В начале двухтысячных в мою любимую деревеньку, где есть домик и огород, летом приходилось ездить на пригородном поезде. В вагоны плацкартного типа народу набивалось битком, сидели по 4-5 человек на нижних полках, лежали даже на третьих – под потолком. Хорошо, если встречались знакомые, тогда первый прорвавшийся в вагон занимал места на всех «своих».
В этот раз мне повезло, и односельчанка Надежда заняла для меня местечко за столиком у окна. Сама села напротив. Мы тихонько переговаривались, пока вагон стремительно заполнялся пассажирами. Рядом с ней сел крепкий молодой мужчина с большой спортивной сумкой, которую пристроил под сиденьем. Вел он себя сдержанно, но у меня, глядя на него, появилось странное предчувствие.
Когда поезд тронулся, к нам стали приходить пассажиры из других вагонов в поисках свободных мест. И они часто находились: народ уплотнялся и подвигался, принимая все новых людей. Мимо нашего купе протиснулся молодой человек, и сосед Надежды окликнул его по имени. Оба расплылись в улыбке и кинулись обниматься.
Конечно, и в нашем купе нашлось место для гостя. Мужчины, увлеченно разговаривали, перебивая друг друга, вспоминали какие-то события, и стало ясно, что они служили в «горячей точке». Они называли чьи-то имена, постоянно звучало: «А помнишь? А где сейчас…? Про этого что знаешь?» и так далее. Они даже негромко пропели куплет песни про спецназ, которую я слышала впервые. В общем, встретились боевые друзья, и обмыть встречу – святое дело! Что они и сделали, выйдя в тамбур.
Через полчаса молодые люди вернулись в боевом расположении духа: голоса звучали громче и напористей, в разговоре стали проскакивать матерки. Они были очень довольны встречей, чувствовали свою силу и безнаказанность.
После очередного витиеватого мата мое терпение иссякло, и, несмотря на то, что Надежда делала предупреждающие знаки, мол, не вмешивайся, я обратилась к мужчинам со сдержанным раздражением:
- Молодые люди! Вы не замечаете, что здесь присутствуют женщины и дети, а вы непотребно выражаетесь? Имейте уважение к окружающим, не в казарме, все-таки, - выдала я, особо не надеясь на взаимопонимание.
Однако мужчины извинились, стали разговаривать тише, а вскоре гость засобирался выходить – подъезжали к его станции. Проводив друга, наш попутчик вернулся в купе. Чувствовалось, что его распирает желание с кем-то поговорить, и он обратился ко мне:
- Извините, можно спросить?
- Смотря что, - автоматически ответила я.
- Вы случайно учителем не работали? Вы нас так решительно приструнили, что я сразу школу вспомнил. Голос у вас строгий, учительский.
- Да, больше 10 лет преподавала, но не в школе, а в вузе. Но первокурсники все равно, что старшеклассники – возраст-то один.
- Вот-вот, - оживился он, - я так сразу и понял. Вы правы, конечно, но не сердитесь на нас. Вы знаете, в каком аду мы побывали? Но выжили, а другие ребята – нет. На наших глазах скольких ребят чеченцы порезали. Моего друга, со школы вместе, по горлу пластанули ножом, а я не подоспел вовремя! Понимаете, не успел! Всю жизнь перед моими глазами стоять будет, как он, окровавленный, на спину заваливается. А как я домой живым вернулся, к его родителям пошел… И этого мне никогда не забыть, и вины, что жив остался, не искупить! А здесь мирная жизнь, и кто помнит о нас, недострелянных на чеченской войне?! И, кому какое дело, что у меня железяка в плече после ранения!?
Он побледнел, глаза повлажнели, но продолжал говорить, все больше распаляясь. Казалось, что внутри него сжимается невидимая пружина и, если она развернется, может произойти что-то непоправимое. Надежда и пассажиры поглядывали на него настороженно.
Мне тоже было не по себе, казалось, что он сейчас разрыдается, или сорвется на крик, или забьется в каком-нибудь припадке. И так захотелось успокоить этого сильного - слабого мужчину, что я положила ладони на его руки, стала гладить и говорить первое, что приходило на ум:
- Тише, тише, тише. Все позади, все прошло, надо успокоиться, такое больше не повторится в твоей жизни. Ты не виноват в этой войне, в смерти друга, в том, что жив. Ты молодец, что живой, ты смог выжить. Теперь ты должен быть счастлив вопреки всем и всему. Не надо жить воспоминаниями, они ушли, забылись. Теперь у тебя другая, мирная жизнь. Надо делать свою судьбу, заняться собой. У тебя есть семья, жена, дети? Почему нет? Женись, столько девушек вокруг замечательных ждут, когда ты их заметишь.
Он зажмурился, встряхнул головой, явно возвращаясь в реальность, потом ответил:
- Если бы встретил такую, как вы, строгую и добрую, женился бы.
- Ну, комплименты пошли, значит, оживаешь, - отшутилась я. - Но напугал ты нас ужасно. Давай-ка, приходи в себя. Едешь-то куда? Чем занимаешься?
- Вахта у меня 1,5 месяца, еду от родителей на север. Давно так мотаюсь.
- Ясно. Поэтому и жизни личной нет. А что за песню вы с другом пели? Слаженно так получалось, - перевела я разговор на другую тему.
- Это наша, боевая. Она как пароль.
Хотелось ее послушать, но не такая песня была нужна сейчас, чтобы отвлечь его от воспоминаний, приглушить тоску и боль, накопившихся в душе.
- Давай лучше что-нибудь есенинское споем, чтобы я тоже слова знала. «Письмо к матери» помнишь?
И я тихонько запела:
- «Ты еще жива, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет…»
Не обращая внимания на окружающих нас пассажиров, он подхватил:
- «Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет…»
Надежда вздохнула свободнее и только головой качала на такой поворот дела.
Есенинские слова, такие щемяще-грустные и ностальгические, были к месту сейчас как никогда. Пели мы душевно, старательно выводили мелодию, глядя друг на друга. Петь с ним оказалось легко, мелодию он вел чисто. Глаза у моего попутчика затуманились, он расслабился, весь отдавшись исполнению:
- «…Слишком раннюю утрату и усталость испытать мне в жизни довелось…».
Как подходили ему эти слова! Я сама не раз избывала тоску именно этой песней, и становилось легче, будто бы выплакала горе. Люди в вагоне слушали, никто не смеялся.
…Но тут оказалось, что мы подъезжаем к моей станции, и пора пробираться к выходу. Не переставая петь, я вытащила из-под сиденья свои вещи - рюкзак и сумку. Он легко подхватил их, и мы перешли в тамбур, продолжая уже громче распевать, т.к. звуки заглушал грохот колес:
- «Ты одна мне радость и отрада, ты одна мой негасимый свет!» - выводили мы уже во весь голос.
Люди, собравшиеся в тамбуре, слушали и по-доброму улыбались. Песня кончилась, поезд затормозил у станции.
- Эх, почему мы раньше не встретились!
- Потому что у меня своя судьба, а у тебя своя. Я уже старая для тебя, у меня трое взрослых детей и муж. А ты посмотри вокруг внимательней, девушек хороших много, ты просто их не искал, не увидел. Запомни: у тебя все будет хорошо. Удачи!
Мы с Надеждой по очереди выпрыгнули из вагона на руки встречавшего меня мужа. Он принял вещи из рук молодого мужчины, который нас провожал, и спросил подозрительно:
- Это кто?
- Попутчик, - просто ответила я, махая вслед уходившему поезду.