Старший зять у Федора Владимировича третий год, как с ума сошел.
Сбрендил старший зять, ошалел, чиканулся, тронулся, спятил, мозжечокнулся. Проше сказать, белка пришла. Кому что на роду написано, от того не отвертишься - судьба.
Был зять человек чужой, но понятный. Примерно, как депутат в телевизоре. А теперь вроде тот он и не тот: депутат, но как будто заграничный. Говорит чего-то, а понять невозможно.
Пока был зять в своем уме, служил в армии. До майора десантных войск дослужился, когда беда с ним приключилась, помрачение это самое. Написал в одночасье рапорт и уволился. И для чего все это, сказать невозможно не то, что понять: дескать, насилие надоело ему, в науку пошел, муравьев начал изучать.
И не только изучать - он еще рассказывать принялся Федору Владимировичу, какие они одинаковые и в то же время разные. Нашел, кому рассказывать.
Сидит Федор Владимирович вечерами у окна, грустно с девятого этажа на окружающую среду смотрит. Среда - так себе. Лесополоса напротив дома замусоренная, комсомольцы сажали сорок лет назад. Далеко внизу, слава Богу, не видать, ползает незнамо, где его пропащий зять, ловит муравьев, разглядывает их в увеличительное стекло, повадки изучает. Летят над зятем птицы, гадят на него. Бегут мимо зятя собаки, облаивают. Обходят люди, которые тех муравьев в тыщу раз страшнее и противнее, от которых грязи больше, чем от птиц, а лая – больше, чем от всех собак, вместе взятых.
Муравей, зять рассказывал, укусит, так от того укуса сплошная польза. Кислота особая у муравья во рту, как яд у змеи. Ревматизм лечит, радикулит, еще сто болезней. Нету человеку от человека такой пользы. Никакой пользы человеку от человека нету, никакой, кроме вреда.
Сидит у окна Федор Владимирович, размышляет. Что умом зять тронулся, так это не редкость. Еще посчитать надо, кого на земле больше, нормальных или таких, как он. Федор Владимирович нормальных мало видел. Все с прибабахом, ни одно, так другое. Он, может, постоянно-то только одного человека нормального и видел: когда брился.
Кого ни возьми, у всех аномалии.
Второй зять тридцать семь лет на «Ниве» ездит, менять машину не хочет. Принципиально, не из-за денег. Все детали в ней поменял, все части, кроме кузова и рамы. Номер еще старого образца, сиденье сзади от списанного трамвая дружки приволокли, там дует, там скрипит. Ужас. Ни в какую менять не хочет, деньги не берет. А почему? Нравится. Идиот.
Сосед - клиника чистая. До зеленых чертей допивается, в неделю два раза минимум ищет их в общем тамбуре с фонариком по ночам. Жена Федора Владимировича пугалась сначала: кто там шебуршится за дверью входной. Привыкла. За пятнадцать лет к чему только не привыкнешь. Понаблюдал его Федор Владимирович – безопасный, тихий. Не стал ничего делать.
А сама жена: в магазин пойдет, гастроном бывший, нынче – супермаркет. Обсчитают ее там по старой памяти ветераны прилавка. А она, как тридцать лет назад, так и сейчас сказать боится, молча уходит. Попробовали бы они Федора Владимировича обсчитать. Они бы потом цифры заново учили. Или в дверь кто позвонит: она, не спрашивая, нараспашку. Сколько не бился с нею, толку нет. Вроде не дура, но что-то не так.
У Федора Владимировича справа от двери в прихожей две петельки из старого ремня приделаны. Удобно, на уровне пояса. Топор там. Сам точил, сам насаживал. Левой рукой вертелку замка поворачивает, а правая – над топором. Схватить одной секунды много. Зато готов ко всему. Зять, пока при памяти был: вы, говорит, провод еще киньте вокруг дверного проема. Двести двадцать – милое дело: убить не убьет, но задуматься заставит. Федор Владимирович не сразу сообразил – смеется сволочь. Кому теперь смешнее?
Работу лучше не вспоминать – трудовая книжка, как история болезни.
Сидит Федор Владимирович, на лесополосу смотрит. Любит Федор Владимирович с детских лет лес. Только там отдыхает душой. И люди там всегда хорошие, вежливые. Особенно грибники. Потому, что каждый с ножом. Вежливость должна чем-то существенным обеспечиваться. Например, ножом. Примерно, как рубль – золотом. А иначе полная девальвация получается. Или инфляция, черт их разберет.
Смотрит Федор Владимирович в окно. Грустно ему и одиноко. Неплохая в общем-то планета, но сумасшедших на ней – почти все. Даже жалко порой, что он-то сам – нормальный.