Снова пальцы зависают над клавиатурой, а в мозг, безыскусно управляющий ими, вкрадывается сомнение: знакомить ли доверчивых читателей с шалостями Макара Краскова? Те, кому он видится обыкновенным занудой, сочтут забавы мальчика и юноши избитым и пошлым времяпрепровождением. Тех, кто невзлюбил моего героя, покоробит его мнимая избалованность и зловредность. О таких читателях я не жалею. Надеюсь, они давно захлопнули книгу. Но тех, кого я увлек личностью Макара, не разочарует ли содержание этой главы?
Что ж, как говаривал Петр Алексеевич, смерти бояться – в шкаф не влезать. Уж коли я осмелился заикнуться о Них, что там какие-то забавы! Мне не составит труда быть кратким. Я не только не вникал в тему забав, но даже топтал и мял ее в письмах и беседах, поэтому она не получила идейной подоплеки и психологической базы. Юродство – так выразился Макар о забавах. Пусть они останутся юродством.
Юродство обличает мирской прагматизм, и неслучайно первая забава была направлена против развивающих игр. Пылали свечи, гудели фанфары, Сергей Владимирович, чеканя шаг, подносил имениннику на блюде детский набор инструментов – пластмассовые молоток, клещи, отвертку, гаечный ключ, болты и гайки. Именинник разорвал упаковку, повертел в руках инструмент и вероломно улыбнулся. Вскоре по квартире разнесся ритмичный стук. Отец всхлипнул от блаженства:
– Трудится!
– Трудится, – согласилась Дора Петровна. – Тсс!
– Макар трудится! – благой вестью разлетелось по комнатам. – Тсс! Тише!
Из спальни кордебалетом выпорхнули бабушка с дедушкой:
– Он приобщается к труду. Не мешайте!
Стук сделался громче и удалился на кухню следом за бабушкой. Члены семьи тревожно переглянулись. Бодро постукивавшая Лидия Николаевна вернулась в гостиную. Клещи, прицепленные к подолу ее халата, колотились об пол.
– Эх, мать! Потрудились! – крякнул Петр Алексеевич и вместо сигареты сунул в зубы пластмассовую отвертку. – Что за…? Откуда?!
Побагровевший Сергей Владимирович сжал кулаки и двинулся к комнате сына.
– Сережа, не надо! – вцепилась в него супруга. – Не сейчас!
Отдышавшись, он прилег на диван.
– Успокойся, водички попей, – Дора Петровна плесканула в стакан воды из графина. – Держи. Ай!
В стакане плавали гайки. Сергей Владимирович обреченно махнул рукой.
За столом он все же прочитал сыну нотацию:
– Жизнь состоит не из забав. Чтобы добыть хлеб, который мы едим, – конструктор поднес ложку ко рту, – необходим созидательный трр… м-м-м, – ложка обернулась молотком. – Дора! Забери у него инструмент!
Дошкольное трудовое обучение себя исчерпало…
Один из туалетов во флигеле Степан Усов оклеивал этикетками от винных бутылок, систематически опорожняемых отцом коллекционера. В знак особой милости хозяева пожаловали этикеточный туалет Красковым. Соседнюю кабину посещали дачники из северной половины дома. Голые стены их кабины не благоприятствовали атмосфере покоя и глубокомыслия. Макар замечал неловкость в поведении взрослых, покидавших туалеты после синхронного сидения на рундуках, и связывал ее с классовым неравенством: одному – воодушевляющие этикетки, другому – минимум моральной поддержки. Мальчик впервые задумался о царящей в мире несправедливости.
На соседской двери в дополнение к внутреннему имелся наружный шпингалет, частично восполнявший отсутствие украшений на стенах. Правда, семья Антоши, делившая дачу с Красковыми, не придавала значения этому преимуществу. Макара же чрезвычайно занимал второй шпингалет. Он опробовал его, когда в туалет, кряхтя, вползла бабушка Антоши.
Настроение ребенка мимолетно – сосредоточенность сменяется рассеянностью. Вот и Макар, не дождавшись окончания эксперимента, бегает, как ни в чем не бывало, по двору, играя в догонялки с Антошей. Солнышко любуется на детишек с небес, воздух подрагивает от зноя, пчелки жужжат в цветах, а детский слух терзают глухие завывания, доносящиеся с огорода.
– Макарка, мне страшно, – лепечет Антоша. – Кто там, за сараем?
Юный склеротик удивлен не меньше товарища:
– Понятия не имею!.. Слушай, Антон, а если это огородный?
– Огородный?
– Ага. Есть леший, водяной, домовой. А это огородный!
Румяные щеки Антоши бледнеют. Новая порция завываний гонит его домой. Полчаса спустя он врывается к Макару на террасу:
– Бабушка пропала!
Макар не на шутку встревожен:
– Наверное, ее утащил огородный.
Глаза Антоши округляются. Лидия Николаевна спешит на помощь детям:
– Антон, ты же разумный мальчик. Не то, что наш оболтус!
Комплимент на Антошу не действует. Он сиротски шмыгает носом. Петр Алексеевич берет сироту за руку и ведет искать пропавшую бабушку. Антоша упирается и визжит. Петр Алексеевич оставляет его, приоткрывает дверь на улицу и озабоченно прислушивается:
– Мать, там и впрямь огородный. Воет как оглашенный!
Антоша ревет в три ручья, а Лидия Николаевна грозит мужу кулаком. Дедушка исчезает, и через минуту завывания огородного стихают.
Вечером по просьбе дачников дядя Толя с отверткой в руке ликвидирует злосчастный шпингалет, хитро подмигивая торчащему у сарая Макару. Чуть позже тетя Наташа узнает, что «охальник» перестарался и свинтил в придачу к внешнему внутренний запор. Несколько дней нуждающиеся члены семьи Антоши пользуются этикеточной кабиной совместно с Красковыми. Справедливость торжествует.
В примыкавшем к гаражу каменном строении обитали свиньи и куры, в отличие от кошек к проказам не расположенные. Гулявших кур Макару погонять довелось, но не ради потехи, а от скуки. Гонителя развлекала нервозность птиц – стоило ему выскочить из-за дерева, и глупые куры взлетали с песочной кучи с истошными воплями. Мальчика охватывало беспокойство – не услышала бы тетя Наташа! Но та на ежедневные куриные припадки не реагировала.
И зря. Куриный переполох не всегда был вызван пустяками. Порой слух читавшего во дворе Макара прорезала гомерическая какофония: куры хрипло кудахтали и судорожно били крыльями. С парадоксальной смесью пламенного негодования и тайного злорадства он просекал, что земляной вал атакуют собаки, и, кликнув хозяйку, без колебаний мчался на выручку курятнику. За калиткой они заставали следы побоища: изнервничавшиеся страдалицы бродили с разодранными на груди перьями, горько оплакивая сгинувшую подружку. Белые перышки уводили на запад, на Центральную улицу. Начинающий следопыт важно шествовал за тетей Наташей – главным криминалистом. Деревенский детектив завершался перебранкой с соседями и выуживанием из конуры тела жертвы, годившегося разве что для погребального костра, но не для духовки и сковородки. Четвероногие преступники, с которыми следопыт ощущал предательское сродство, оставались безнаказанными.
Петуха Усовы не держали, защитить гонимых кур было некому. Периодически Макару попадалась молчаливая курица. Удирая от него, она вдруг замирала, пригнувши спину. Гонитель опасливо приближался к ней, хлопал по спине, надавливал ладонью и даже приподнимал, ухватив за бока. Курица очумело крутила головой, но не пыталась вырваться. Макару делалось почему-то противно, он отпускал птицу, и та убегала в курятник.
В течение двух лет скучных неповоротливых свиней подменяли крикливые овцы. Потом тетю Наташу утомили розыскные мероприятия в полях и стрижка шерсти. Но Макар успел немножко поиграть с овечками. Забава была невинной. Он поставил себе задачу застукать животных врасплох и с треском провалил ее. Не раз мальчик подкрадывался к Барсику яко тать в нощи, и ошарашенный возгласом кот подпрыгивал на полметра от земли. С овцами этот прием не срабатывал. Макар мог поклясться, что не издал ни малейшего шороха, подползая на карачках к овечьему загону, но чуткие твари его опережали, и, выпрямившись, он неизменно лицезрел пары немигающих шариков, устремленных в его сторону.
Снежки и брызгалки до уровня войнушки не дотягивали ввиду своей простоватости и сходили за проказы, равно как и откровенные хулиганства вроде массового испускания газов. В городе оно не поощрялось, как вы сумели понять из геноцида в отношении дворовых нацменьшинств. А в Мякинине его сопровождал настоящий культ с тайнознанием и посвящением в ранг. Здешняя ребятня, попрактиковавшись, выдавала такие рулады, что младенцы хныкали в колясках, птицы сбивались в стаи, а взбешенные рыбаки требовали прекратить распугивать рыбу.
Высший ранг включал мальчиков постарше, расшифровавших загадочный код ПИВО («Пукнул – и ветром отнесло»). Непосвященные, оконфузившись, довольствовались прозаической отговоркой «Без штрафа», а если они забывали ее произнести, потерпевшие взыскивали с них штраф в форме щелчка или подзатыльника. Макар созрел для ПИВО раньше сверстников, но подростки из вредности не желали потакать вундеркинду. Они смягчились, когда Макар по секрету сообщил им уникальное русское слово, начинающееся с шести согласных. Слово «взбзднуть», заимствованное у дяди Фили, автоматически возвело малолетку в высший ранг. Ему разъяснили смысл ПИВО, и он вновь подивился мировой несправедливости: на самом деле у подростков ветер мало что относил, а у взрослых и вовсе наступал полный штиль.
О штиле Макар знал не понаслышке. Он скрупулезно изучил семейные разновидности газоиспускания. Сергей Владимирович опасался скандала а-ля «Тимур и его команда» и, произведя всем известный звук, задумчиво сдвигал брови и откашливался. Присутствующие старались держаться непринужденно, и только едва заметное колыхание крыльев носов свидетельствовало о происшедшем конфузе. Но изредка конструктор бывал настолько красноречив, что издаваемый им звук воспринимался в форме патетического вскрика или стона. Собеседник вздрагивал и переспрашивал: «Простите, что вы сказали?» – а виновник поспешно сочинял якобы произнесенную перед этим фразу.
Дора Петровна красноречия не ценила и в части звукового оформления довольствовалась бесшумным «вздохом» или грубым «взрывом». Зато она славилась другим – ее несчастный муж выходил по утрам из спальни, шатаясь и зажав нос, а увидев сына, изображал на лице гримасу участника битвы при Ипре. При этом он бесцеремонно пользовался услугами жены на публике, например в метро, когда недоставало сидячих мест, и надо было оперативно очистить переполненный пассажирами вагон.
Лидия Николаевна проявляла на людях недюжинную выносливость. Но иногда долгой зимней ночью проснувшийся Макар улавливал сигнал газовой атаки, исходившей от бабушкиной кровати, и спешно нырял с головой под одеяло.
Петр Алексеевич и дядя Филя своих достоинств не скрывали. Дедушка, потершись спиной о платяной шкаф, выстреливал мощно, с чувством, и каждый раз в шкафу кто-то вскрикивал и падал. Дядя Филя в разгар оживленного диспута умолкал, и собеседники с изумлением внимали его лирическому тенору. Жалостливая мелодия плавно затихала, и дядя, не в силах совладать с вдохновением, восклицал:
– Зарыться бы в песок да взбзднуть бы гейзером!
– Да-а-а, – зачарованно вздыхали слушатели.
По счастью, в школе пердуны не водились, иначе их объединенных усилий хватило бы для срыва любого из уроков, кроме, пожалуй, физкультуры, где конфуз мог произойти с кем угодно. К ароматам спортивного зала школьники привыкли, а физруку они придавали на зависть цветущий оптимистичный вид.
Неизменным участником школьных шалостей Макара был его одноклассник Коля Хабаровский. Если провести условную параллель с командной игрой, Коля оказался бы не партнером, не соперником, а мячом. Он и по форме напоминал мяч – круглый, упругий, белоголовый. На переменах Колю запускали в воздух, он летел по этажным рекреациям и лестничным клеткам, а ребята должны были ловить его руками. Забава получила негласное наименование «Догони Колю».
Впрочем, Колей его называли только девочки. Первое присвоенное ему товарищами прозвище – Хобот – грубо искажало оригинал, ассоциируясь с чем-то протяженным, а не шарообразным. Хобота преобразовали в Бошу – обращение, казавшееся многим шалунам фамильярным. В гневе Коля бывал грозен. Когда какой-нибудь форвард или хавбек, отроду не стоявший в рамке, пытался принять Колю на грудь или – Боже упаси! – на ногу, белое лицо бегуна покрывалось кровавыми пятнами, кулаки сжимались и, беспорядочно махая ими, он колотил обидчика с криком: «Да ты мне уже надоел, гад!» Пострадавший укоризненно качал головой: «Какой же это Боша?» Наконец имя сократили до простейшего варианта – Бо. Он идеально соответствовал внешним и внутренним данным Коли.
Бо нахально пользовался привилегией мячика – никто не обладал его неудержимостью и напором. Без мяча забава теряла всякий смысл, тогда как отсутствие любого из ребят ее не отменяло – при необходимости за Бо мог гоняться один-единственный ловец. Но шансы такого ловца сводились к нулю. Бо можно было перехитрить, устроив, скажем, западню, но нагнать его не сумел бы даже физрук.
Почему погоня за Бо не обрела статуса игры? Потому что в нее вовлекались посторонние – учителя и старшеклассники, которым непредвиденная встреча с летевшим Бо грозила травмой. Из-за готовности рисковать Бо превратился в настоящую звезду нелегальных забав. Возгордившись, он все чаще примерял на себя маску говнюка и, в конце концов, ребята приняли решение покарать его.
Приведение приговора в исполнение требовало смекалки. Надо было так смоделировать полет Бо, чтобы в его орбиту угодила рекреация первого этажа с находившейся там раздевалкой – смертельно опасной зоной. На этаже распоряжалась школьная нянечка – скрюченная подвижная старушка, чье достоинство оскорбляли малейшие нарушения границ ее владений. Надраив до блеска пол раздевалки, она усаживалась на стульчик у стены в обнимку со шваброй и сурово взирала оттуда на малолеток, позабывших в карманах пальто или куртки жизненно необходимые предметы. Редкому счастливцу удавалось незаметно юркнуть в раздевалку и без помех выбраться оттуда. Если швабра не успевала сработать, торжествовавшего прежде срока мальца настигала сырая тряпка, смачно впечатывавшаяся в его спину.
Попадание Бо в раздевалку испортило бы забаву – мяч перешел бы в ведение нянечки. Но ловцы согласились пожертвовать результатом. Сами они должны были разыграть страстную заинтересованность и заразить ею Бо. Забаву планировалось начать на пятом, последнем этаже здания и всячески направлять Бо вниз. Макар взял командование на себя и предварительно расставил трех самых мощных ловцов при входах на второй, третий и четвертый этаж.
План сработал. Бо вылетел из кабинета физики на пятом этаже и с гулким топотом понесся по лестнице. Макар с тремя одноклассниками бросились вдогонку. Обычно устроившие западню ловцы сразу кидались на мяч, а когда подбегали преследователи, возникала неразбериха, дававшая Бо возможность вырваться. На этот раз стоявшие у дверей ребята встретили появление Бо криками азарта, но лишь сделали вид, что пытаются его схватить. Бо без труда увернулся и покатился дальше по лестнице. Ловцы включились в погоню, и теперь за Бо мчалась орава из семи человек, отрезавшая ему путь к отступлению.
Арку рекреации первого этажа фланкировали три двери, ведущие в спортивный зал, буфет и мастерскую для трудового обучения, – помещения, не имевшие другого выхода. В тех редких случаях, когда Бо по забывчивости слетал вниз, он укрывался в спортивном зале. Оттуда можно было уйти, прорвав с разбега кордон преследователей. Но отряд из семи человек, включавший в себя опытнейших ловцов, ему пройти не удалось бы. Буфету он мог нанести материальный ущерб, а повариха с половником – это не сбитая с ног учительница, с которой обаятельный Бо умел найти общий язык. К тому же в буфете его все равно поймали бы. Обширная мастерская с кучей потайных уголков представляла не меньшую опасность, чем раздевалка. Ее хозяин, трудовик Дмитрич, запустил бы в неурочного визитера киянкой.
А уйти от погони так хотелось! Ведь за ним гнались лучшие ловцы класса. Их пальцы уже цеплялись за его упитанные бока. Бо сам не заметил, как влетел в раздевалку. Чуть не поскользнувшись на мокром полу, он выровнял курс и кинулся на всех порах к двери на противоположном конце рекреации, где находилась вторая лестница. Преследователи взвыли от досады – нянечка привычно сидела на стуле, но без швабры и ведра с тряпкой. Старушка тянула под нос известный ей одной мотивчик «Ехал, ехал, вот и приехал!» – чья унылость не располагала к активным действиям.
Бо почувствовал, что ловцы отстали, и догадался об их коварстве. Но умиротворенный вид нянечки обманул и его. Он уверенно несся по этажу, а нянечка, не прервав напева, начала вдруг медленно подниматься со стула. Вытянув до предела правую руку, она раскрыла ладонь и с размаху влепила ею по заду пробегавшего мимо Бо. Эхо от шлепка разнеслось по этажу, и тут же его заглушил ликующий вопль мальчишек. Они бесновались от счастья, видя, как Бо подскочил на бегу, как он затормозил, обернулся и покрасневший от стыда скрылся на лестнице. Швабра и тряпка, будучи боевыми орудиями, не могли сравниться с методом расправы, избранным нянечкой. Репутация отшлепанного гордеца была очернена раз и навсегда!
Конфуз прискорбно отразился не только на репутации, но и на характере Бо. Он сделался чутким и ранимым, и лишь регулярно вспыхивавший гнев не давал ему окончательно превратиться в Бошу. В средних классах, когда школьная беготня приказала долго жить, Макар близко сошелся с Бо. Зимой они наведывались на ледяную горку, где ранимость Бо проявлялась в полной мере. В те годы ни ледянок, ни иных приспособлений для скатывания не существовало. Куски картона быстро изнашивались, да и вообще ребята стеснялись ими пользоваться – на горке присутствовало традиционно много девочек, которым сидячая поза представлялась трусостью. Съезжать приходилось стоя. Этот способ Бо не мог освоить – малейшего движения со стороны хватало, чтобы усадить его на опозоренную нянечкой часть тела.
По прибытии на горку в Макаре неожиданно просыпался созерцатель. Съехав сам, он пристраивался сбоку ледяной дорожки и терпеливо дожидался спуска Бо. Толстяк нервничал и топтался на месте, а Макар задумчиво любовался пейзажем. Собрав волю в кулак, Бо делал решающий шаг и на дрожавших ногах ехал вниз. И надо же такому случиться! Именно в этот миг его товарища осеняла светлая идея, и он мелкими шажками пересекал дорожку. Сверху раздавался яростный рев, гигантская масса шлепалась на лед и проносилась за спиной Макара. Вскочив на ноги, Бо подбегал к злоумышленнику с воздетыми кулаками, а тот невинно хлопал ресницами, вздыхал и просил извинить свою рассеянность. Бо опускал руки и, сердито сопя, топал наверх. Поднявшись и скатившись, Макар вновь занимал боковую позицию, а Бо, с подозрением косясь на мечтателя, готовился к очередному спуску и очередному падению. На третий или четвертый раз в нем поднималась волна ненависти к поэзии, и ее пламенный служитель улепетывал домой под варварский крик: «Да ты мне уже надоел, гад!»
Бо был идеальным другом. Назавтра он забывал об обиде и соглашался повторить вояж на горку после клятвенных обещаний Макара хранить здравомыслие и неподвижность. Но зимний вечер и катающиеся девочки вновь навевали на поэта сладкие грезы. Вновь он устремлялся куда-то на крыльях мечты – сначала мыслью, а затем и телом. И вновь в его грезы вторгался рев оскорбленного человечества, лишившегося телег с хлебом…