо того, чтобы предупредить начальника цеха о том, что я намерен вынести клубочек за пределы комбината, я легкомысленно опустил его в карман своего плаща. Плащ у меня был модный, в талию. В одном кармане по стечению обстоятельств лежало привезённое мной с юга яблоко, в другом – похищенный из прядильного цеха клубок испорченного волокна, и оба предмета вырисовывались; нет не вырисовывались, а выпирали из поверхности плаща, туго затянутого поясом.
Весело болтая с Наташей и Аллой, мы подошли к проходной комбината. Мои сопровождающие, показав пропуска, живо проскочили через турникет и оказались на нейтральной полосе. Я вынул свой временный пропуск и показал его миловидной молодой охраннице, стоявшей в застеклённой будке. К моему великому изумленью она вместо того, чтобы пропустить меня, нажала на тормоз турникета и, показав на выступ моего плаща спросила с латышским акцентом, знакомым мне ещё по институту: «А что у вас в карманах?». Я внимательно поглядел в её карие глазки и увидел в них смесь чувств – от радости до злорадства.
Как и все нормальные люди, я перевидал много разных взглядов – от радостных до угрожающих. Но сейчас на лице латышки угроза имела другой оттенок – она была националистической. Я мгновенно понял её радость – сбывались рассказы её воспитателей о том, что все русские – пьяницы и воры. Желая уйти от справедливого возмездия, я засунул руку в карман, где лежало яблоко и, галантно улыбнувшись, протянул его надзирательнице: «Угощайтесь». Однако та не повелась на мою уловку и, сделав презрительный жест, произнесла: «А что во втором?».
Я полетел в бездну. Медленно достал из кармана клубок капроновых волокон и протянул его изобличительнице. Наташа и Алла в ужасе прекратили болтовню и стали молча наблюдать за развитием событий. Охранница не стала отказываться на этот раз от подарка, а, схватив его, показала на дверь, ведущую во внутренние помещения, и пропела: «Пройдите, пожалуйста, туда!». Меня в сопровождении второй караульной доставили в кабинет начальника охраны комбината. Немолодой человек, сидевший за столом, внимательно выслушал радостный доклад моего конвоира, взял в руку сворованный клубок волокон и что-то приказал ей принести. Он вежливо попросил меня сесть, затем внимательно прочитал мой временный пропуск на комбинат и попросил показать командировочное удостоверение. Я молча подал ему листок; он так же внимательно его изучил и затем вернул. Мой конвоир принесла начальнику длинную спицу, которой он стал тщательно протыкать во всех направлениях съёжившийся от страха, как и я, клубочек. Убедившись, что в клубочке ничего нет, начальник отпустил подчинённую; и та, несколько разочарованная, поплелась в свою стеклянную будку. Она ожидала, что в клубке что-нибудь обнаружится, например, фильера, сделанная из драгметалла, как доказательство, что охрана не зря ест свой хлеб.
Затем начальник охраны спросил меня, с какого такого перепугу это я спёр с производства ненужные отходы. Я стал рассказывать начальнику охраны, что исследую здесь реактор полимеризации капрона на предмет улучшения в будущем таких конструкций с целью повышения равномерности длины полимерных цепочек. Меня интересует, в частности, как изменилась длина этих самых «верёвочек», после операции формования на воздухе волокна. Ведь эти волокна будут использованы в дальнейшем для производства таких нужных женщинам носков, чулков и колготок. Именно эти волокна будут прилипать к милым женским ножкам; и от того, много ли в полимерах осталось непрореагировавших ядовитых веществ, зависит в какой-то степени здоровье обладательниц этих ножек. Я повинился, что нарушил законы охраны производства и никому не сказал, что хочу вынести за пределы комбината этот ненужный клубочек. Затем я добавил: «Если хотите, я доложу главному инженеру об инциденте и попрошу разрешить его, так сказать, мирным путём».
Начальник охраны, подумав, ответил, что случившееся лежит в пределах его компетенции. Затем он отдал мне пропуск и положил в мою руку столь необходимый для науки клубок. Он сказал, что не станет мешать прогрессу в разработке реакторов. Он лично проводил меня до турникета и приказал выпустить меня на волю. Я, проходя мимо своего задержителя, снова взглянул в её милые глазки. В них я прочитал некоторое разочарование и уверенность, что такие мелкие воришки не проскочат за границу доверенного ей участка борьбы за сохранность социалистической латвийской собственности.
Наташа и Алла не находили себе места, пока шёл допрос нарушителя, и страшно обрадовались, увидев меня без наручников и на свободе. Они подскочили ко мне с такими горестными лицами, что я на мгновенье вспомнил лицо и глаза моей матери, когда она посетила меня в больнице, где я лежал после того, как меня порвала овчарка. Я, как мог, успокоил их и похвалил охрану комбината за бдительность. Однако какое-то горькое чувство за своё легкомысленное поведение и возведённую на меня, как мне казалось, напраслину осталось на всю жизнь. По мере того, как мы удалялись от проходной комбината, во мне нарастала злость на самого себя и, как это ни парадоксально, обида на латышскую девицу – охранницу. Вместо того, чтобы с улыбкой взять предложенное мной яблоко, она стала обшаривать у меня другие карманы. Я понимал, что она действовала правильно и профессионально, но почему-то не мог её простить. Наверное, такое чувство испытывают и преступники к изобличившему их человеку. Вместо благодарности они только злятся и клянут не столько себя, сколько человека, который вывел их на чистую воду.
Без сомненья, я отлично был знаком с системой охраны химических производств. Я сам неоднократно инструктировал рабочих и инженеров, и сам же глупо попался на нарушении производственной дисциплины. Ещё недавно я работал в цехе, в двух резервуарах которого хранилась синильная кислота, количества которой хватило бы для того, чтобы отправить к праотцам весь приволжский город, в котором я в то время жил. Иногда, облачившись в соответствующую спецодежду, я заглядывал в окно резервуара и смотрел на эту жидкость, похожую на воду, которая едва заметно вибрировала в унисон с работающими рядом насосами. В этот момент подспудно возникало чувство, что несмотря на скафандр синильная кислота проникает в мои лёгкие, вызывая желание поскорее выскочить из этого помещения. Я знал, что смертельное количество этого яда составляет всего тысячную долю грамма. И когда я представлял, что какой-нибудь идиот мог бы вынести из цеха даже несколько граммов этой жидкости, становилось не по себе. И теперь я сам нарушил незыблемое правило химических производств! Немыслимый, непростительный поступок. И вина за это лежала на потерявшего над собой контроль человека, встретившего старинных друзей и увидевшего давно обожаемый город.
Случившееся оказало какое-то странное воздействие и на наши отношения с моими друзьями. Они, конечно, не показывали вида, но некая подспудная тень в отношениях появилась. Как будто в отлично отлаженный механизм попал песок. Прошёл ещё один день, и внезапно наступило воскресенье. Это был выходной день у моих однокашников; и мы с друзьями решили провести его вместе, чтобы как-то снять с наших душ неприятный осадок.
Алла категорически заявила, что мне необходимо посетить местный музей, раз я интересуюсь историей города несбывшейся мечты, а они примут в культпоходе участие. И вот мы входим в довольно старое здание музея, и экскурсовод с энтузиазмом рассказывает нам об истории Даугавпилса. Оказалось, что город был основан немецкими рыцарями Ливонского ордена ещё в 1275 году. Поскольку за эти места все предыдущие века шла драчка, город попеременно назывался: до 1656 года Динабург, с 1656 по 1667 – Борисоглебов, а в 1893 – 1917 – Двинск. Вероятно, после того, как Ленин выполнил обещание, которое дал латвийским стрелкам, и вывел Латвию из состава России, город и получил современное название. Пилс, как я понял, означал «пристань», а Даугавой в Латвии называли Северную Двину. Даугавпилс стал не только пристанью, но и крупным железнодорожным узлом и промышленным центром. Экспозиция музея непрерывно менялась в зависимости от того, в чьи руки переходил этот город. В настоящее время, говорил экскурсовод, после того, как Латвия навеки вернулась в состав Советского Союза, в ней развёрнута экспозиция о революции 1917 года.
Теперь я стал понимать, к какому роду-племени относили себя латыши! К немецким псам-рыцарям, как именовались эти захватчики, например, в фильме «Александр Невский». Мне стала понятна недоброжелательность латышской охранницы даугавпилского комбината к русскому мелкому воришке. Она же была потомком этих рыцарей! Всё же знание истории так же необходимо, как и знание химии!
Насладившись экспозициями музея, мы вышли на улицы старой части Даугавпилса, и не спеша прошлись до трамвайной обстановки. Да, немецкие рыцари кое-что понимали в архитектуре и в устройстве городов. Я должен был признать, что их города, во всяком случае, Даугавпилс, смотрелись лучше, чем русские. Нет, конечно, не лучше моего любимого Питера, но если учесть, сколько тысяч немецких бомб свалилось на его улицы, то ничего удивительного нет в том, что и он выглядел хуже, чем мог бы. Про города, по улицам которых прошлись своим кованым сапогом немецкие оккупанты, и говорить было нечего. А города на востоке страны строились по-бедности, в спешке, из каких попало материалов. Так что простите, но на состояние наших городов оказала воздействие и их суровая история.
Мы сели в трамвай, и поехали в новую часть Даугавпилса. Мои приятели достали по три копейки и, когда кондуктор подошёл к нашей компании, все поспешно стали совать эти копейки в его подставленную ладонь. И тут в меня как будто вселился бес. Я решил не платить за проезд – в качестве мести и наказания охранницы комбината. Лёнька тихо спросил: «Ты чего не вытаскиваешь деньги?». Я так же тихо ответил: «У меня только сотни. Мелочи нет». Лёнька торопливо достал ещё три копейки и сунул мне в руку. Но я твёрдо решил не платить за проезд. Я вспомнил все свои юношеские проделки в Питере. Конечно, я был в основном законопослушным гражданином, но иногда то обстоятельства, то бьющая через край молодая дурь вынуждали меня совершать нелепые поступки. Я вспомнил, как однажды с последними двадцатью копейками, будучи на мели, решил поехать на метро к своей спасительнице – тётке, пережившей блокаду, чтобы хоть немного поесть. И, представьте, когда я засовывал эти двадцать копеек в автомат метро, чтобы поменять их на четыре пятикопеечных монеты, из-за неловкого движения двадцать копеек, которых хватило бы мне на четыре поездки, выпали из пальцев. Громко звякнув, монета провалилась в яму, расположенную как раз под автоматом и закрытую красивой решёткой, чтобы через неё не проваливались туда и люди. Я заглянул в прорези решётки в яму и увидел там груду монет, которые такие же неумехи в неё накидали. В Ленинграде есть места, например, у Аничкова моста, где люди специально кидали монеты в воду, чтобы вернуться в любимый город. Но даже я, проживший уже в этом городе несколько лет, не подозревал, что такими местами являются также ямы, как будто специально расположенные прямо у разменных автоматов. Это происшествие подтолкнуло меня к поиску путей обхода препятствий в виде турникетов метро или кондукторов в трамваях. Собрав под свои знамёна ещё пару отщепенцев общества, я стал методично исследовать слабые места метрополитена.
И, представьте себе, их у него оказалось немало, по меньшей мере, пять. Самым прикольным, на взгляд нашей шайки, оказался проход через турникет метро с помощью трёх копеек. Правда, метод требовал усилий нескольких человек и наличие трёхкопеечной монеты. Первый из нас бросал в прорезь турникета эту монету, и, пока автомат начинал своё раздумье над незнакомым предметом, то открывая, то закрывая свои объятия, «заяц» проскальзывал в колеблющуюся щель. Наконец, распознав подделку, автомат с гневом выплёвывал её в окружающее пространство. Сообщник «зайца» в этот момент должен был стоять на линии полёты ненужной монеты и, если удавалось, её ловить. Конечно, это удавалось редко, потому что у каждого турникета были свои заморочки насчёт того, куда забросить эту гадость. Когда монета с грохотом падала на каменный пол, а турникет громко выражал своё недовольство, надо было следить за реакцией контролёра, стоявшего на страже интересов государства. Если он начинал проявлять свою активность, сообщник «зайца» должен был незаметно поднять инструмент взлома турникета и с невинным выражением преступного лица либо уйти, либо зайти в метро, но уже по законам жанра. Нам всем тогда было по восемнадцать – девятнадцать лет, дурь лезла изо всех щелей, и даже добиралась до щели турникетов.
Продолжив, но уже в одиночку, своё незаконное исследование в трамваях, я обнаружил странную особенность кондукторов – они меня не замечали; и если я насильно не всучивал им монеты за проезд, кондукторы проходили мимо.
И вот сейчас, в даугавпилском трамвае я решил ещё, на это раз в качестве орудия мести, использовать такую особенность кондукторов трамваев Советского Союза. Поэтому, когда кондуктор просовывался мимо меня, я просто уступил ему место и повернулся к сборщику налогов одним местом. Всё! Дело было сделано! Когда мы выходили из трамвая, в ответ на укоризненный взгляд Лёньки я отдал ему сэкономленные три копейки. Я окончательно дискредитировал себя в глазах своих друзей, но моя подавленность стала уступать светлому чувству наступившей справедливости. Впрочем, мои друзья довольно хорошо узнали меня за долгие годы совместной учёбы, так что они просто вспомнили, с каким странным человеком имеют дело. Я очень хотел посмотреть в карие глазки латышской охранницы, чтобы увидеть результаты своей «трамвайной» мести, но больше я её на боевом посту ни разу не обнаружил.
Через пару дней, завершив программу исследования реактора, я снова пробился к главному инженеру с докладом. Вновь внимательно выслушав меня, он поинтересовался, что я мог бы предложить для улучшения работы. Я изложил ему кое-какие соображения, зная, что нет предела совершенствованию любого процесса производства.
В тот же день, спустя несколько часов, я навсегда распрощался со своими друзьями, и брал билеты на поезд в Москву. Даугапилский вокзал напоминал толкучку, впрочем, как и все вокзалы СССР. Многие, даже бедные люди, могли себе позволить тогда поездки по городам и весям, потому что расценки были не только демократичными, но и самыми разными. Цены на билеты зависели от того, в мягком, купейном, плацкартном или в общем вагоне ты предпочитал перемещаться. За свою жизнь я досыта наездился в общих вагонах, и теперь с удовольствием купил себе билет в купированный вагон, пожалев, что в поезде не оказалось мягкого вагона.
Спустя некоторое время, обобщив результаты, я доложил о них в головном институте, забыв, правда, упомянуть об инциденте. Клубочек я не стал подвергать анализу – что-то глубоко противное мешало это сделать, а положил его в дальний ящик какой-то тумбы, как материальную память о Даугавпилсе. Клубочек этот в конце концов потерялся, а вот другая память о городе несбывшейся мечты, глубоко и, главное, навсегда, засела в моём мозгу.