Эпиграф:
- Сколько раз так бывало?
- Сотни раз.
- Не меньше! Может, с тех пор ты поумнел, стал проницательней?
- Нет!
(Жан-Поль Сартр «Тошнота»)
Нравится ходить вот так бездумно по городу, слушать музыку с плеера. Бред. Никому так не может нравиться. Одиночество надоедает слишком быстро. Влюбиться в него просто не успеваешь.
- Вообще-то, здесь входят, а не выходят, – он смотрит на меня, как будто произнёс что-то на уровне догмы. То, что мне следует запомнить отныне и навсегда. Пожалуй, такой взгляд удаётся только седым людям. А как он им удаётся, спрашивается? Может, дело в белых кустистых бровях? Или в этом пальто, похожем на сюртук Достоевского?
Вот, вроде бы, ситуация совсем простая, а ему хочется усложнить всё. Но всё становится идиотским. Нельзя так. Усложнять простое – бабское это занятие.
Вытаскиваю один наушник. Говорю:
- Да пошёл ты!
Как будто я такой заправский студент-задира. Жизнь – тлен. Пенсия для трусов. Странно, что не получается вспомнить какое сегодня число. Вроде, так просто. Вроде бы сейчас осень, судя по пальто этого Дон Кихота. Он идёт себе дальше, решил не связываться. Наушник на место. Выхожу из вестибюля метро. Да, здесь входят. Толпа народа входит, а я один выхожу. Так случилось. Я не в себе сегодня и Бог знает сколько времени. Совсем непонятно сколько.
Вестибюль – это же там, где билеты продаются. Или там, куда входят с улицы? Всё время забываю. Иду по переходу. Нужно выйти на улицу – узнать время года.
Чувствую на бедре дребезжание. Мобильник. Смотрю – неизвестный номер. Хоть и знакомым кажется. Отвечаю:
- Алло, – молчат и дышат где-то там, – Алё! – повторяю.
Молча дышат. Как это я в шумном переходе слышу, как в трубке дышат? Это что же за лошадь там дышит? Ни на алло, ни на алё не откликается:
- Ну, говорите. Я слышу, как вы дышите, – это классная фраза. Во всех фильмах после неё вешают трубку. Так и происходит. И теперь нужно уже в оборванный разговор добавить ещё пару раз «алё», а потом «вот чёрт, разъединили, не нравится мне всё это».
Притормаживаю и оглядываюсь по сторонам, как будто кто-то за мной может следить. В меня врезается тётка в беретике с пером. Бормочу: «извините». Искривляет губы молча. Уходит, ковыляя по-пингвиньи. Какая неуклюжая мымра, да ещё с таким нелепым видом. Хотя, кто я, чтоб судить? Враг государства? Это же так логично. Если ты не можешь вспомнить сегодняшнее число – значит, тебя похитили пришельцы. Либо тебя разрабатывает КГБ. Похоже, я просто ударился башкой. Наверное, скользко на улице – вот и всё.
В меру осторожно поднимаюсь по лестнице. Ступеньки сырые, но, вроде бы, не скользкие. И мороз особо не чувствуется, хоть и зябко. Выталкиваю стеклянную дверь. Светло. Сутолока людей. Алтуфьево. Хотя бы место знакомое. Какое время года – понять невозможно. Деревья с полуосиротевшими ветвями. Пожухлая трава, на ней жёлтые листья, а сверху ещё и снегом присыпано. Ну не лето хотя бы.
Мобильник! Там и время и дата. Что за садовая голова-то? Хлопаю по ляжке. В джинсах пусто. Как это? Уронил? Дёргаю обратно и сталкиваюсь с каким-то школьником. Лбом входит мне в зубы. Ну класс. Хватается за голову. Говорю:
- Ты мне губу разбил, – а он ревёт, – сколько тебе? Ты что, маленький? Хорош ныть.
- Да пошёл ты! – он ещё присовокупляет столь ёмко и значимо, что обратно по лестнице я спускаюсь, слегка пошатываясь.
Губа кровоточит. Гадёныш мелкий. Сую в карман руку за платком. Ну и вот он родной. В курточке лежал мобильник. Так. Батарея почти разряжена. Час тридцать. Тринадцатое ноября. Пятница. А год? Ой, ладно, всё. Не совсем же я дебил. Хотя… спорно. Отключаю наушники от телефона. Заталкиваю в сумку.
Хороший день, чтобы начать жизнь заново. Медленно поднимаюсь обратно, на улицу. На плече сумка. Обычная моя кожаная сумка. Все карманы застёгнуты. Сам я вполне себе чистенький, не считая ботинок. Вроде шишек нет. Морда цела кроме губы. Что за беда с головой?
Вдыхаю поглубже дым города. Кайф. Серое небо. Серое шоссе. Серые лица пешеходов. Серая грязь на боках автомобилей. Такая романтика. Такая пошлость. Пиши стихи и живи себе всласть. Вот только жаль, что у меня не кучерявые пшеничные волосы.
Машины несутся, рассекая тонкий слой луж в обе стороны. А на разделительной линии стоит-дрожит дворняга в мокрой шкуре. Считай, что мой несостоявшийся поэтический образ. Ни назад и ни вперёд.
И дворняге срочно нужно на мою сторону. И плевать, что поток машин, и что увеличен тормозной путь после дождя. Ну а светофор – он же для машин, а не для животных. Собака улавливает момент и пересекает все три линии дороги. Ей почти удаётся сделать это невредимой. Но какой-то… как называются эти водители на шестёрках из прошлого века? Он задевает дворнягу передним бампером. То есть, как бы не сбивает насмерть. Собака жива. Её просто сбило с ног, вынесло на пешеходную дорожку. Шестёрка уезжает, не притормозив. Слышно, как скребутся жалобно когти по асфальту. Торопливые люди снуют мимо жертвы ДТП. Жертва болезненно и глухо скулит.
Подхожу поближе. Внешне не видно повреждений. Видимо, ушиб. Хотя сколько там всего могло перевернуться внутри этого побитого тельца. Собаке страшно, что я смотрю на неё так близко, и она ухрамывает к газону. Это всё-таки, он. Пёс. Это ж мой поэтический образ.
Лезу в сумку. Деньги есть. Что-нибудь придумаем.
Наверно, рядом с каждой станцией метро есть «Продукты». В Алтуфьево точно есть. Захожу-смотрю. Вот нарезка. Говорю:
- Дайте, вон тот сервелат в нарезке. И сигареты такие-то.
Дают всё и возраст не спрашивают. Да и на срок годности колбасы никто не смотрит. Обидно немного. Ну ладно, это собаке. Выхожу на улицу и понимаю – дождь. Ну, в самый раз под настроение. Пёс опять перебрался поближе к дороге. Дурень. На ходу срываю плёнку с колбасы. Вот, держи браток. Кидаю порционно: по паре кусочков. Хватает на лету, естественно. И хвост вот завилял. Может, поправится.
Я стою на бордюре спиной к шоссе. Слышно, как опять попёрли машины. Звуки взлетающих луж. Оборачиваюсь на всякий случай, чтобы проверить, нет ли поблизости опасных луж. Логично, что есть. И нужно было всё продумать заранее. Ещё одна весёлая шестёрка или семёрка выплёвывает в меня холодной жижей. И уматывает, что тоже логично. Следом подлетает довольно большая иномарка. Из-под её колёс вновь летят брызги. Пытаюсь увернуться и поскальзываюсь. С головой что-то не так – определённо. Падаю на одно колено, роняя оставшуюся колбасу.
Иномарка паркуется у тротуара на аварийке. Открывается водительская дверь. Под морось дождя выходит дамочка в светлом пальтишке:
- Простите, пожалуйста! С вами всё в порядке? – это она мне кричит, так мило это. Идёт в мою сторону. Пёс, дожёвывая колбасу, хромает куда-то прочь. Поднимаюсь-смотрю на забрызганную куртку, вожу ладонью по сумке. Говорю:
- Ничего страшного.
Пальтишко. Дамочка. Мило. Какие, оказывается, мерзкие слова можно отыскать в моей дырявой голове.
Ну и короче она подходит на расстояние одного шага. У неё чёрные-чёрные волосы ниже плеч. Выпрямленные. И глаза тоже чёрные. В общем, красивая баба на шпильках. Что тут добавишь? И говорит грудным голосом, как самая, что ни на есть, красавица:
- Так сильно любишь собак?
- Да я всех люблю, – она слегка поднимает бровь, и мне приходится добавить, – собак и кошек. Всех.
- Как это двулично! Надо всё-таки на чьей-то стороне быть, – смеётся, хвастаясь красивыми зубами.
- Так я на своей.
- У монеты третьей стороны не бывает.
- Ну, ладно-ладно, я мерзкий тип.
- Да ещё и в рваных штанах, – тоненькая ручка с аккуратным французским маникюром указывает мне на колено. Порвал, значит, джинсы об асфальт.
Вздохнув, наблюдаю за её рукой. Говорят, что по рукам можно легко определить возраст женщины. Глупость, по-моему. Ну, по крайней мере, не по этим рукам. Она замужем. Вот и всё, что можно. Говорю:
- Вы мне кажетесь такой грустной. Может вас кофе угостить?
- Поехали, я сама тебя угощу, малыш.
Мы садимся в новенький Тигуан и едем к ней домой. Ну а потом всё нормально было. И, когда уже на обратном пути иду, довольный до пупка – звонишь ты. Поднимаю трубку, спрашиваю: «Алло!»
Подышав опять немного в трубку, ты, наконец, набираешься смелости и говоришь: «Привет. Это я».
- Как раз в этот момент батарея полностью разряжается. Разговор обрывается. И пока я убираю мобильник в карман рваных джинс – замечаю ту самую собаку. То есть – пса. Он лежит мёртвый почти на том же месте, где его сбили в первый раз. Понимаешь, какой дурень? Я тогда понял, что это знак!
- Бред какой-то. Какой знак? Я же просто спросила, почему ты в тот раз трубку положил. А ты мне понарассказал про какую-то бабищу. Причём здесь она, вообще? И много у тебя за два года было таких «непридуманных» романов?
- Бабища… погибла собака. А ты… Я тогда понял, что бегу совсем не туда. Что скоро также собьют меня насмерть, если ничего не поменяю. Просто у нас светофоры другие, а не видим мы их так же, как и эти глупые дворняжки, каждый день погибающие под колёсами. Поэтому и решил позвонить тебе, хоть и спустя неделю.
Мы сидим на сырой лавке. Пьём кофе. Конец ноября, но тепло по-прежнему. На ней всё то же синее пальто, что подарил ей я два года назад. Но внутри пальто сидит совершенно другой человек. У неё другой взгляд, губы, волосы. Даже говорит она теперь вроде бы иначе. И вот она произносит совсем знакомое:
- Выходит, ты совсем не изменился. Всё такой же глупый, – это же из книжки фраза. Сартр «Тошнота». Она видит, что я вспомнил, и поджимает хулиганисто губы, совсем как на той старой фотке. Кровь ударяет мне в щёки. Отвечаю надменно:
- Очень смешно, – и моментально всплывают те дурацкие метафоры из той же книги, которую читали вместе, – Да. Я всего лишь дорожный столб. Со временем краска на мне поблекнет и облезет. В остальном я буду тем же. Что там дальше?
- Ничего. Я вспомнила, почему тогда ушла.
Она поднимается с лавки и идёт в сторону метро. Потом останавливается. У меня внутри всё сдавливает тупой надеждой. А она улыбаясь:
- У монеты нет третьей стороны? Что за бред? Бросай уже эти свои писульки.
Говорю про себя: «Уйди!» И она уходит.
Сижу-молчу в безумном желании – орать. Такое двуличие. Такая тошнота.
Хуже только мёртвый пёс.