Подходила к концу очередная несчитанная неделя великого сидения в северном Городе ангелов. Вик с Ксаной зависали в его съёмной квартире, где он нынче прилип к окну на набережную, выбирая момент для объяснения отношений. Далеко внизу припарковался к бордюру игрушечный камаз, и мультяшный камазист сказочно объяснялся с игрушечным гайцем.
Он загадал про себя, что если перезрелая туча переберётся за мост через Северную Двину, то он тотчас Ксане всё и выскажет. Она присоединилась к его загадочному бдению, залезши с ногами на подоконник, упёршись спиной в откос оконного проёма. Ксана была искусственно выпрямлена, спинка в отвес, но ему это нравилось, вторило напряжению, которое им владело. Вдвоём они наблюдали, как заметаллевшее небо наползает на этажерку подъёмного пролёта перекинутой на тот берег железной руки. Мутный заоконный свет заполучил себе её мраморные ключицы, и в них мягко переливался. Вику напомнило наивное чудо, в детстве у него был фосфорный орёл, он зеленился блекло днём и светился в темноте, если забежать в притихшую ванную и греть в руках. Откуда берётся такая кожа, которая соперничает с мрамором и фосфором одновременно? Этот свет, переливаясь на ключицах, перетекает вниз, в чресла, и поднимается снова вверх, зажигая матовое лицо.
Вик вдруг подхватил её с подоконника на руки и понёс, нёс-то недолго. Этот диванчик на кухне был маловат для утех, но Ксана уже составила план страстной схватки, она мгновенно его находила в любой обстановке, будто в ней вечно наготове бродил колдовской раствор.
Он уловил в этих планах нечто постановочное из взрослых фильмов, а Ксана залилась полным голосом и прошлась по теме:
- Я из тех наивных девочек, которые смотрят порнуху и верят, что там они в конце поженятся!
А потом они добрались всё-таки до постели, для славной пост-фактум лени - не одеваясь. Он двинул рукой, чтобы включить магнитофон, когда по улицам пошёл влажными хлопьями, штучной выделки снег.
Там за окном минутки роняют сахарок
пока на этой кухне
гудит свердловский рок
уведоми по - скорой
неспорую судьбу
что мне с тобою впору
во сне и наяву
Там бродит за окошком январский антураж
большою белой кошкой
на целый месяц наш.
Он видел Ксану словно издали, сразу всю, впечатывая в память хронику каждой секунды, и с каждой секундой совершал открытие. Крошечная родинка на виске, запрятанная в корешках волос, укол густым вишнёвым сиропом в цельное молоко. В этих ключицах ночевали две беспечные нимфы в её нежном возрасте, отформовали их под себя, а потом оставили на груди по целой спелой вишне.
Ксана в это время сосредоточенно изучала правым глазом его ступни, не отрывая скошенной головы от подушки.
- Слушай, у тебя указательный палец длиннее большого. Эт-то нога подкаблучника!
Вик академически усмехнулся:
- Это эллинская стопа, аристократическая. А у тебя как раз египетский тип, поколений рабов…
Она увлечённо хохотала, не слушая:
- А помнишь наш первый раз?
- Я не всё помню, ты меня опоил, но было так хорошо, пять раз за ночь.
- Я тебя опоил?! Тогда…Я считаю, в этом случае считать было неприлично! – с притворной обидой заключил он её в борцовский захват. От этой шутливой ласки сердце стало посылать бешеные сбои, проваливаясь сразу куда-то сквозь пол.
Он был глухим и немым, а она была – нежной. А потом всё произошло совершенно наоборот: он изнывал от своей ранимости, а она распалилась и доминировала жёстче и жёстче. И это было ещё лучше.
- Держись крепче, морячок, такой качки ты ещё не видел…
Наконец она оторвалась от него обречённо, опухшими губами жертвы произнесла:
- Как ты спишь в этих часах?! Всё царапаешь меня этим браслетом…
- Бобик сдох… - она повалилась на подушку, покрывая её всю драгоценными прядями волос.
Их «первый раз» завязывался в центровом клубе «Пеликан» на набережной.
На входе его тормознули, Ксана пролетела вперёд и резко развернулась. Дюжий охранник утюжил металлоискателем его вельветовое пальто на уровне бедра. Вик досадливо отвернул голову: там находился НЗ в потайном кармане. Секьюрити напрягся, и Вик моментально загородился полой пальто от Ксаны и расстегнул липучку. Охранник увидел презерватив и облегчённо вздохнул:
- Ну, это – святое…
Ксана его дождалась и спросила преувеличенно спокойно:
- Что это было?
- Фольга… – он сказал правду. Это заняло её мысли на долю секунды, она шагнула навстречу бушующим в зале прожекторам. Они так шли её широко раскрытым глазам, она уже танцевала среди толпы. Бёдра её двигались плавно согласно ритму, руки взлетали ввысь, движимые невидимыми нитями. Он почувствовал, что опутывается теми же нитями, в такт неведомого челнока швейной машины, небесного портного и главного распорядителя. Ему прошивало грудь, и боль была явственной и долгожданной, как было загадано одинокому страннику на краю земли, когда он достиг края.
Когда они выезжали из клуба на такси, сбоку в полнеба светился биллборд «РУССКИЙ СЕВЕР».
А познакомились они несколько неестественным способом. Для прогулки по городу Вик выбрал на карте претенциозное название Центральная. Низкое солнце пыталось достать лучами подножия сугробов, успешно догоняя горизонт. Улица как улица, люди ходят, он быстро двигался по тротуару, нагоняя высокую девушку.
Ксана попала сюда с Центрального рынка, обязательная тема. На углу рынка свора мажоров читала в атмосферу свою извечную мантру:
- Золото, доллары… золото, доллары…
Едва появлялась Ксана, мужская диаспора загадочно перестраивалась:
- Золото, доллары – любовь…
Высокий каблук подвернулся на камушке, Ксана шатнулась и дала резкую отмашку правой рукой. Кисть рубанула воздух и угодила случайному прохожему аккурат по гениталиям, он просто рухнул и скорчился на тротуаре, тут же натянув на лицо бодрую улыбку. Она склонилась, выбросив навстречу руку:
- Вы, наверное, что-то обронили?
Вик поднимался, твёрдо выталкивая её руку своей ладонью вверх:
- Не волнуйтесь, не яйцо Фаберже...
Она уголком цветущих кармином губ усмехнулась, оценив смелость ответа. Она залюбовалась и не отводила глаз: такой широкий по-всему, и лбом и размахом плеч. Глаза яркие и добрые, такого любой захочется.
Она почувствовала себя обязанной ответить на приглашение пообедать вместе. В небе стояло три солнца, или больше. Куда не повернись, всюду било в глаза, только для того, чтобы лучше осветить Ксану. Или это она слепила глаза.
На «День Святого Вискентия» она решила его поразить кулинарным подвигом, фирменное блюдо – жареные креветки под секретным соусом.
К ним полагалось употреблять виски, Святой Викентий (22 января) являлся формальным поводом. Иногда объявлялся день святого Пафнутия, он не имел ясной даты в обиходе, но выпадал на употребление самогонки, которую превосходно выгоняла весёлая соседка Ксаны, озорным глазом всегда привечая Вика. Ксана снисходительно принимала все эти «подвыподверты», не видя очевидной конкуренции и, при случае, напоминала ему об этом.
Им и не требовался повод, чтобы заполучить друг друга в любую минуту. На Святого Вискентия они были у него, заигрывали будущую поездку на южное море до кунштюков, до дыр. Последнее, что он запомнил, было её согласие «на силиконовых девок вокруг», которые непременно кружат по пляжу топлесс.
Он её подхватил за подмышки, подкинул вверх, в полёте поймал губами и проводил сверху донизу тонкий желобок на груди. И принял её всем лебединым весом на себя.
Е-ма-а, она себя нанизала... Сладко застыла на нём - так не бывает, чтобы у мужика обе руки были заняты, и он не промазал… Вик спрятал предательский румянец у неё на груди:
- Он сам дорогу находит!
Я тебя примотаю за шею к себе своим длинным шарфом,
на пороге заката свежеет, и нам ли не знать о живом,
что вовсю коченеет на первом багровом ветру,
не зовёт - не жалеет ни губ заповедных, ни рук…
- Встретимся завтра, у буквы. (На въезде в Соломбалу растут прямо из земли огромные буквы).
- Какой ещё буквы?! Бессовестный!
- Соломбала! У буквы «Б», бэйби… Соломбала. Бэйби.
- Какая пошлость. Мне не нравится «Б»… Баба?! Ну, а если я твоя баба, пускай! – дерзко рассмеялась.
В «Макдональдсе» они ели пищу наперегонки, глаза в глаза, он прикусил щёку, она, наверное, тоже. Так им не терпелось добраться куда-нибудь, чтобы остаться наедине.
И он увидел рассвет в Городе Ангелов, сверкаюшая полоса неба не вмещалась за окном и влезла в комнату, коснулась распухших губ Ксаны. Полное солнце предвещало крепкий, разговаривающий складками одежды мороз. Его здоровое кряхтение раздаётся при каждом движении.
- Как много тепла в этом мире… - она приладилась к нему во сне ещё теснее, шепча едва раскрыв губы. Он складывал в уме своё письмо к ней, слова и строчки накрапывались в голове мелким тёплым дождичком.
Сразу после Нового года случился маленький казус, который его изрядно повеселил. На подходе к дому Ксаны за ним увязалась вязанка местных гопников, которым было заподло торчать на морозном безлюдье. Они целенаправленно ускорились всей кодлой и ринулись за ним в подъезд. Вик мягко затворил дверь за собой и взлетел по лестнице на три этажа. Снизу по-куриному крылом захлопала дверь, разнокалиберным горохом посыпались шаги. Вик выждал, пока вся рать накопится в подъезде.
Он вынул свою пневматику – с виду боевой «макаров» - и звучно передёрнул затвор – по звуку как боевой. Акустические свойства лестничного пролёта превзошли стандарты Большого театра: наступила ветхозаветная тишина. Дальше киноплёнка закрутилась в обратную сторону, горох посыпался сверху вниз, куриное крыло вразнобой захлопало, гопота стремительно покидала дом и улицу.
Они вышагивали по вечерней набережной, Ксана подстроилась ему в шаг, рука об руку, искренний морозец дружески держался рядом, не касаясь горячих щёк. В реке подо льдом спала различная рыба, на берегу из недр тёмного дома злобный кот, как Сизиф, тащил в зубах жирного голубя, упираясь лапами в асфальт. И плечистые фонари проливали щедрый свет на все сообразия и безобразия подлунного мира. Вик остановился и отступил на ширину рук:
- Ты не представляешь…
Она шагнула к нему и прижалась щекой к плечу:
- Это ты не представляешь…- а когда подняла глаза ему навстречу, ему захотелось арктического мороза, потому что стало жарко посреди льда и снега.
Всё обозначилось и всё сложилось, но откуда-то у него всплыло, что чёрную «ауди» на углу улицы Вик где-то уже встречал.
Он завлёк Ксану в цветочный киоск по пути, ты что любишь, розы или ромашки? – и разглядывал сквозь стекло подозрительное тачило.
- Настурции, дурашка…
- Хорошо! Тогда остановимся на «коброчках», - пересмеиваясь, они унесли в морозную темень букет накрахмаленных тёплых калл, торчащие цыплячьи шейки из светских воротничков.
«Как мы разобрали друг друга в этой давке среди городских стен, между Сциллой равнодушия и Харибдой лицемерия? Как? Прекрасный сон из дремучих закоулков памяти обернулся явью? Наверное, нам удалось разглядеть тот маячок истины, и мы отправились на его луч и прибыли к подножию одновременно, чего могло не случиться и за тысячу лет, тем более за одну человеческую жизнь. Потому что люди обычно следуют зову ложных истин и закрывают глаза на искру от дуги пролетающего трамвая, на стон натруженного тела сосны в диковатом парке от порыва сурового ветра, могучего как древность. На первый хлопок паруса над мятежным горизонтом.
Вместо этого они загоняют любезности точными ударами в уши боссу, словно шары в лузы, чтобы получить доступ к файлам высшего уровня секретности, истязают страницы деловых блокнотов в поисках своего превосходства перед остальными. Они беспомощны перед властью Тени, но и сами пестуют эту власть. Там, где в разрешённом существовании присутствуют определённые вехи, как - то потеря невинности, выбор профессии - залог жизненного пути, для них закладываются рубежи бесконечной битвы, а в непрерывных сражениях выигрывает только самый кровожадный.
Где же тот барабанщик, который в руки палочки кленовые берёт, из пионерской песни пятидесятых, на которой все выросли и которую впоследствии запретили? Его не расстреляли, не сгноили в психушке. Он дожил до теперешнего, его оформили мерчандайзером и дали права на вилочный погрузчик. Нет человека – нет проблем, есть электронная запись в ведомости на зарплату.
Они не жаждут получить взамен три несчастья, каждое из которых ломает рёбра изнутри ударами сердца. Первое из них именуется разлукой, отсутствием тебя хотя бы на минуту. По второму пункту следует чужая музыка, музыка твоего голоса, беседующего с подругой телефону - это полчаса. Третий повод приходит с расставанием, которое крошит вязкие мысли о коварности этого бытия. Когда часы накладываются на сутки, дни на недели, и в конце, после недолгого перелёта (надо ощутить за спиной крылья), они оборачиваются крохотными перед неизбежностью встречи. Мы с тобой находимся у подножия нашего маяка и питаемся его светом, даже находясь врозь…»
Вика вызвали в Питер и он улетел на пару дней, но его задержали расчёты и полурабочие посиделки, где стремились все просто набраться. Кстати подвернулся рок-концерт «Пикника» - редкая удача для ценителя, на котором он выиграл боттл коньяка. Когда все заменжевались, стоит ли брать спиртное – ожидался конкретный шмон на входе в зал «Октябрьский» – Вик уел всех скопом, вы не знаете, как это готовить, и бесшабашно пронёс «наспор» фляжку коньяка в ширинке джинсов.
Однажды утром он замешкался с галстуком и подошёл к окну, под которым строгий Невский проспект кишел арахисом голов и повседневной шелухой будничных одежд.
В нём разом оборвался рабочий ритм, и возникли в голове туманные арабески, ксанины тюли-занавески. Он задумчиво и авторитетно сказал окну:
- Вот такие кони – обмороки! –
И тем же вечером вылетел в Архангельск.
«...Я сохну по тебе, находясь рядом, и безукоризненно нахожу тебя издали. И ты будто следуешь за мной, за моими скитаниями, неизбежными в моей профессии, как цветок поворачивается вслед движению солнца, а я благодарно проливаюсь на тебя, как весенний дождь, с каждым возвращением. За бегом хронометра мне невозможно уследить, как пустыри превращаются в торговые центры, малыши превращаются в мужчин, а ты остаёшься такой же прекрасной, как в первый день нашей встречи, и слагаемые «1+1» для нас до сих пор дают в сумме «1». Рычаги этой Вселенной запустили механизм нашей встречи, выпустили нас в коварную пустыню навстречу испытаниям, и нам предстояло решать, стоит ли всё это того, чтобы выдержать.
Как по мне, так это выглядит единственно возможным вариантом судьбы…»
Когда они отправились ужинать в «Колесо», Вик удостоверился, что знакомая «Ауди» следует за ними как приклеенная. Пневматику он предусмотрительно захватил с собой.
Все эти кулинарные блюда, либо изустно простые, но «приготовленные профессионально», либо навороченные изыски оставляли его по большей части равнодушным. У него был избирательный вкус, очень примитивный, но от своих приёмов в еде он едва не мурлыкал, в чём Ксана неожиданно убедилась. Она вломилась к нему вечерком с мороза и ужаснулась, он ел шоколадный зефир с копчёным салом вприкуску. Загорелый по-африкански зефир являл свету белоснежное нутро, нежно-розовый свиной ломтик тоже был в загорелой оболочке. Вик любовался поочерёдно творениями своего прикуса.
- Как ты можешь? А я-то думаю, ты у меня – кто?
Ладно сало, кот-котом, но с зефиром, это – чупакабра какая-то…
Огурцы С ЦитРамОном…-
«…Вот мы снова вместе и рядом, грызём хмельные медовые соты наших дней, и раскатываем на языках горошины близости, а через мгновение я подымаюсь, чтобы шагнуть в неизвестное, сжимая в кулаке очередной билет.
Я открываю для себя новые просторы и теснины, укромные уголки нашей планеты, и хотел бы взять тебя с собою, или ты бы могла захватить меня своим спутником. Мы были бы там не одни.
В глубокие снега, где резвятся горностаи и прячутся высоко в ветвях озябших берёз дятлы в красных шапках, как верные гвардейцы в пределах сказочного королевства. И нам совершенно не обязательно думать, что в этом же лесу обитает одинокая изящная рысь, которая делит ареал обитания с не менее одинокой росомахой.
В тропические леса, где влага присутствует повсюду, в каждом вдохе, где не поймать себя, потому что «я» растворяется в окружающей листве, морщинистой коре необъятных стволов деревьев. Пытаясь обойти одно из них, предпринимаешь целую экспедицию, без надежды её закончить в свою бытность. Гигантскими бабочками можно насытиться на обед, а другие обитатели леса готовы полакомиться человеком, настолько они гигантски и плотоядны.
Красная пустыня - моя крёстная, где я едва не погиб, отказавшись от проводника, и где я наткнулся на заброшенный город, которого нет на картах. Я выбрался оттуда, но дорогу к этому месту мне самому не найти.
Я снова возвращаюсь, и я благодарен тому, что у меня нет выбора. Что в твоих глазах стоит такая сияющая ночь, как будто в ней утонула вся Кассиопея.
Я не верю, что когда-нибудь всё заканчивается.
Только не у нас с тобой».
Вик вылетел в Питер на пять дней – рабочую неделю, а когда вернулся в Архангельск, чёрная «Ауди» ждала его в аэропорту. Вик был вежливо приглашён вовнутрь и разделил заднее сиденье с очень крупным гражданином, с которым разделил также совместное молчание, вплоть до прибытия в «Колесо».
Его спутник неожиданно ловко уместился за столом, показал пальцами какой-то фокус, но, как оказалось, не для Вика. В воздухе нарисовался официант с подносом из двух пива.
Вик вежливо обратился к оппоненту:
- Я цветных напитков не пью…
Его спутник окаменел, но двинул левой щекой, и на столе возник прозрачный графинчик и две заполненные рюмки.
Не дожидаясь Вика, тот с традиционной локтевой расстановкой опрокинул стопку в горло.
- Слушай, ты про Оксану забудь, - Вик наконец услышал низкие хриплые звуки, - Ты здесь – ничто, и с чем его едят, а я – Кнут, запомни… И пукалку свою можешь не показывать, детей пугать…
Он вперил бесцветные глаза Вику в переносицу:
- Я уважение тебе оказал…У нас тут говорят по – другому.
Поднялся легко и исчез, стопка салфеток поняла это через минуту и ринулась со стола прочь, в полёте превратившись в птичью стаю, к своей неизбежной гибели на полу.
В этот раз Вик заскочил на съёмную квартиру, чтобы забрать Ксане распечатанное письмо.
Все сроки давно вышли, и Питер звал, звали его каменные львы и сфинксы, изготовившиеся к прыжку.
Питер ждал и ждёт, а с некоторых пор он ждать не любит.
Ксане нужно наконец всё объяснить, и … забирать девочку.
На площадке второго этажа была организована засада по всем правилам. Минуя левую дверь, Вик получил удар распахнутой створкой во весь рост и одновременно, из квартиры напротив, вылетел боец с габаритами шкафа. Он шарахнул Вика об стену и схватил за горло.
Так обычно душа направляется в небеса, боясь оставить бренное тело. Также и его спина поползла вверх по стенке и зависла где-то очень высоко. Выше этой грешной земли, но ниже потолка.
Краем глаза сверкнула затухающая серебринка, это крестик прощальной змейкой взмыл под потолок. Руки бессильно повисли по бокам, только пальцы правой уцепились за последний утёс в падении в пропасть, - угол кобуры. Вик бессильной рукой вынул «макаров» и понёс его наверх, невыразимо долго нёс. Механический манипулятор повернул ствол на нужной высоте и вложил его в ближнюю глазницу широкого черепа внизу. Палец согнулся на крючке, в ответ пистолет содрогнулся словно живой, палец пытался повторить движение, но всё вокруг уже рушилось, проваливалось на лестничную площадку телами, тряпичными руками-ногами и пустыми головами. Вскоре всё стихло, но что-то новое проявилось. Под сумрачными сводами гулко и отрывисто стучал пульс, одинокий на этой лестнице.
- Ты завалил бойца Кнута-а?!
- Защита…
- От меня! - ты защитился…
Она долго и молча заламывала руки, раскачивалась взад-вперёд, правым запястьем со щеки сбрасывала яростную слезу, так делается, не касаясь стойкого макияжа глаз, потом замерла в смертельной бледности лица и невозможно прямой спине.
- Ехай в аэропорт… Прямо щас. Ты… Обязательно… успеешь…
Мрачно прошептала куда-то в ноги, в пол, то, что сейчас открылось:
- Просто карта так легла…
И не смогла смотреть в грядущее, запретила себе.
Какое-то время она сидела за столом, уронив голову на скрещенные руки. Встрепенулась и потянулась к сотовому. Выбрала номер из телефонной памяти – «Кнут», вскинула к уху. Тот, кто никогда её не знал, принял бы голос за лесное журчание упругого родника, вырвавшегося на поверхность из глубины. Нынче оно давало смутный отголосок, словно ток воды теребил по камням лёгкую стальную заколку:
- Миша, я согласна встретиться…
Трубка молчала не более секунды:
- Через полчаса в «Лагуне».
(Это было их с Кнутом место, в те далёкие времена, когда она водилась со зверями.)
Холодно на кухне, и мокрое лицо - совсем чужое, онемевшее:
- Но у меня есть одно условие.
Трубка недоумённо прохрипела:
- Какое?...
Она откинулась назад на стуле, машинально сотворив в воздухе длинными ногами «ножницы»:
- Залётного… не трогать.
Тут уже пауза затянулась на десятки секунд, эфир стал осязаемо тягучим, до стоячей ваты в ушах. Сердцебиение стократ обгоняло секундную стрелку.
Издалека в трубку донёсся чужой отголосок:
- Менты уже работают, шеф, нам итти?... – в эфире клубилось много шумов, принадлежащим многим людям.
- Миша??
И тут весомо упало:
- Идёт… Жду тебя. Всем отбой, - сказал для неё своему штабу и отключился.
Лапа крепыша с архангельской лестницы так и держала за кадык и не отпускала до самого Пулково. Он потирал кадык занемевшей ладонью и промывал горло изнутри – водкой. Ладонь обрезинило что тебе плавник, а горло заложило жестью, хоть кленовый сироп в него лей, хоть палёную сивуху. В аэропорту он покатил сумку на колёсах к бару у дальней стенки зала, перед ним оказались ступеньки. Легко бросил багаж посреди пустого зала и направился к стойке, на ходу прикидывая в голове: сухой джин или скотч? Ход несколько затянулся, выбор растянулся, и когда Вик вспомнил о сумке, она волшебным образом испарилась. Кроме мелкой наличности в кармане, он потерял всё: билет, документы, банковские карты. Он опрокинул махом пятьдесят «бифиттера» и отправился в опорный пункт милиции.
Вскоре он толкнул дверь и увидел поджарого майора кавказской наружности, безукоризненно выбритого в угоду службе, несмотря на поздний час, и безупречно вежливого. Тот без проволочек достал чистый листок и предложил написать заявление. Наблюдая его невозмутимость, вместе с тем и отсутствие враждебности, Вик затеял перепасовку, не умолкая ни на миг. Чистый лист бумаги кочевал с одного края стола на другой, Вик упрашивал, представитель власти проявлял терпение. Вик уже уцепился за его беспристрастность, в этом спокойствии для него содержался шанс. Настал и тот миг, когда пары выпитого подвыдохлись.
Вик туго провернул в голове колесо тяжёлой мысли: там паспорт, командировочное, какие-то документы, вся нудятина этой жизни, без которой оказываешься плавающим нулём. В силу известных причин он оказался уверен, что ничего хуже того, что случилось, уже произойти не может. Поэтому он глянул в потолок, призывая в помощь невидимого свидетеля, и коротко бросил в глаза майору:
- Слушай, тридцать штук даю, пусть вернут сумку. Ты же можешь…
Майор немедленно поверил, опыт службы в органах превращает способного курсанта из Еревана в превосходного психолога.
- Подожди! - офицер на ходу рванул рацию из нагрудного кармана. Говорил он за стеклянной дверью тридцать секунд, не более того, потом дал выдержку. Как положено.
Минут через десять он повёл Вика вдоль, потом куда-то в дверь поперёк, служебными лестницами спустил на свежий воздух. В самом низу ступенек аккуратно ютилась сумка, буквально у подножия банкомата «Сбербанка». Вик припал к багажу, рванул молнию, другую… Всё на месте, даже расчёска не тронута. Офицер рядом держал периметр, нервно озираясь, пока Вик потрошил бесстрастный банкомат. Получив обещанное, и при этом ничего лишнего (в лице внутренней службы безопасности), майор преисполнился гуманности.
- Тебе неплохо бы протрезветь, - сказал довольный милиционер.
- Много ты знаешь обо мне, майор… - уклонился Вик, и они пожали друг другу руки. Без имён и дат, но в полной уверенности, что совершили сообща одно доброе дело.
Через сорок дней после схватки на лестнице её взорвали на калитке дома, принадлежащего Кнуту. Она выпорхнула первой из машины, и первой достигла заминированной двери. Кнут ввязался в очередной передел и попал под разборку, а его судьбу решил опытный минёр. Врачи прибывшей скорой бросились к ней первой, как более тяжёлой. Кнут оставался лежать в нескольких шагах и хрипел:
- У меня в нагрудном кармане пять тысяч баксов, спасайте меня!
Мужик в белом халате не подчинился и заикнулся о спасении женщины, а Кнут заматерился и потребовал её бросить.
Не выжил никто.
Распевный, раскатистый город выкатывается из памяти огромным шаром, выпрыгивает из прошлого и гулко стучит, как брошенное по снежному насту велосипедное колесо. Скачет упруго по насту это колесо, выбивая слог за слогом, в память о том, чему так и не названа цена:
- Со-лОм-ба-ла, бэйби…
* - название крупнейшего портового района Архангельска. Причалы векового города тянутся на многие километры.