Глава 16.
Ниневия
К полудню следующего дня я уже бодро качался верхом, следуя в столицу. Голова еще побаливала, но после плотного завтрака, замотав голову потуже повязкой, я почувствовал себя намного лучше. Царь, получив тревожные вести с западных границ империи, спешно отбыл в войска еще ночью под охраной полка «неустрашимых». Шамши-Ададу, как я узнал позднее, была поставлена задача спешно формировать ополчение из всех, способных держать меч и натянуть лук. Полки регулярных войск готовились выступить немедленно, оставив небольшой гарнизон для обороны столицы провинции. По дороге запылили повозки и колесницы, потянулись вереницей люди, перегонялись стада, вся провинция пришла в движение.
Войдя в палаты наместника с утра, я отметил, что он выглядел мрачнее обычного, был даже угрюм и разговаривал отрывисто и хрипло. Нетерпеливым жестом отослав своего слугу, которого сурово распекал за что-то перед моим приходом, сановник раздраженно повернулся ко мне. Слуга быстро и бесшумно исчез. Некоторое время Шамши-Адад молчал, нервно ворочая толстой шеей, глядя на меня исподлобья. От его взгляда у меня снова поползли мурашки по спине.
- Твои слова подтвердили, жрец. Ты свободен. Тебе вернут оружие, записи и дадут лошадь и провожающего, - нехотя выдавил из себя наконец толстяк.
- Караванщики? Спасены? – радостно воскликнул я.
В ответ наместник лишь надменно кивнул. Вдруг его глаза полыхнули затаенным зловещим огнем, толстые пальцы скрючились, с силой обхватив резную спинку высокого стула.
- Моя бы воля, жрец…Но царь царей поверил тебе, а может и не поверил. Про то лишь ему ведомо. Но ему нужны грамотеи, да и такие мечи, как твой, сейчас на счету до единого. Он призывает тебя. Твое счастье!
Я кивнул, стараясь ничем не выдать переполнявшей меня радости. Плевать мне на Шамши-Адада и его переживания. Похоже, я все-таки, попаду в столицу и доберусь до библиотеки! Ну не очень-то веселись, одернул я себя, с этим наместником надо держать ухо востро, только чем я ему так насолил, не пойму. Вон как его от ненависти расперло. Или у него на всех жрецов рвотный рефлекс? Его бы воля, был бы я на колу уже с вечера.
- Благодарю тебя, господин, - ответил я как можно более твердым голосом, - да будет с тобой благословение богов!
- Будет, будет, - прохрипел толстяк, - не сомневайся. Тебя ждут в столице. Верительные грамоты тебе вручит мой писец. Мне не до тебя, дела великие предстоят. И пошел вон с глаз моих! Не нравишься ты мне…
Заставлять себя упрашивать было невежливо и, попросту, небезопасно. С достоинством поклонившись, я вышел, провожаемый колючим взглядом наместника. Писец – пожилой вавилонянин, толстый и флегматичный, вручил мне верительные таблички, пропуск в столицу, с оттиском царской печати и объяснил, к кому я должен явиться во дворце, чтобы получить кров и работу.
Уже вернувшись к себе в комнату, на одной из табличек я с интересом прочитал, что мне, как жрецу Иштар и храмовому переписчику в столице выделено содержание «Входящего в дом» жреца, включающее, не больше, не меньше, как: «…ежедневно шесть сила хлеба, шесть сила хорошего пива, варенье, сладкий хлеб, говядину, баранину, рыбу, птицу, овощи, блюда из фиников от постоянных жертвоприношений, царских жертвоприношений, жертвоприношений молящихся, от чрезвычайных сборов, благочестивых приношений, нерегулярных приношений и от всех доходов храма, сколько их будет, в соответствии с той частью, на которую Входящий в дом может претендовать…». Ну вот и на довольствие поставили, подумал я, причем, спецпаёк. Голодать, похоже, не придется. Только что я буду делать со всей этой прорвой продуктов? Я пожал плечами – разберемся на месте.
На сборы ушло полчаса, лошадь мне попалась смирная, мохноногая и коренастая. Набрасывая на лошадку мешок с табличками, сумку с немудреной провизией и мех с водой – все, что досталось мне от щедрот наместника, я внезапно услышал за спиной знакомый голос.
- Судьба снова сводит нас вместе, добрый господин. Снова наши пути пересеклись и сердце мое радуется.
Обернувшись, я увидел старого караванщика, усталого, пропыленного, но улыбающегося счастливо и умиротворенно. Он склонил седую голову в низком поклоне, держа в одной руке свой изрядно истрепавшийся тюрбан, а в другой уздечку своего коня, готового к походу.
- Азим! Я рад тебе! Ты мой проводник? – догадался я.
- Да, мой господин, и это самое малое, что я могу сделать для тебя за твою доброту.
- Где твой племянник, что с ним?
- Он в полном порядке, благодаря твоему искусству врачевания, еще в ночь он ушел с царской свитой, а я вызвался к тебе в проводники. Может Азим и стар, но он еще сможет пригодиться тебе, не гони его, - лукавая улыбка блеснула в уголках его глаз, когда он произнес: - Эта рука еще держит меч, а в старой голове еще найдется пара мудрых советов!
- Я рад тебе, старик, - повторил я, рассмеявшись, - Кто же откажется от мудрого советчика и собеседника в дороге? Что ж, вперед!
Мы вскочили на лошадей и через несколько минут уже влились в поток, что, нещадно пыля, двигался от столицы провинции в сторону Ниневии по древнему тракту. По дороге караванщик в деталях рассказал мне, как их обнаружил ночью отряд, посланный наместником и их доставили к царю, который подробно расспросив их, отпустил Азима с миром, а парнишку забрал с собой.
Монотонно раскачиваясь верхом, я обратил внимание на отличное состояние дороги. Вымощенная еще столетия назад широкими прямоугольными плитами, напоминавшими наши военные бетонки, она действительно могла дать сто очков вперед современным асфальтовым шоссе. Камни были подогнаны плотно, вдоль дороги установлены верстовые столбы, вырыты колодцы через каждые пять-шесть часов ходу, чтобы усталые путники могли утолить жажду и напоить лошадей и скот. Все условия для максимально быстрой переброски войск и провианта с одного рубежа империи на другой.
Азим рассказал мне, что именно Ашшурбанапал проявил особую заботу к строительству новых, и поддержанию в рабочем состоянии старых дорог. По его распоряжению строились не только новые храмы и крепости, но и возникли вдоль основных трасс многочисленные и комфортные караван-сараи: их строили через каждые девять часов пути на верблюде – около тридцати километров, чтобы караван, вышедший с раннего утра, к наступлению ночи мог добраться до гостеприимного ночлега.
Дорога до столицы заняла весь день, в три перехода с короткими привалами. По дороге Азим много рассказал мне о положении дел в столице и Вавилоне. Его скрытность исчезла бесследно, он говорил много и охотно, и к концу пути я более или менее внятно представлял себе сложившееся положение вещей. Итак, что мы имеем.
В Вавилоне на престоле младший брат царя – Шамашшумукин. Великий Вавилон покорен воле царя, также как и Элам, и Египет, где правят ставленники ассирийских царей еще с того момента, когда на троне Империи был Ассаргаддон, отец венценосных братьев. Враги Империи – лидийский царь Гигес, мидийский Киаксар пока изображают из себя добрых соседей, исправно присылают послов с мольбами о помощи против кровожадных скифов, но ждут удобного момента. Скифы бесчинствуют по всем северным областям, творя кровавый беспредел.
- Что за вести пришли царю из столицы? - поинтересовался я.
- В Египте неспокойно, - помрачнев, ответил вавилонянин, - Псамметих, сын одного из ассирийских воевод, руководивших Египтом, злоумышляет против верховной власти Ассирии, собирает войско, баламутит народ, вынес из храма изображения Ашшура и Иштар, хочет вернуть Египту его старых богов. Он отстроил новую столицу – Саис, принял имя – Псамметих I. К нему сбегается всякий сброд, он громит ассирийские гарнизоны… Это война. Царь лично поведет войско на Саис, Мемфис и Фивы, хотя раньше он и делал это редко, доверяя участвовать в походах своим военачальникам. Но с Псамметихом – это особый случай, он – ассириец, один из нас, и царь хочет показательно наказать мерзавца. Объявлен общий сбор всех войск, они выступят через несколько дней, сразу после праздника Великой богини, которую Ашшурбанапал будет молить об удаче в походе.
- Чем же я так досадил Шамши-Ададу, Азим? Он смотрел на меня как стервятник на падаль, готовый сожрать.
- Все просто, господин, - рассмеялся в ответ мой проводник, - Царь царей, великий Ашшурбанапал, да хранят боги его имя тысячи лет – страстный охотник и человек потрясающей физической силы, равный богам! В прошлую охоту, что Шамши-Адад организовал для царя, тот лично убил несколько львов пустыни, а одного даже, говорят, ухватил за уши и пронзил насквозь своим копьем! После такой победы он повелел писцам высечь для потомков историю о своем подвиге, ну а Шамши-Адада осыпал золотом и серебром, подарив ему новые земли и сотню красивейших невольниц.
- А в этот раз я испортил ему всю малину, - пробормотал я себе под нос.
- Я не совсем понял твои слова, мой ученый господин, но ты действительно лишил Шамши-Адада барышей, расправившись со львами и сорвав царскую охоту в первый же день. Ну, а второй день принес печальные вести, и теперь Шамши-Адад…
- Теперь Шамши-Адад готов сожрать меня живьем. Все ясно, Азим. Скажи, а что ты думаешь о царе царей? Об Ашшурбанапале?
От моего неожиданного вопроса старик поперхнулся и долго молчал. Потом произнес:
- Я доверяю тебе, господин. Я верю, что ты не враг мне. Я всем сердцем предан нашему великому господину, но…- тут старик снова замялся.
- Но?
- Он несчастливый отец и брат! – выдохнул Азим, наконец решившись. – Его сын Син-шарру-ишкун проводит дни в лени и праздности, изнеженный, избалованный юноша. Пиры, развлечения, вино – все, что интересует юного царевича. Он окружен прихлебателями и льстецами, которые крутят им как хотят в своих интересах. И это потомок великой династии?! Народ ропщет, видя такого наследника престола. Царевич делает несчастным своего великого отца, и, говорят, что он ненавидит Ашшурбанапала, завидуя его славе, талантам, могуществу. Что может быть хуже! Кто знает, что завтра ему нашепчут в уши дворцовые шакалы? Да хранят Мардук и Ашшур нашего великого царя, не дадут ему разделить участь своего деда, Синахериба!
Я мрачно кивнул. Из лекций Профессора я помнил, какой страшной смертью умер дед Ашшурбанапала. Двое из его сыновей, рвущихся к престолу, завидуя власти и могуществу отца зарезали Синахериба во время церемонии жертвоприношения в храме Нисроха. Впрочем, ни власти, ни славы, ни богатства это злодеяние им не принесло. Их брат, Ассаргаддон, тот самый, проклял отцеубийц и в самое короткое время разбил их войска, настиг их самих и жестоко покарал.
- Ну, а брат? - задал я снова вопрос.
- В Вавилоне полно подстрекателей, мой добрый господин, - грустно ответил Азим. – Многие помнят, как Ассаргаддон завещал Шамашшумукину всю Империю после своей смерти. Это означало бы возвышение Вавилона, ведь в младшем брате половина вавилонской крови. Вавилон, а не Ниневия, Ашшур или Дур-Шаррукин был бы величайшим городом, столицей, не знавшей себе равных! Товары, золото, серебро, рабы текли бы рекой в Вавилон! Он и сейчас велик и силен, сильнее многих, но что это величие по сравнению с потерянными возможностями! Ассаргаддон передумал в последний момент перед смертью – и сейчас все еще найдутся многие желающие оспорить завещание… Но пока наш великий царь во главе своего непобедимого войска – надежда на мир остается.
Я погрузился в размышления, доверив моей лошадке самой выбирать путь. Одно ясно, похоже, Профессор промахнулся слегка, причем не только в пространстве, но и во времени. Который же сейчас год? Хотелось бы узнать…Но как? Не Азима же спрашивать, мол: скажи-ка, дядя, который нонче год до нашей эры? Я грустно усмехнулся и покачал головой. Видя мои раздумья, Азим тактично отстал и не беспокоил меня разговорами.
Миновав несколько контрольных застав на подступах к столице, где угрюмые воины придирчиво осматривали наши верительные таблички и котомки, на исходе дня мы практически подошли к цели. Я почувствовал ее раньше, чем увидел. Перед нами был последний холм, за которым скрывалась столица моих предков. Мое сердце учащенно забилось, к горлу подступил ком. Еще пара часов и я вступлю в город, что снился мне бессчетное количество раз, и сейчас, даже закрыв глаза, я вижу крылья его храмов и колоннады, врата Иштар, храмы Нину и Ашшура, зубчатые башни цитадели.
Я пришпорил коня и рванулся вперед, не обращая внимания на недоуменные крики моего проводника, к вершине последнего холма и замер там, затаив дыхание. Глазам открылось фантастическое зрелище: вдали, на холмах, отражаясь в прозрачных водах Тигра стоял великий город. Мой город! Задохнувшись от волнения и счастья, я глядел на него и не мог насмотреться. Он был и тот, и не тот. Наяву он показался мне во сто крат краше и величественнее всех моих снов, древний и молодой одновременно, грозный и манящий. Слезы текли по моему лицу, в этот миг в мое сердце навсегда вошла любовь к городу, построенному моим народом, к каждому его кирпичу, каждой фреске, каждому булыжнику мостовой.
Так, не слушая доводов холодного разума, все наши чувства, все движения души без остатка отдаем мы тому единственному, что дорого нам, даже понимая, что скоро придется с ним расстаться безвозвратно; но от этого еще сильнее щемит сердце, еще дороже нам наша любовь и каждый миг ее бесценен и свят, словно напоен солнечным светом и свежестью весны. И пусть расставание грозно маячит впереди, словно неумолимый и бездушный рок – мы еще живы, и мы вместе!
Повинуясь безотчетному желанию, овладевшему мной, я вытащил меч и крикнул срывающимся голосом:
- Здравствуй, земля отцов, я пришел к тебе!
В ответ внезапный порыв восточного ветра разогнал клочковатые тучи и заходящее солнце окрасило высокие стены в цвет горящей крови. Словно зловещее предзнаменование будущего разрушения и погибели. Ошеломленный и подавленный, содрогаясь смотрел я на багровые отсветы, заранее зная истинную судьбу своего города, который за эти мгновения стал для меня единственным домом на земле.
Спешившись, я встал на колени, повторяя слова древних пророков, что жгли мне сердце, словно расплавленный металл: «Но всепотопляющим наводнением разрушит до основания Ниневию… город крови, логовище львов…разрушенный до основания, будет стерт с лица земли…тысячи людей найдут здесь погибель в водах Тигра…преданные огню исчезнут его дворцы и храмы, залитые кровью жертв…и станет пустыней сухой, безлюдной это место…»
Стоя на холме над Тигром я вновь произнес клятву, данную однажды. Затем молча спустился с вершины холма, молча присоединился к моему спутнику, терпеливо поджидавшему меня на дороге, и, по-прежнему молча, вошел в Ниневию.