Автор оригинала: Solanaceae
Маэдрос заново учился владеть мечом, и это похоже на попытки ходить после долгого перерыва: он знал, что мог это делать (или, по крайней мере, когда-то мог), это было чем-то естественным, на уровне инстинкта. Но меч был слишком тяжел, его движения — неуклюжи и неловки, и он не мог управляться с ним левой рукой даже близко к тому, как мог раньше. Он всё еще был слишком слаб, и это было слишком тяжело. Возможность сражаться на том же уровне, что и до плена, казалось, была утеряна, как и всё остальное. Ему приходилось прикладывать усилия, чтобы есть, чтобы одеваться... чтобы делать вещи, доступные даже ребенку, но требовавшие от него, старшего в Доме Феанора, многочисленных мучительных попыток. Но он не позволял, не мог позволить кому-то помочь ему, хотя это бы значительно ускорило процесс и избавило его братьев от необходимости делать вид, будто они не замечают криво надетые мантии, наполовину расстегнутые туники и одежду, порванную в моменты, когда он в конце концов терял терпение.
Поначалу Фингон помогал ему, но был отвергнут, посколько Маэдрос не нуждался ни в жалости, ни в помощи, ни в чем-то еще кроме силы, чтобы делать всё самому — того единственного, чего ему не хватало.
Он старался привыкнуть к такой жизни, жизни калеки, но было тяжело даже думать об этом — и всё же это было правдой. Правдой, с которой нужно было жить теперь. Он шептал для себя это слово, когда до упаду тренировался с деревянным мечом на соломенном чучеле, выплевывая его — калека, калека, калека, — при каждом выпаде.
Какая-то (большая) часть его сознания до сих пор считала, что ему было бы лучше умереть, хотя никто не давал ему выбора. Но он видел, как его братья и прочие нолдор продолжали долгую войну против Моргота и знал: «Я не могу сдаться сейчас и позволить им действовать, как сочтут нужным. Я должен сделать, что смогу, я обязан им всем...»
Да и Клятва, в конце концов, не оставляла возможности сдаться.
Но в итоге не Фингон помог ему, и уж конечно он не справился сам. Нет, его братья сделали больше всех, сделали то, что было единственно правильным. И хотя что-то в нем восставало против них, — «Они не пришли, они оставили меня на милость Моргота, оказались слишком трусливыми, чтобы попытаться спасти!» — он не мог ненавидеть их. Они были связаны преступлением и кровью, но также годами золотого и серебряного света, охотами, играми до прихода тьмы, ссадинами, царапинами и чтением историй на ночь.
Некоторые вещи нельзя разрушить.
Он никогда не спрашивал, кто пытался уговорить остальных спасти его, а кто возражал, потому что, так или иначе, это был выбор Маглора (выбор старшего; а что бы сам Маэдрос делал, если бы схватили кого-то другого?), и выбор правильный. Но вопрос всегда оставался.
Когда он вернулся, Маглор рыдал на его плече, и шептал надламывающимся голосом извинения, и падал на колени на глазах у всех, сжимая руки Маэдроса и умоляя о прощении. Какая-то крохотная часть в нем была рада видеть, что и Маглор страдал, но он отбросил эти мысли, тихо ненавидя себя за них, и поднял брата на ноги.
Остальные не заговаривали о своем решении бросить его на милость Моргота, просто делали всё, чтобы помочь ему вновь стать самим собой.
Келегорм предложил тренироваться с ним, научить его сражаться вопреки слабому телу и бесполезной левой руке. На самом деле, Маэдрос не хотел учиться, не хотел еще раз оказываться в битве, но он должен был защищать свой народ и исполнить Клятву, а для этого нужно было взять в руки меч.
Его младший брат не щадил его, а он и не ждал пощады. Ему не нужны были простые занятия, не нужна была жалость. Каждый синяк, каждый порез отдавался болью — и это были те уроки, в которых он нуждался, которые вдохновляли жить дальше. Келегорм делал то, что должен был, чтобы его брат обрел былую силу.
Однажды, после тяжелого и совершенно безрезультатного дня тренировок, он вернулся в свой шатер и нашел там Куруфина, ждущего его со свертком в руках и без какого-либо выражения в серых, как у отца, глазах. Несколько секунд Маэдрос просто смотрел на него и задавался вопросом, с чего вдруг Пятый стоит здесь.
«Что за выбор сделал ты, Курво?..»
— Держи. Это тебе, — сказал тот безо всяких предисловий и протянул брату сверток достаточно аккуратно, чтобы можно было понять: чтобы не находилось внутри, Куруфин сделал это своими руками.
Маэдрос развернул его, неловко удерживая на правой руке и разматывая ткань левой. Куруфин не предлагал помощи, даже когда он почти уронил его. Впрочем, прежде, чем Маэдрос ухватил сверток у самой земли, уголки губ младшего едва заметно тревожно дрогнули.
Голубоватый блеск стали заставил его замереть, а затем отбросить ткань в сторону. Его ладонь сомкнулась на эфесе, и он извлек меч из ножен. Отблеск закатного солнца сверкнул на клинке кроваво-алым, заставляя вспомнить свет факелов на площади Тириона. Рукоять, увенчанная звездой Феанора, идеально лежала в руке, и впервые ему было удобно держать в руке меч.
— Спасибо, — сказал он с искренней признательностью, взмахнув клинком и почувствовав, как он хорошо сбалансирован, как он почти оживает в его ладони. — Он... прекрасен.
Он, без сомнения, действительно был прекрасен своей собственной ужасающей красотой, с этим сдержанным блеском и идеальной заточкой: острый, как звезда, и яркий, как пламя.
На следующий день Маэдрос принес его Келегорму, и младший брат молча помог ему облачиться в доспехи. В этот раз они сражались на настоящей стали, под подобный смертоносной музыке лязг мечей, и на несколько секунд Маэдрос вновь почувствовал себя целым — а еще через мгновение оружие вылетело из его руки, повинуясь движению Келегорма, оставившему длинную царапину на его перчатке.
Подними. Продолжай. Это все, что тебе остается.
И жизнь продолжалась. Были дни, когда он падал духом, лежа ночью в своем шатре, чувствуя, как болит каждый мускул, и ненавидел себя за собственную слабость, Келегорма за попытки помочь, Маглора за то, что всё это случилось, всех вокруг за веру в него — и, более всех, Фингона за спасение его жизни. Но постепенно происходили изменения, и однажды Маэдрос проснулся и оделся, не запутавшись в пуговицах — пуговицах, которые Карантир перешил так, чтобы с ними было проще справиться одной рукой. Это небольшое достижение так обрадовало его, что остаток утра он провел, широко улыбаясь солдатом, когда проходил мимо их палаток.
А однажды он разоружил Келегорма посреди их поединка, а на следующий день повалил брата на землю, зажав мечи между их телами, и оба они были более, чем удивлены.
— Ты делаешь успехи, — прохрипел Келегорм, безуспешно пытаясь выглядеть достойно, придавшенный старшим.
И Маэдрос засмеялся, и встал, и помог ему подняться.
Оригинал: http://archiveofourown.org/works/930519