Вечерело. Вдали, со свистом рассекая длинной камчой воздух, гнал в аул стадо коров, местный пастух Салдар. Поднимая клубы пыли, по проселочной дороге неспешно и величественно шествовали коровы. Отмахиваясь хвостом от назойливых слепней, одна за другой заворачивали в свои дворы. Здесь, с начисто вымытыми ведрами их ждали хозяйки, чтобы облегчить им тугую тяжесть налитого за день на пастбище вымени. Однако не все коровы шли безропотно в сторону знакомых ворот. Были среди них особо строптивые, норовившие забраться на колхозные кукурузные поля. Вот их-то загодя подстерегать и отправляли детей. Ребятня собиралась на развилке, где одна дорога шла в соседний аул, а другая уводила в сторону кукурузных посевов. Сидя на пригорке, они играли в асыки*, изредка всматриваясь в дорогу, не идет ли стадо домой. Завидев издали клубы поднимаемой копытами пыли, Зере первой схватилась за палку и бросилась навстречу своей корове, на бегу крикнув:
- Аят, Асыр, вечером, на полянке за домом деда Иманбая.
Остальные, похватав свои прутики, помчались каждый за своей скотиной и погнали их прямиком к дому. Сегодня бабушка дала Зере длинную и толстую палку вместо тоненького прутика, потому что их рябая корова отличалась особым нравом и не было дня, чтобы она добровольно, сама пришла к дому. Несмотря на то, что и бабушка, и Зере безжалостно лупили ее палкой по бокам, она упрямо сворачивала в ту сторону, где на огромном поле высились в ряд кучерявые стебли кукурузы. Тугие сахарные початки с пышным султаном развевающихся на ветру рылец манили ее, и только тяжелые и увесистые удары палки могли свернуть ее с намеченного пути. Все бы не беда, да вот только стерег колхозную кукурузу безжалостный старик Айкын, покалечивший на своем веку не одну скотину, забредшую на эти поля. Год назад он, не задумываясь, выбил из своей одностволки глаз рябой корове. Но и это не пошло ей впрок, изо дня в день она упрямо стремилась навстречу манящему сочному лакомству, или, как говорила бабушка, навстречу своей гибели. Схватив палку обеими руками, Зере из всех силенок колотила корову по обоим бокам, пока с трудом не завернула рябую к дому.
У ворот их уже ждала бабушка, распахнув калитку и двери сарая, куда, мотая головой и хлопая единственным глазом, вбежала корова. Зере облегченно вздохнула и, поправив выбившуюся прядь, прислонила палку к стенке сарая.
- Надоела мне эта глупая корова, совсем не слушается, - пожаловалась Зере бабушке и попила воды из чашки.
- Что поделаешь, - пожала плечами бабушка и со смехом добавила, - зато после колхозной кукурузы какое она вкусное молоко дает!
Затем надела фартук и, гремя ведром, пошла в сарай доить корову. Зере прислонилась к деревянному столбу, подпиравшему крышу сарая, наблюдая, как тугие струи молока шумно стекают по стенкам жестяного ведра. В углу на привязи маялся теленок, терпеливо дожидаясь, когда же его подпустят к материнскому вымени.
Мимо ограды, опираясь на палку, прошла бабка Умсынай, ведя на аркане свою единственную козу. Она жила в убогой землянке прямо за их домом, и Зере всегда внимательно следила за этой странной бабкой. Одинокая и чудаковатая, она пугала ее своими повадками и отшельничеством.
- Апа*, бабка Умсынай опять прошла со своей козой. Зачем она с ней так возится? Лучше бы зарезала ее и все, никаких забот.
- Ну, зарежет козу, чем же тогда ей заняться? О ком она будет заботиться?
- Не знаю. Апа, я пойду, поиграю?
- Иди. Только допоздна не задерживайся.
-Ладно.
На полянке за домом старика Иманбая уже собрались в кружок соседские ребятишки. Асыр, самый старший из них, как всегда травил байки.
- А я сейчас видела бабку Умсынай, - подойдя к ним, сказала Зере.
- А ты знаешь, что она колдунья? – Спросил ее Асыр.
-Нет.
- Она ворует чужих детей, а потом заколдовывает, превращая их в камни, - почти прошептал Асыр, - я сам видел, у нее дома стоят в ряд каменные истуканы. Это заговоренные дети из других аулов, поняла?
- Ох! – Вздохнули все с ужасом, зажимая рты кулачками. Вокруг стремительно темнело и пугающие подробности приобретали зловещую окраску.
- Нет, нет, - не соглашалась с ним Аят, и тут же привирала - моя тетя Алмагуль рассказывала, что Умсынай, распустив волосы, бродит ночами в белом платье и пугает детей. Поэтому, если спите на улице, надо, чтобы рядом спал кто-то из взрослых. Тогда она вас не тронет.
- Как страшно! – шептали дети, глядя друг на друга, а затем с визгом разлетались по домам.
А Умсынай, как ни в чем не бывало, ранним утром с хворостиной в руках гнала в саксаульники пастись свою единственную козу.
Каждый вечер, наигравшись в прятки и в казаки-разбойники, мальчишки и девчонки собирались в кружок и рассказывали страшные истории. Образ бабушки Умсынай обрастал новыми ужасными подробностями. Поэтому ночью, укладываясь спать во дворе на топчане, Зере забиралась в серединку между своими стариками и просила деда защитить ее, если придет Умсынай в белом платье. На что, посмеиваясь, дедушка обещал ей, что не отдаст свою любимую внучку никаким колдуньям и ведьмам, и особенно Умсынай, даже если она прилетит на метле.
- Да что ты ребенка небылицами на ночь пугаешь, - ругала деда бабушка, - какая же она ведьма? Бишара* она, вот кто! Пожалеть ее надо несчастную, а не детей пугать!
Ночью, когда под неверным светом луны даже сарай и загон для скота превращались в огромных пугающих великанов, Зере верила деду и, мостясь к нему сбоку, знала, что он спасет ее, и ей было почти не страшно.
А утром, когда бабушка, гремя ведром, шла доить корову, когда мир вокруг, освещенный яркими лучами солнца, становился таким знакомым и безопасным, никак не шли из головы ее слова: «бишара она, вот кто! Пожалеть ее надо несчастную, а не детей пугать!»
- Апа, а почему ты называешь Умсынай бишарой? – приставала Зере к бабушке, когда она после полудня, устроившись в тени, брала в руки веретено.
- Ой, жаным*, зачем тебе это надо? Иди, лучше побегай, поиграй с подружками.
-Ну почему? Скажи, почему? – приставала Зере.
- Потому что у нее никого нет, одна она на белом свете.
- Апа, а почему она к нам чай пить никогда не приходит? Другие же бабушки приходят?
- Потому что я не зову.
- А почему не зовешь?
- Даже если позову, не придет.
- А почему не придет?
- Слушай, почемучка, не надоедай глупыми вопросами, иди играть, не мешай!
Бабка Умсынай редко выходила из своей землянки с подслеповатыми окнами.
- Что она делает там целыми днями? – гадали дети.
- Колдует, вот что! – убеждал всех и самого себя Асыр, и никому из них не приходило в голову, что бабка Умсынай очень стара, одинока и идти ей не к кому. Разве что к единственной сестре своей Нурсулу. Она была намного младше Умсынай и работала в колхозе чернорабочей, ходила в кирзовых сапогах, цветастом выцветшем платье, фуфайке и никогда не вынимала папиросу изо рта. Чем бы она ни занималась, ее везде сопровождала струйка табачного дыма. Нурсулу была старой девой со следами былой красоты на лице. Ее большие смеющиеся глаза, подкрашенные алой помадой губы, испещренный глубокими морщинами изящный овал лица несли на себе печать тяжелой жизни, перенесенных страданий и горя. Она была совсем еще не старой, улыбчивой женщиной, однако вывести ее из себя не составляло большого труда. И тогда губы ее смыкались в тонкую линию, прищур глаз приобретал зловещий оттенок, а красивые ноздри трепетали, как лист на ветру. Размахивая большими мозолистыми руками, которые так не шли к ее маленькому лицу и, обнажая редкие зубы, она крыла обидчика отборным матом так, что даже мужчины краснели при этом. Не жаловала она и старшую сестру свою Умсынай. Изредка, опираясь на палочку, старушка медленно брела в другой конец аула навестить младшую сестру, а возвращалась частенько униженная неуживчивым и вспыльчивым нравом Нурсулу, молча перенося и эту невзгоду судьбы.
Зере вспомнила, как однажды кто-то спросил у ее бабушки:
- Почему они не живут вместе? Ведь кроме друг друга у них никого нет на белом свете?
На что она ответила:
- Два больших горя не могут ужиться под одним шаныраком*.
Как-то днем Зере с Аят, в тени за домом разложив на одеяле свои сокровища в виде кусочков тканей, осколков старых пиал, самодельных кукол, играли в домики. Разыгравшись, они не заметили, что бабка Умсынай стоит над ними и, опираясь на палку, внимательно, с улыбкой наблюдает за их занятием.
- Ой! – пискнули они, одновременно вскочив на ноги, - з-з-здрав-вст-вуйте!
-Здравствуйте, детки! Можно и мне с вами поиграть? - У бабки Умсынай тряслась голова, а голос был какой-то глухой и надтреснутый.
-Ладно, - со смесью страха и любопытства согласились они.
Крепко держась за свою палку, она с кряхтением опустилась на краешек одеяла. Затем взяла в руки одну из кукол, сделанных из накрест связанных палочек, с головой из белого ситца, набитой ватой и пририсованными глазами, и ртом. Долго вертела ее в руках, разглядывая со всех сторон, пока девочки, опасливо поглядывая на бабку, переодевали своих кукол в сшитые из кусочков ситца платьица. Умсынай с застывшей улыбкой смотрела на их возню и морщины на ее лице оживали и двигались, совсем как волны на песке, движимые жарким пустынным суховеем. Затем, словно позабыв о них, она замерла в каком-то своем раздумье, пронзительным взором всматриваясь вдаль. Глубоко вздохнув, положила куклу на место, встала с помощью палки и, молча направилась к своему домику.
- Давай, выкинем эту куклу? Мне кажется, она ее заколдовала, - Аят в страхе выбросила куклу подальше на песок.
- А мне бабушка кажется доброй, - задумавшись, сказала Зере.
- Все колдуньи прикидываются добрыми, опасно им верить, - не унималась Аят.
- Давай посмотрим, что она делает?
-Давай!
Они подбежали и прильнули к маленькому окошку, но внутри было темно и ничего нельзя было разглядеть.
Зере и Аят как по команде вздрогнули, когда послышался скрип двери. У порога стояла Умсынай с каким-то жалким видом и вымученной улыбкой на лице:
- Ай, цыплята, чаю хотите?
Отступать было поздно и они, пугаясь собственной смелости, вошли в дом.
В маленькой с низким потолком комнатке стоял полумрак. В углу железная кровать с продавленной вместе с матрасом сеткой и грязным серым покрывалом. Посреди комнаты на кирпичах покоился кусок фанеры, накрытый видавшей виды старой клеенкой. Вокруг импровизированного столика стояли грубо сколоченные низенькие табуреты. Аят испуганно озиралась по сторонам в поисках каменных истуканов, но следов заколдованных детей так и не нашла. Они стояли, широко распахнув глаза и сдерживая дыхание. В тишине было слышно, как сердце толчками выбрасывает кровь.
- Садитесь, детки, садитесь, я сейчас, - бабка Умсынай суетилась возле печи. Поставив на огонь мятый медный чайник, она поднесла спичку к фитилю керосиновой лампы. В комнате стало светлей, но все равно было страшно.
Расстелив на столике исписанный кем-то школьный тетрадный лист, бабка насыпала сахарного песка, налила им чаю и принялась хлебать пустой чай, обмакивая кусок хлеба сначала в пиалу, затем в сахарный песок. Постепенно на сахаре появились разводы от чернил с тетрадного листа, но это не смущало ее.
- Пейте, пока не остыло, - придвигая пиалы поближе к девочкам, бабка пристально разглядывала их:
- Ай, цыплятки, я каждый день, вот из этого окошечка наблюдаю, как вы играете. - Девочки вздрогнули. – Да что это вы так меня боитесь? Я не злая, не бойтесь, и вас детишек очень люблю.
- А-а в-вы ночью спите? – Робко начала Аят издалека.
- Конечно, сплю, а что?
- Мальчишки говорят, что вы ночами бродите по аулу, - совсем уж осмелела Зере.
- Как это брожу? – рассмеялась бабка Умсынай. - Где вы видели семидесятилетнюю старуху, разгуливающую по ночам? Мне и днем-то тяжело ходить.
- А вы не заколдовываете детей?
- Что, что?
- Ну, говорят, вы превращаете детей в каменные статуи?
- Каменные статуи? – Удивилась она. - Вы, детки, видать сказок начитались. Нет, я не брожу ночами и не превращаю детей в камень, я просто завлекаю маленьких девочек к себе домой попить чаю, - улыбнулась она и ее беззубая улыбка подтолкнула страх, сидевший где-то в горле еще выше и девочки, словно задохнувшись, вскочили одновременно и с визгом бросились к двери.
Ночью у Зере начался жар. Она металась в бреду, и снилось ей, что, высунув голову из своего оконца, Умсынай шепчет:
- Я не злая, я – добрая и очень люблю маленьких детей.
К утру температура начала спадать. Было тихо, только муха билась об окно, да тикали часы в комнате. Затем услышала, как за дверью перешептывались ее старики.
- Говорю тебе, сглазила ребенка старая, сколько раз говорила ей, не смотри так пристально на детей, - шептала бабушка, - глаз у нее дурной. Ведь обещала обходить мой дом стороной, пока ребенок здесь на лето!
- Да не со зла же она, - пытался оправдать кого-то дед.
-Ну и что с того, нам от этого не легче. Вон, смотри, как ребенка скрутило. Ишь ты, надумала зазвать детей в свою берлогу!
Вспомнив вчерашний день, Зере поняла, что говорят они о бабке Умсынай.
- Да пожалей ты ее, невмоготу порой бывает одиночество! Все одна да одна. А как же ей иначе смотреть на детей? Ведь и у нее могли бы быть такие же внуки. Несчастная, не пожалел ее бог. Если бы оставил ей в живых хотя бы одного из десятерых, по-другому бы ее жизнь сложилась. Не смотрела бы так жадно на чужих детей.
- Думаешь, мне ее не жаль? Да только как вспомню, сколько детишек она сглазила на своем веку, вот и до моей внучки дело дошло. Вчера вечером приковыляла, плачет, прощения просит. Говорит: «Знаю, что глаз у меня дурной. Но ведь против моей воли выходит так. Разве я твоему цыпленку зла желаю? Не знаю, за что бог на меня так разгневался: оставил одну-одинешеньку, да еще и дурным глазом наградил.» Обещала обходить мой дом стороной. Бедолага!...
- Эх, проклятый Ашаршылык*! Сколько судеб он покалечил!
- Апа, пить хочу, - позвала Зере.
- Ах, солнышко, проснулась? Цыпленок мой ненаглядный, дай температуру смерю, - бабушка прикоснулась губами ко лбу, поцеловала внучку в обе щеки и сказала:
-Слава Аллаху, жар спал. Пойдем, я тебя и напою, и умою.
Посадив на колени к деду, подала пиалу кипяченой воды, затем принялась брызгать ей в лицо воду из кувшина. Тихо бормоча что-то себе под нос, утерла подолом платья:
- Теперь все будет хорошо!
Бабушка сказала правду. На следующий день Зере уже сидела на топчане рядом с дедом, разложив свои игрушки. С утра прошел скупой дождик, лишь слегка намочив песок и прибив пыль. Дедушка, вынув из кармана мешочек жевательного табака, отсыпал в ладонь свой насыбай* и, морщась, заложил его под язык.
- Эх, хороший бы дождь, кукуруза да клевер в рост пошли бы, - каждый год дедушка пригонял колхозный скот на зимовье из дальней Сары-Арки* в Мойынкумы*, поэтому его заботой была заготовка кормов.
- Где же ты видел летом дожди в наших краях? И на этом спасибо, - усмехнулась бабушка, вынимая из печи формы с ароматными буханками свежеиспеченного хлеба. Первую буханку она положила на стол:
- Отломи ребенку и намажь масло.
Затем вывалила остальной хлеб на плотную холщовую скатерть. Перед тем как завернуть, подумала, взяла одну буханку и протянула деду:
- На, отнеси Умсынай.
Услышав ее имя, Зере вспомнила все. Вскочив, помчалась за дом, где ее подружка выкинула куклу. Она валялась на том же месте. Зере отряхнула ее и положила рядом с другими своими игрушками. Потому что никакая она не заколдованная эта кукла. А бабка Умсынай совсем не желала им зла. Это она тогда почувствовала своим детским сердцем, а уже через много лет, вспоминая ее пристальный взгляд, поняла, что на исходе своей жизни Умсынай пыталась осмыслить и понять до конца беспощадную правду: чего же ее лишила судьба и как огромна ее беда. Возможно, ей хотелось в последний раз прикоснуться к этой, теперь уже неведомой, давно забытой тайне: что значит иметь маленького ребенка, продолжение жизни на земле. Когда-то и ее руки держали и не раз, трепещущее тельце новорожденного, но время безжалостно стерло из памяти все чувства, связанные со счастьем материнства. Она даже не смела поцеловать детям тыльную сторону ладошки, как это делали другие бабушки. Словно перекати-поле пронесся ее век, не оставив на раскаленных песках Мойынкумов даже тонюсенького следа. А жаркие пустынные ветра доделали свое дело, иссушив землю, воздух, небо и слезы бабки Умсынай.
Примечания:
*Асыки – альчики (коленная косточка овцы или козы).
*Апа – бабушка.
*Бишара – бедняжка, несчастный, беспомощный.
*Жаным – душа моя.
*Шанырак – круговое навершие юрты, дымоход, в данном случае крыша над головой, кров.
*Ашаршылык – Голодомор, голод, устроенный в 30-е годы в степи большевиками.
*Сары-Арка – центрально-казахстанский мелкосопочник.
*Мойынкумы – песчаная пустыня на юге Казахстана.
*Насыбай – жевательный табак.
11-14 июня 2011 года.
г. Алматы.