АННОТАЦИЯ: Фантастика, ужасы, драма.
Вам случалось по недосмотру выбросить что-нибудь нужное? Иногда на помойке оказывается то, чему там совсем не место, иногда там оказываются не только вещи, но и люди. Там могут оказаться даже надежды и мечты. Там может оказаться будущее...
— Просыпайся, Семёныч! Просыпайся! Слышь?! — небритый, совершенно лысый мужик помятого вида и неопределённого возраста тряс за плечо товарища.
Тот разлепил мутные глаза и тут же снова зажмурился, закрываясь одной рукой от света фонарика, а другой пытаясь отцепить лысого мужика по прозвищу Кудрявый от своего плеча.
— Что ещё стряслось… — пробормотал он сонно.
— Эти явились!
— Кто?
— Кто, кто! Жеребцы в авто! Полно их там — фары светят… Небось, Антошка уже проснулся… Давай, Доцент, просыпайся! А то всех нас тут… Что ж делать-то… что делать… — сокрушённо бормотал Кудрявый. — Алёнка его не удержит, ты ж знаешь!
— Ох! — высокий измождённый человек по кличке Доцент резко поднялся. Сон как рукой сняло.
— Что делать… — пробормотал он вслед за Кудрявым. — Если б я знал…
Он быстро вышел из крохотной лачуги, сооружённой из разнородных кусков пенопласта, пластика, картона и ещё Бог весть чего и бегом кинулся к соседней лачужке — та была чуть более основательной, но всё равно оставалась убогой покосившейся хижиной, сложенной из мусора и всяческих отходов и притулившейся в чахлом перелеске неподалёку от необъятного полигона ТБО или — твёрдых бытовых отходов.
Попросту говоря, это была свалка — огромная, вонючая свалка, куда каждый день свозили мусор чуть ли не со всего района, хотя она давно считалась закрытой и возить сюда отходы было запрещено… Но кого и когда это останавливало? Мусор — это бизнес, это деньги, большие деньги. А они, как известно с незапамятных времён, не пахнут. В отличие от свалки.
За несколько минут, что понадобились Семёнычу, чтобы натянуть ботинки, выскочить из своей лачужки и добежать до соседней, убедиться, что в ней никого нет и отчаянно рвануть на мечущийся свет фар, различая впереди сдвоенный силуэт женщины и ребёнка, — он успел вспомнить, как появился в их помоечной жизни маленький Антон, Тошка…
Яркие картины — из чернильной тьмы и режущего жестокого света, из грубых самоуверенных голосов и испуганного шёпота... Почти год прошёл. Тогда его тоже разбудил Мишка — Кудрявый, чуявший опасность за версту. Но год назад они ютились ближе к дороге и убежать не успели, да приехавшие и не пытались их догонять, а если бы и попытались — они были слишком пьяны для этого.
Просто подъехали, заложив крутой вираж, выбросили из джипа что-то большое и вдогонку — ещё что-то, поменьше. Потом какое-то время орали матерно и маловразумительно, звали помоечных обитателей, именуя их, помимо матерных слов, крысами и мусором и приказывая поглубже закопать то, что они привезли.
Понять из их слов, о чём речь и почему это надо закапывать, было решительно невозможно. Впрочем, Семёныч допускал, что Кудрявый, которого он упорно звал Мишей, может быть, что-то и понял. Может быть, даже Алёнка поняла. Но он сам, обременённый воспитанием и образованием настолько, что премудрости перевода фраз, целиком состоящих из обсценной лексики, были для него недоступны даже после нескольких лет бомжевания, — не понял решительно ничего.
Ясно было одно: это отморозки и от них нужно держаться как можно дальше…
Когда пьяная компания убралась, Семёныч, Алёнка и Мишка осторожно приблизились. Мишка включил фонарик, Алёнка беззвучно ахнула, зажимая рот руками. Окровавленное тело молодой женщины, едва прикрытое лохмотьями, в которые превратилась её одежда, явно было трупом.
Алёнка хотела убежать, но успела увидеть маленькое тельце ребёнка лет пяти, может — шести, и кинулась к нему, перевернула на спину, отвела с лица спутанные волосы, непрерывно бормоча под нос что-то успокаивающе-уговаривающее.
— Живой он, живой… — отчётливо пробилось через поток непонятных слов, — живой, живой, живой… — приговаривала Алёнка, бережно ощупывая ребёнка.
— Ох ты, Господи… — простонал Мишка, — этого только недоставало…
И Семёныч был с ним полностью согласен.
Алёнка была хорошей женщиной, но… немного не в себе. Обычно она вела себя вполне разумно, но иногда на неё что называется "находило". Она словно проваливалась в своё прошлое и застревала в нём, снова и снова переживая то тяжёлое и страшное, что с ней там происходило.
Когда-то Алёнка была красивой и весёлой, доброй милой хохотушкой, не очень умной, наивной и доверчивой, как непуганый котёнок. Ещё в школе её соблазнил какой-то хмырь, в котором Алёнка за месяц знакомства с уверенностью признала любовь всей своей жизни.
Она собиралась кормить его ужинами, училась печь пироги и мечтала о большой и дружной семье, а через четыре месяца оказалась в абортарии, куда её приволокли почти насильно он — её любимый — и его мать, всю дорогу осыпавшая Алёнку грязными ругательствами.
Что-то умерло в ней тогда. Многое умерло — её первая доверчивая любовь, её ребёнок, часть её самой, кусочек души, половинка сердца. Но душа и сердце у Алёнки были большими, и она ожила, хотя уже тогда на неё начало "находить": иногда она замирала — то на пять минут, а то и на полчаса, — словно прислушивалась к чему-то далёкому, едва слышному, но очень важному.
Потом Алёнка вышла замуж и всё, казалось, наладилось. Но через два года выяснилось, что из-за того аборта у неё никогда больше не будет детей… Алёнкин муж воспринял это известие спокойно, даже пошутил, что они теперь кучу денег сэкономят на контрацептивах.
Но Алёнка его веселье не разделила. Ей страстно хотелось детей, и она была уверена, что мужу тоже хочется, только он скрывает это по доброте душевной, или обязательно захочется — в ближайшем будущем. Алёнке люди всегда казались лучше, чем они есть…
А раз все вокруг хорошие, значит во всём плохом, что с ней произошло, виновата она сама. И Алёнка винила себя даже в том, что её бросил тот — первый мужчина в её жизни, отец её не родившегося ребёнка, и в том, что он не захотел от неё детей и потащил на аборт, и в том, что у неё не хватило сил и воли, чтобы этому помешать, чтобы не позволить, защитить своё дитя…
Каким-то образом она оказывалась виновата даже в том, что их с матерью бросил отец, и в грубости пришедшего ему на смену отчима, и во множестве других вещей, что уж и говорить о неспособности подарить мужу детей!
Она пыталась лечиться, бегала по "бабкам", а отчаявшись, завела разговор об усыновлении. Возможно, это стало последней каплей. Муж бросил Алёнку, закономерно обвинившую во всём себя. Она так и не поняла, что дело было не в бесплодии, а в слишком сильных чувствах, в желании отдавать свою любовь, причём не ему одному, но ещё и каким-то посторонним существам, именуемым детьми.
После развода Алёнка махнула на себя рукой. Жилплощади она лишилась, возвращаться к матери было немыслимо — там властвовал отчим и его родня. Она моталась по съёмным углам, по каким-то мужикам, из которых неизменно выбирала самых несчастных, вернее тех, кто казались ей таковыми.
Её предавали, оскорбляли, бросали, били, обворовывали или, в лучшем случае, просто беззастенчиво пользовались ею — её телом, её невеликими заработками, её добротой, заботой, теплом… Странно, но её доброта всё никак не кончалась, как бы она ни растрачивала её, и сколько бы ни обманывали её, она продолжала верить людям, каждый раз думая, что те, прежние, может, и не очень хорошо с ней поступали, да уж Бог им судья… А вот этот — нынешний — он же хороший, несчастный только.
В конце концов, один из "несчастных" продал всё ещё красивую Алёнку сутенёру. Но она сумела сбежать — сутенёр недооценил её, Алёнка интеллектом не блистала, но и полной дурой тоже не была. Ведь доверчивость — это не глупость, это — неиссякаемая вера и щедрость души…
Паспорта она, однако, лишилась, а возвращаться и пытаться восстановить документы — боялась. И в результате оказалась здесь — на помойке, куда привёл рыдающую Алёнку Кудрявый. Наконец-то она встретила того, кого искала всю жизнь — простого, доброго и действительно несчастного парня.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/12/01/1588