Продолжение
26
Жизнь в семье Фёдора Мартинианыча и Марии Павловны не то чтобы наладилась, а приобрела какое-то иное, более зрелое качество. Испытание крепости семейных уз привело к тому, что Мария Павловна повзрослела, дорого заплатив за своё легкомыслие и недальновидность. Если раньше Фёдор вынужден был весь собираться внутри, чтобы объявить свою хозяйскую волю супруге, которая имела иное мнение, то теперь всё было иначе. Вместо слёз и сопротивления, которые доставляли Фёдору немало страданий, теперь Мария Павловна старалась упредить каждое желание своего супруга, с радостью подставляя своё хрупкое женское плечо под все его заботы. Это была не любовь, это было, скорее, преклонение перед великодушием мужа, благодарность за понимание, за мудрость и за любовь. Фёдор Мартинианыч, конечно, всё это понимал и на измену Марии Павловны с самого начала смотрел так, что его беспомощную, слабую голубку разорил и унёс прочь хищный коршун, а он не смог это предотвратить и её защитить. И голубке пришлось самой вырываться из его когтей, и вернулась она в своё гнездо живой и израненной. О дочери он даже и думать не мог, потому что одна только мысль о том, что он мог никогда более не увидеть своей кровиночки, могла привести его в беспамятство и тяжелую болезнь. А тут его голубка, сама слабая ещё, и доченьку сумела сберечь и принести обратно.
Имея всё это в душе своей, Фёдор был исполнен глубокой нежности к своей, как он справедливо считал, истерзанной, но выздоравливающей супруге.
Прислуга, глядя на такое отношение супругов, немало удивлялась, но и радовалась тоже, разделяя, однако, своё отношение к Фёдору Мартинианычу и Марии Павловне. Его они безмерно уважали, а её жалели как-то снисходительно, будто в их глазах она утратила свою женскую полноценность. Так, пожалуй, жалеют убогих и калек.
Тем временем Фёдор Николаев, на которого были возложены все заботы о кулинарном благоденствии, проявлял все полученные в Санкт-Петербурге знания на таком творческом подъёме и воодушевлении, что слава о кухне Вологодского ресторана дошла даже до самой столицы. К нему из Питера уже присылали гонцов с очень заманчивыми предложениями переехать и принять кухни лучших ресторанов города, что, мол, и отступного учредителям за него заплатят. Но Фёдор оставался непреклонен. В этом была и его благодарность купчихе Куприяновой и Молотилову, и забота о матери, которая наотрез отказалась перебираться в Вологду и проживала у купчихи Куприяновой в доме из лиственницы, во всём помогая ей и оставаясь для неё единственной наперсницей в женских делах. И ещё необходимо было попечение и пригляд за сестрой Дуняшей, обучающейся хотя и в закрытом пансионе для девиц, но ведь и туда могут залететь коршуны. Одним словом, малая родина жила в его сердце со всеми её милыми и трудными проявлениями, отказываться от которой он никак не хотел.
На устройство личной жизни у Фёдора Николаева не оставалось решительно никакого времени. Дело дошло до того, что матушка вместе с купчихой Куприяновой принялись лично разыскивать ему подходящую пару, что было делом непростым. Первое: Фёдор был из крестьян, второе: крестьянский чин он давно уже перерос, потому что имел не крестьянское дело, изрядное образование и мастерство, а также немалый достаток. Простая девушка из деревни была ему давно не пара, а купеческая или чиновничья дочь могли отвернуться от него из-за его простого происхождения.
Однако пока купчиха и маменька старались, и дело решилось как-то само собой. Однажды Фёдор Николаев случайно заметил, как один из его поваров передаёт изящно, но бедно одетой девушке в синем платье и такой же шляпке свёрток. Она торопливо положила его в корзинку и быстро вышла из подсобного помещения ресторана. Фёдор вначале хотел было устроить повару разнос, но какое-то непонятное чувство остановило его. На другой день в это же время девушка появилась вновь, и всё со свёртком повторилось. Тут Фёдор вызвал к себе повара выяснить, кто такая и почему он ей даёт свёртки. Повар, конечно, пробовал упираться, но всё же объяснил, что по соседству с ним живёт семья почтмейстера, который умер от чахотки в прошлом году, оставив дочь и двух сыновей. Вдова бьётся, потому что получаемое пособие по потере кормильца так мало, что вся семья их просто голодает. И он, у которого уже и достаток и дело в руках, не может смотреть на то, как бедствуют хорошие люди. Он, конечно, подворовывает, но и свою деньгу тоже кладёт. А в свёртке продукты, которыми они только и питаются, потому что всё пособие идёт на дрова и одежду, да на обучение двух младших братьев-гимназистов.
- Значит, так. Продукты давать продолжай и всё записывай в список, я оплачу. Только не воруй, а то у меня потом бухгалтерия не сойдётся, и нехорошо это – воровать. Ведь перед Богом все ответ держать будем. Ступай, работай.
- Благодарствую! Благодарствую! - повар облегченно пятился к двери, утирая обильный пот белым колпаком, зажатым в руке.
Со временем Фёдор выяснил, что девушку, по иронии судьбы, зовут Марией Павловной, фамилия у них самая простая: Петровы. Два раза Фёдор лично проследил девушку до дома. Походка у неё была изящна и легка, из-под потёртой синей шляпки опускалась на тонкую талию пшеничная коса. Нежный голос и серый взгляд из-под пушистых ресниц окончательно пленили его сердце, обратив сострадание в сильную влюблённость.
Он послал письмо к матушке и купчихе Куприяновой, чтобы те приезжали и просватали Машеньку, как положено. То, что невеста ни разу не видела жениха осознанно, особенно никого не волновало. Тут и купеческий и крестьянский подходы вполне совпадали, поэтому, когда в воскресный полдень в тихий домик семьи почтмейстера прибыли на дорогом тарантасе купчиха Куприянова и мать Фёдора Серафима Матвеевна, хозяйку, вдову, они застали врасплох.
Дом был невелик, добротный пятистенок о четырёх комнатах, одна из которых служила гостиной. От прежних благополучных времён осталась красивая дубовая мебель, однако занавеси на окнах уже утратили свежесть и новизну, и были, хоть и чистыми, но изношенными. Так и весь дом был аккуратен, но бедность выглядывала из каждого угла. Перепуганная Василиса Петровна, так звали хозяйку дома, не теряя внешнего достоинства, пригласила гостей присесть за стол, окруженный венскими стульями. Купчиха покосилась с опаской на стул, выдержит ли его хрупкость её могучую фигуру, уж больно тот был изящен. Наконец, решившись – «была не была», осторожно присела на край, а потом уже и окончательно угнездилась, поняв, что хоть изящен, но крепок.
Василиса Петровна была в совершенной растерянности, хоть и не показывала виду. Что нужно этой богатой купчихе и этой женщине, её ровеснице, явно из простых, нарядно, но по-крестьянски одетой?
- Видишь ли, Василиса Петровна! - начала решительно Катерина Петровна своим громовым голосом, который сразу наполнил не то что гостиную, а и все комнаты разом. Василиса Петровна невольно пригнулась, хоть уже и сидела за столом.
- Дело вот какого рода. У вас – товар, у нас – купец. Понятно?!
- Понятно, - тихо отвечала Василиса Петровна, робея и пока ещё толком не понимая сути. Как следовало из начала, это было сватовство, и у неё был единственный «товар» – дочь на выданье, но кто был жених – совершенно не понятно.
- А купец у нас таков. Знаешь ведь ресторан «Палкин»? Так вот, его шеф-повар, Фёдор Николаев, мой подопечный и её сын, свататься к твоей дочери изволят.
И дальше, не давая бедной вдове вставить хоть словечко, купчиха принялась громогласно рассказывать о всех достоинствах Фёдора. Мать его, Серафима Матвеевна, из этого описания совершенно сына не узнавала. Перед ней представал какой-то могучий воин, весь в саблях и золоте, неземной красоты и храбрости. А тем временем купчиха, не останавливаясь, всё так же громко продолжала описывать этого небесного ангела высокого ума и достоинств.
Поняв, что вдова совершенно ошеломлена и убеждена точно, купчиха сбавила тон и проникновенно, чего никто и не ожидал, наклонившись к столу прямо к вдове, спросила:
- Ну, что, дочь отдашь?
- Да я что, я ничего... Берите, конечно, если молодые сладят, - почти прошептала совершенно растерянная вдова.
- Такие ангелы да не сладят?! В общем, нечего и тянуть, вечером придём с женихом. И чтобы дочь ваша и вы были во всём параде. Хотя какой тут парад, - оглянулась купчиха по сторонам. - Слушай, не побрезгуй. Вот тут деньги. Нужно бы вам обеим приодеться, понимаю бедность и нужду вашу знаю. И гордость понимаю, а всё же возьми. Теперь гордости не место. - И с этими словами купчиха положила на стол и пододвинула к вдове поясной кошель красного бархата, расшитый золотой нитью.
- Ну, пошли, пожалуй, - сказала Катерина Петровна матери Фёдора. - Не прощаемся, вечером будем. Ждите.
Тем временем Фёдор Николаев от волнения не находил себе места.
Продолжение следует.