( строки из контекста рабочей версии повести «Здесь птицы не поют…»)
Бомбежка длилась довольно долго, около часа. Все новые и новые немецкие самолеты заходили на наши укрепления, а затем неуклюже разворачиваясь, сбросив свой смертоносный груз, уходили за новым. Вокруг все горело, рвались боеприпасы, ржали кони, пытаясь освободиться от своих пут. Обугленные и разбитые здания некогда железнодорожного вокзала, да часть сохранившихся вагонов – то, что осталось от станции и от состава с призывниками, прибывшими на линию фронта.
- Ложи-и-ись, опять заходит!
И Николай, в который раз вжимаясь в землю, почувствовал нарастающий рев мотора пикирующего немецкого бомбардировщика. Ни грязь, ни слякоть, ни холодная осенняя вода в лужах, сейчас абсолютно не чувствовались. В голове была только одна мысль: зарыться как можно глубже в землю, чтобы не чувствовать этого пронзительного воя самолета и свиста бомбы, отделившейся от него.
В некотором отдалении от станции постреливали отдельные зенитки, оставшиеся от массированного налета, но их хаотичные выстрелы не достигали цели. Неизвестно, как долго продолжался этот кошмар, но наконец, последние армады самолетов исчезли за лесом и все стихло...
Сразу стали слышны стоны раненых красноармейцев и предсмертное ржание лошадей, которым не удалось вырваться из этого ада . Молоденькие медицинские сестрички с носилками бегали от одного раненого к другому, перевязывая кровавые раны и помогая добраться до санитарной палатки.
Неожиданно раздалась громкая команда :
- Батальо-он строиться!
Со всех сторон разбитых железнодорожных путей стали собираться оставшиеся в живых после налета, новобранцы. Зрелище было удручающим: от батальона осталось человек двести. Все грязные, в порванной осколками и стеклом одежде, испуганные и дрожащие от холода, в основном еще мальчишки, недавно сидевшие за школьными партами.
- Сынки ! Это война... и вы еще не встретились с настоящим врагом лицом к лицу... Это ваше боевое крещение. Я знаю, что вам сейчас страшно, - не боятся только дураки. Я хочу, чтобы вы, сынки, помнили всегда, что теперь - за нами Родина, наша Россия, и потому нужно собраться с духом. Враг впереди, и этого врага нужно уничтожить! – глухим, охрипшим голосом прокричал комбат. Договорить комбату не дали: неожиданно сзади подъехал «виллис», из него вышел подполковник и обратился к комбату:
- Твои новобранцы? Давно ждали! Людей катастрофически не хватает. В ротах по десять процентов личного состава, а завтра в наступление идти...
- Мои, товарищ подполковник , только от батальона практически ничего не осталось после налета.
- Приведите в порядок красноармейцев и проследуйте в деревню Ботагино; здесь недалеко, через лес километра два будет. Солдат обсушить, накормить, и чтобы завтра все были готовы к бою, - оборвал комбата подполковник.
Вскоре всё, что осталось от батальона, расквартировали в деревне. Испуганные, но уже более-менее успокоившиеся новобранцы, после сытной каши, уснули под шинелями в хатах, и им снились сны, в которых не было этой войны, они бегали со своими сверстниками, купались в речке, рыбачили, гуляли с девушками... Неожиданно сон прервала громкая команда :
- Подъем, выходи строиться!
Не выспавшиеся мальчишки суетливо обматывая портянками ноги и, торопясь, засовывали их в солдатские ботинки, стараясь делать всё как можно быстрее. Пришло понимание того, что они уже солдаты,
защитники Родины. Одного только им не дано было знать: что через каких–то двадцать три часа, многим будет уже абсолютно все равно, правильно намотали они портянки или нет.
Впереди их ждало серьёзное испытание, которое называлось понятным словом - МУЖЕСТВО...
Батальон разбавили уже бывалыми бойцами, распределили по огневым точкам, и всем приказали ждать команды. Не прошло и часа, как началась артиллерийская подготовка, после которой комбат выскочил на бруствер окопа с призывом:
- Сынки! Перед нами плацдарм, который удерживается гитлеровцами. Для того, чтобы начать наступление по всему фронту, нужно захватить его и удерживать как можно дольше, оттянув основные силы на себя. За Родину, Впере-ед, Ур-а-а-а! – стараясь перекричать грохот орудий, и первым ринулся в атаку. Какая – то неведомая сила подняла Николая и выбросила его на бруствер... а рядом, слева и справа, с криками "ура-а-а!" вслед за комбатом рванулись и его сверстники, устремившись на позиции противника. Самые быстрые уже успели обогнать комбата и ворваться в окопы неприятеля, где началась кровавая мясорубка. Рубились молча, лишь изредка звучал одиночный выстрел из пистолета, и снова молчаливая рубка.
Немцы, спохватившись, перенесли огонь всей своей артиллерии на этот кусочек земли, где решался вопрос наступления. Николай, отбросил уже не нужную винтовку и орудовал саперной лопаткой. Ей было сподручнее и надёжнее, но неожиданно сбоку что - то ухнуло и, будто тысячи маленьких гвоздиков, вонзилось в его тело, сковав его острой болью. Эта боль ломала его изнутри и выкорчевывала из его сознания остатки жизни. Неожиданно небо опрокинулось куда-то вбок и вниз, и какая – то страшная сила швырнула его в кромешную темноту.
. . . . . Он вдруг увидел себя еще совсем маленьким, на покосе, держится за подол своей матери, а она ловко управляется с серпом, укладывая срезанные колосья в аккуратные кучки и перевязывая их, словно верёвкой, колосом. Они двигаются по полю, стараясь не отставать от остальных жниц. А лето такое жаркое, и от шелухи чешется все тело, и нестерпимо хочется отдохнуть. Наконец-то настало время обеда, и он с матерью, тут же, около стога, с аппетитом ест кусок хлеба с козьим сыром, запивая его молоком. Где–то сбоку жужжит огромный шмель, который почему-то пытается ужалить Николая. Мальчишка изо всех сил отмахивается от него, стараясь отогнать, но шмель не смотря ни на что, никак не хочет улетать. Все это сильно беспокоило его, а жужжание становилось всё сильнее и громче, переходя в какой-то скрежет, а сам шмель стал почему – то таким огромным и тяжёлым, что когда он садился, земля содрогалась... Но вдруг шмель пропал... а сквозь пелену густого и зловонного дыма начало проглядываться солнце.
Николай лежал на поле и еще не осознавал жив он или ему это все снится. Он смотрел на себя как бы со стороны: видел свое искалеченное тело, залитое кровью и неестественно вывернутую в сторону левую ногу, неизвестно на чем державшуюся и кем – то перевязанную. Он лежал и не чувствовал ничего: ни боли, ни холода, ни времени... Наконец взгляд его как бы переместился в него самого, и он почувствовал сначала издалека, а потом уже во всю силу боль, жгущую огнём всё его тело. Он попробовал пошевелиться, но не смог, а от пронзительной боли в ноге и в позвоночнике едва не потерял сознание.
Но вот шмель, видимо, прилетел снова, потому что Николай почувствовал, как заходила ходуном земля.
- Да что же это такое, а?! Когда наконец это чудище от меня отстанет? – подумал Николай.
. . . . . Танк «фердинанд», надрывно скрежещущий гусеницами, подъехал почти вплотную к окровавленному телу Николая. На броню вылез гитлеровский офицер, достал бинокль и стал всматриваться вдаль, видимо, ища наши позиции. Потом неожиданно, как будто почувствовав что-то, опустил бинокль и вгляделся в лицо русского солдата, лежащего рядом с танком. Немцу показалось, что тот жив, тем более, что глаза бойца были открыты и смотрели в упор на гитлеровца, застывшим взглядом, не моргая. Не единого стона, только взгляд, полный ненависти. Офицер, медленно расстегнул кобуру и вытащив «парабеллум» , направил его на Николая. Он хотел выстрелить в упор, но почему – то не сделал этого. О чем думал фашист – об уважении к русскому герою, о страхе перед чем-то необъяснимым, или какими другим мотивами, неизвестно, но, поколебавшись буквально пару секунд, немец залез в танк, который с грохотом поехал дальше.
Николай, увидев немецкого офицера на броне, захотел дотянуться до него и руками задушить, но работали только его мысли, которые и выразились в его взгляде. Он не моргая глядел на гитлеровца, а тот подумал, что это мёртвый, застывший взгляд. Это и спасло его от неминуемой гибели. Видимо, напряжение было столь велико, что сознание вновь покинуло тело Николая. Сколько он пролежал на поле боя - неизвестно; только глубокой ночью, придя вновь в себя и увидев в огнях горевших машин и блиндажей мелькающие тени, позвал одну из них. Видимо, сил всё-таки хватило, чтобы его услышали и обратили на него внимание. Подползла какая – то девушка и, поцеловав его в грязную щёку, спросила:
- Ну что солдатик, жив ? Вот и хорошо. Сейчас я тебя мигом доставлю и отремонтируют , будешь, как новенький.
Николай криво улыбнулся . Она потащила его, а он как мог, помогал ей, отталкиваясь здоровой ногой. Повезло ему: при взрыве не задело крупные артерии на ноге, и не было большой кровопотери, да и кто-то перевязал его рану тряпьем после боя. Видимо, свои ребята по дыханию определили, что живой. Вот как вышло... Не видел он больше тех ребят, а до самого конца хотелось с ними встретиться.
Ногу ему все же отрезали выше колена, пролежал он в деревне, где их изначально расквартировали, с полгода, а потом, когда наши отбили эту деревушку , забрали в госпиталь. А когда поправился, выписали и отправили домой, комиссовав подчистую. Вот так закончилась война для Николая Николаевича. Немного он там пробыл - всего одни сутки. Награды его как-то обошли: наградили уже позже - накануне юбилея Победы.
Так и проходил он на своей деревянной культе всю жизнь, потому как в деревне почему-то не баловали вниманием ветеранов. Николай пас скот, работал в колхозе, от работы не бегал, вырастил и выучил детей, как и другие сельчане.
И никто бы и не знал про этот эпизод в его жизни, если бы не случай, который нас познакомил вместе. А не любил он о себе рассказывать, хотя всю свою жизнь положил на алтарь Отечества.... Наверное, он просто был одним из многих того, другого поколения, которое думало о будущем страны и не думало о себе...
Уже позже в послевоенное время было заложено письмо для потомков, в котором были такие строки
. . . . . Мы знаем, что вы будете жить лучше нас. Совершите подвиги в мировой галактике и сделаете прекрасной нашу Землю. Мы немножко завидуем Вам, встречающим столетний юбилей Советской Родины. Но знаем, что и Вы завидуете нам, нашему беспокойному молодому поколению. У нас ясная цель, прекрасное будущее, много дел. Есть где приложить руки, ум и сердце, энергию. И в этом наше счастье!
И Вы, далекие потомки,
Когда оглянитесь назад,
Поймете ль, жмурясь от сполоха,
Пронзающего толщу тьмы,
Что это светит та эпоха,
Которую творили – мы!..
Миллионы таких людей, как Николай, сделали нашу страну, построив, защитив и отстояв её для вас, нынешних потомков. А что сделали Вы, потомки, чтобы отстоять их заботу о Вас, чтобы отстоять их память?..