“Lacrimae Christi”
(лат. "Слезы Христа")
Узнав, что я поляк, он от души поприветствовал меня, пригласил к себе домой, принес из подвала бутылку вина, наполнил им два внушительных стакана и сказал:
– Я люблю поляков. Вы благородный народ. Будьте здоровы!
– Будьте здоровы!
– У меня в отношении поляков, – начал он тихим голосом, – долг пожизненной благодарности. Во время войны мой сын служил в Польше в частях Вермахта. Он был совсем молод, ему лишь исполнилось восемнадцать лет, когда его забрали в армию. Во время одного из сражений с группировкой Армии Крайовой в окрестностях Кельц («mit den Einheiten der polnischen Nationalarmee», как он выразился) Курта взяли в плен, а из-за того, что его отряд сжег в той местности какую-то деревню, поляки решили в ответ расстрелять десять немецких пленных, среди которых находился и наш сын.
На глаза старика навернулись слезы. Он вытер их рукой и продолжал:
– Курт, узнав о приговоре, упал на колени перед польским командиром и стал умолять, чтобы ему даровали жизнь. Говорил, что у его пожилых родителей он единственный сын и что он должен жить ради них... И, можете себе представить, произошло чудо... Этот благородный офицер, тронутый слезами Курта, отпустил его на свободу... Поляки – прекрасный народ, дорогой мой... Я люблю Польшу, как свою страну... – завершил он свой рассказ и горячо пожал мне руку.
Я ответил ему столь же горячим рукопожатием, и так мы сидели друг перед другом, я – гордый за поступок польского офицера, старик – счастливый из-за того, что может проявить в отношении поляка теплоту и гостеприимство. Наклоняя бутылку над моим стаканом, он вновь обратился к воспоминаниям и со вздохом добавил:
– Но прежде чем мой Курт благополучно вернулся домой, он пережил тяжелые испытания. Самым ужасным было Варшавское восстание. Это был ад. Ну, вы ведь знаете... Пожалуйста, пейте... Это легкое вино... Очень легкое... “Lacrimae Christi”... – уговаривал он, глядя на меня все еще влажными от слез глазами.
– Что с вами? – спросил он, видя, что я сижу без единого движения.
Но я ничего не ответил.
“Stille Nacht, heilige Nacht”
(нем. «Ночь тиха, ночь свята...» - одна из самых популярных на Западе рождественских колядок - прим. пер.)
Во время судебного процесса по делу концлагеря в Освенциме на скамье подсудимых находился гитлеровский преступник, санитар Клер, который инъекциями фенола в сердце умерщвлял заключенных. Между председателем суда и обвиняемым состоялся такой диалог:
– Сколько подсудимый обычно делал уколов ежедневно?
– Трудно сказать... Триста... Четыреста... Когда как... Помню, что однажды я за весь день сделал лишь двести...
– Это было мало?
– Да... Но тогда я спешил...
– Почему подсудимый спешил?
– Я хотел побриться... принять душ... переодеть мундир...
– Для чего?
– Я собирался уходить...
– Куда?
– На Сочельник, Ваша честь...
Радостная встреча
Однажды меня посетил мой старый товарищ, которого я не видел со времен войны. Во время оккупации он прошел через тяжелые испытания: некоторое время скрывался от гестапо, потом был арестован, но совершил побег, а позднее ему удалось выбраться из эшелона, направлявшегося в Освенцим. И вот мы стояли друг перед другом, и я с нескрываемой радостью отметил, что пережитое во время войны не оставило на его лице каких-то заметных следов, что находило подтверждение и в его крепкой фигуре, доверчивом взгляде и искренней, светлой улыбке. Я хлопнул его по плечу и произнес:
– Ну что, не смогли нас сломить – живем, крепко стоим на ногах, страшная пора для нас закончилась. Присаживайся, дорогой мой, садись. Вновь поболтаем, как прежде.
Он сел в кресло, держа в одной руке зонт и сумку, а в другой – шляпу.
Я сказал:
– Давай выпьем кофе! Ты пьешь коньяк? Располагайся. Клади сумку, зонт, шляпу...
Он ответил:
– Не могу...
– Почему? – спросил я.
Не выпуская из рук зонт, сумку и шляпу, он встал из кресла, наклонился над моим ухом и шепотом сказал:
– Надо всегда быть готовым к побегу...
Прощание с матерью в сентябре 1939 года
Я помню ту ночь и ту лестницу, по которой я тогда спускался. Заплаканная, ты стояла у дверей. Я догадался, что ты хотела меня остановить, но не посмела это сделать – ведь для меня это был последний шанс спастись, а ты горячо желала, чтобы я остался жив. Помня о предостережении Господнем, направленном беженцам, покидающим пылающий город, я не остановился на пролете лестницы и не оглянулся, чтобы в последний раз увидеть тебя. Поэтому я не знаю – и это незнание стало укором моей совести, – каким было выражение твоего лица в приглушенном свете лампы, обрамлявшем твою голову. Тебя уже давно нет на свете. А я все еще спускаюсь по тем же лестницам и все еще боюсь оглянуться назад.
Пробуждение во время войны
Он был смертельно уставшим. За спиной остался Буг (река, разделяющая Польшу и Белоруссию - прим. пер.)и немецкие танки. Поздним вечером он перешел вброд через реку и теперь лежал в траве и размышлял над счастливым случаем, благодаря которому ему удалось проскочить между танками и спрятаться в прибрежных кустах. Он заснул. Когда он проснулся и открыл заспанные глаза, была еще ночь. Он смотрел на небо, на звезды, ставшие свидетельством его существования, доказательством принадлежности к великой космической семье, к общине Божьей, которая, конечно, принимает различные формы, но всегда сохраняет одно и то же неистребимое содержание. Его охватила уверенность, что он уцелеет в этой войне. Моргнув, он стряхнул каплю росы со своих ресниц.
Что такое счастье?
Во время Варшавского восстания Юзеф лежал в подвале, превращенном в полевой госпиталь. Ему шрапнелью оторвало ногу. Он чувствовал себя, как Иов. Мысль об увечье, с которым ему придется жить, приводила его в отчаянье. Он решил покончить с собой. Вот уже несколько дней он не спал. Днем санитары принесли на носилках одного раненого. Он стонал.
– Сестра, – нетерпеливо спросил Юзеф, – почему этот человек так ужасно стонет?
Сестра прошептала:
– Ему шрапнелью оторвало обе ноги.
И еще более приглушенным голосом добавила:
– Вам еще повезло...
– Да, очень повезло, – ответил он и впервые за много дней спокойно заснул.
Треблинка
Ансельм неоднократно собирался совершить паломничество в Треблинку, но каждый раз у него не хватало смелости. Неделю назад с ним это случилось опять. Он был неподалеку от лагеря, но испугался. Потом ему несколько ночей подряд снилось, что он отрекся от своих родителей, от своих самых близких, друзей, знакомых и незнакомых, которые обрели там братскую могилу. Он пытался оправдаться за свою трусость перед тенями, которые наполнили его сон большой молчаливой толпой, но, очевидно, не встретил с их стороны ни внимания, ни понимания, потому что они смотрели на него недружелюбно и с высокомерной издевкой. Внезапно в толпе возникло замешательство. Какая-то женская тень подбежала к Ансельму и, обхватив руками его шею, прошептала:
– Сынок... Прости нас, но мы не хотим, чтобы ты нас тревожил своими снами. Нам хочется покоя. Проснись...
Перевод Игоря Баранова
Переведено с издания: Roman Brandstaetter, “Kr;tkie i d;u;sze opowie;ci” (“Dzie;a zebrane”). Wydawnictwo “M”, Krak;w, 2005.