Макар Белов собирался домой, в Архангельск. На юге хорошо. Тепло, красота небывалая – море летом, что тебе молоко парное, горы, деревья диковинные. Что и говорить, благодатный край, живи, не хочу! Вот только сердцу не прикажешь, тянет на берега Двины, к морозам, снегу, белым летним ночам. За столько лет-то, истосковалась душа по дому. Как там маманя с папаней, живы ли? Как там Фёдор, братец меньшой?
От их двора забрали Макара в солдаты, а служить довелось ему на Черноморском флоте матросом.
Через три года службы его перевели на недавно построенный на николаевской верфи 84-х пушечный линейный корабль «Силистрия», под командованием капитана первого ранга Нахимова. Повезло Макару с кораблём, не сравнить с прежним. Примерный корабль был. Экипаж, как на подбор. Офицеры по мордасам сами кулаками не хаживали, да и боцманам не особо давали. Хорошо служилось под Павлом Степановичем, грех жаловаться. Случилось и повоевать. Ходил Макар охотником в десанте на горцев под Вельяминовским и Лазоревским фортами, пулям не кланялся, за спины товарищей не прятался. За то и первого «Георгия» получил. В сорок четвёртом черкесы обложили русские укрепления у Сочи, Субаши, Псезуапе и Туапсе. Ночью шестнадцатого июля, Макар хорошо число запомнил, горцы напали на Головинский форт. Нашим там туго пришлось, но справились. Чтобы черкесов подальше отогнать, с «Силистрии» на помощь гарнизону десант отправили. Вот тогда-то Белов левый глаз и потерял. Черкес на него с шашкой налетел, и ну ей махать. Макар того черкеса штыком угомонил, да всё ж сам-то не уберёгся, полоснул его горец по лицу.
Повреждённый глаз ему уже на корабле доктор вынул. Остался Макар с одним глазом, зато со шрамом, со лба до левого уха. Мог бы он, по ранению службу оставить, но не захотел. Павел Степанович его просьбу уважил, оставил на корабле, да ещё и ко второму кресту представил. Канониру всё одно одним глазом целиться. Целится, правда, до конца службы больше не пришлось. В следующем году капитана первого ранга Павла Степановича Нахимова произвели в контр-адмиралы, и назначили командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии.
Командиром «Силистрии» назначили капитана первого ранга Юхарина. Под его началом Макар служил до пятьдесят первого года. Через год линкор поставили на мёртвые якоря в Севастополе, и использовали как блокшив. Белова, тогда уже в звании боцманмата, оставили дослуживать на нём. Ну, а весной 1853 года, выслужив срок вчистую, Макар, сложив свой нехитрый скарб в матросский сундучок, попрощался с товарищами, и отправился в неблизкий путь домой.
По приезду всерьёз загрустил отставной боцманмат. «Эх, жизнь, лопата! Нужно было в Севастополе обустраиваться. Мать с отцом уж несколько лет, как схоронили. В отчем доме братец обжился, племянников «семеро по лавкам», - вздыхал за печкой Макар, - на «Силистрии» и то вольготней жилось, на пушечной палубе, в подвесной койке слаще спалось. А здесь, как бродяга приблудный». Довздыхался до того, что съезжать собрался: «Ну не к месту он здесь! Сноха косится, брат только вскряхтывает, да в затылке чешет».
Стал Макар по городу похаживать, места искать, по случаю в трактире разговор двух монасей из Соловецкой обители услышал. Те вспоминали, как в Спасо-Преображенском соборе хоронили преставившегося подвижника старца Наума. Говорили о монастырских парниках и оранжереях, о нудливом ключнике, о новом настоятеле, архимандрите Александре, радовались, что такой муж, большую часть жизни проведший между военных людей, будет в это тревожное время монастырём управлять. Вон, ещё солдат в инвалидную команду у архангельских властей просит.
Макар подхватился: «Вот куда мне подаваться надо! Ещё послужу, дело привычное».
Белов пошёл в Архангельское губернское рекрутское присутствие, помыкался по коридорам, заглядывая со своим делом в разные комнаты, пока не нашёл нужную. Немолодой пузатый пехотный штабс-капитан, задав ему несколько вопросов, к просьбе его о принятии на вторичную службу, отнёсся с пониманием.
Попрощавшись с роднёй, из которой только племянники и огорчились его отъездом, Макар на монастырском богомольческом карбасе, с золотым крестом на мачте, битком набитом паломниками, отбыл на острова.
Как же здорово было почувствовать снова, зыбкую палубу под ногами, вкус солёного ветра. «Море - наше поле», - со стародавних времён говорили поморы.
Макар один раз побывал на Соловках. Родители, вот такими же паломниками в обитель добирались. Федька тогда грудничком ещё был. Белов смутно помнил приземистые, широкие, как кадки, выложенные из гранитных валунов башни, крытые стены, луковичные маковки церквей за ними. Тогда эти места виделись Макару волшебным островом Буяном из сказок, которые ему рассказывала мать. Какими-то он увидит Соловки сейчас?
Опытным глазом Макар определил скорость карбаса: «Узлов шесть идёт, не боле. При попутном ветре, за сутки с малым, Бог даст, доберёмся».
Ещё с моря, при подходе к Большому Соловецкому острову, Макар сразу признал башни кремля, а вот церковных глав за стенами, заметно прибавилось.
Карбас причалил к пристани. Богомольцы, крестясь, потянулись в монастырь, некоторые из них падали на колени, и истово молились. Макар, мелко перекрестившись, пошёл искать воинское начальство, дивясь, как много построено с тех пор, когда он побывал здесь мальчишкой, хотя чего удивляться, почитай тридцать годов прошло.
Казарма и квартира командира располагались в Северном дворике монастыря.
У казармы, лениво пиная камушки под ногами, прогуливался офицер.
- Разрешите обратиться? Вашблагородь! – по уставу подошёл к нему Макар.
- Офицер, лениво козырнул:
- Обращайся.
- Дозвольте доложить! Боцманман Макар Белов, прибыл для прохождения вторичной службы.
- Прапорщик Никонович, - уважительно посмотрел офицер на кресты Макара. - Где раньше служил?
- На Черноморском флоте, вашблагородь. На линкоре «Силистрия» комендором был.
- Артиллерист, значит. Это хорошо. Вот только с пушками у нас небогато, иди устраивайся, там покажут, - кивнул прапорщик на двухэтажное здание казармы.
Началась у Макара служивая жизнь. Прапорщик Никонович своей команде воинскими науками особливо не докучал, хандрил больше, ну а старики своё дело и без него знали. Отстоят в карауле у острога с арестантами, и свободны. Белову, как георгиевскому кавалеру, единственному изо всех на острове, кто по-настоящему пороху довелось понюхать, он и вовсе послабление сделал, разрешил не в казарме ночевать, с тех пор, как Макар со вдовицей одной из посёлка, что ранами его не побрезговала, сошёлся.
Хорошо Макару на островах.
В начале октября на Соловках узнали, что Турция объявила войну России, а в середине марта 1854 года, к ней присоединились и французы с англичанами.
Появилась опасность появления у островов вражеской эскадры.
Прапорщик Никонович вмиг про свою хандру позабыл, и начал своё войско обучать. С шести утра до девяти вечера все свои пять десятков «инвалидов» гонял.
Под руководством Архимандрита Александра, Никонович, Макар и свободные от караула солдаты, провели ревизию оружия, находившегося на острове.
Белов только сплёвывал в сердцах, осматривая «артиллерию»: «Один хлам! Да рядом с такими пушками чихнуть боязно, развалятся, не то что стрелять».
Решились всё же из некоторых пальнуть. Макар на всякий случай запальный фитиль к длинной хворостине привязал. Как в воду глядел. Первую же шести фунтовую пушку от выстрела разорвало, вторую тоже. Некоторые от ржавчины сами рассыпались.
- Ну, хватит порох изводить, его у нас всего-то от силы фунтов шестьдесят, - досадливо махнул рукой наблюдавший за стрельбами архимандрит.
Годными к стрельбе оказались только две чугунные трёх фунтовые пушки, что у Святых ворот стояли.
Ещё в монастырских подвалах нашли 645 ружей, 12 пистолетов, сорок шпаг, один карабин, 381 пику, и… Макар глазам своим поначалу не поверил: «Это что, пищали что ли? А это? – он стал перебирать сваленные в кучу топоры с длинными лезвиями на древках, - Мать чесная! Да это же бердыши. Он на картинках в книжках, у стрельцов такие видел». Шестьсот с лишним штук насчитали.
- Порубим теперь в капусту аглицкий десант, господин прапорщик, - доложил он Никоновичу, отряхиваясь от вековой пыли.
Монахи тем временем собирали монастырские ценности. В конце апреля их погрузили на гребное судно «Александр Невский», и отправили в Архангельск.
4 мая на острова прибыли инженер-поручик Бугаевский и фейерверкер Друшевский, привезли восемь шести фунтовых орудий и 480 снарядов.
Бугаевский озадачился устройством батарей, а фейерверкер с Макаром стали обучать «инвалидов» и добровольцев из монахов и поселковых артиллерийским премудростям. Прапорщик Никонович учил «долгогривую братию» штыковому бою.
***
Командующий сводной англо-французской эскадрой, капитан 35-ти пушечного винтового парохода-фрегата «Бриск», Эразмус Омманей, пребывал в сплине: «Это не война! Это какое-то пиратство. Они грабят и топят торговые суда русских, расстреливают из пушек мирные поселения. Позор! Кем его запомнят потомки? Исследователем Арктики, членом Королевского географического общества, или предводителем разбойников? Здесь есть крепость на островах. Он возьмёт её малыми силами, и реабилитируется в глазах соотечественников».
Шестого июля «Бриск» и пароход-фрегат «Миранда» с 28-ю пушками на борту, под командованием капитана Эдмунда Лайенса, встали на якорь в шести милях в виду монастыря.
На Соловках, прослышав от рыбаков о бесчинствующих кораблях иноземцев, время зря не теряли. Бугаевский распорядился соорудить скрытую земляную батарею, и установить на ней два трёхфунтовых орудия. В лесу обозначили место, где должен был находиться отряд из охотников: монахов, жителей, находившихся на острове богомольцев, и даже арестантов, на случай высадки неприятелем десанта.
В самом монастыре по стенам разнесли ёмкости с водой, мокрые войлоки, ежели вдруг начнут басурманы обитель зажигательными бомбами обстреливать. Монахам раздали копья и бердыши. Братие крестились, получая оружие. Один из них даже припомнил подобающую цитату из Библии:
«Так некогда для защиты Соломонова храма, во дни нечестивой Гофолии благоговейный первосвященник Иоадай вынес из хранилища древнее оружие царя Давида, употребленное им против Филистимлян, и раздал оное Левитам».
В церквях шли молебны, был учреждён строгий пост.
Сторожа с башен заметили в море сначала дымы, а потом два корабля, которые бросили якоря в десяти верстах от обители. Простояв так около пяти часов, неприятель ушёл в сторону Кеми.
Архимандрит сам, с прапорщиком Никоновичем о конях, следили по острову за передвижением вражеских кораблей, ожидая от них какого-нибудь подвоха. И точно, пароходы вернулись, и вошли в бухту Благополучия Большого Соловецкого острова, выбросив на мачтах сигнальные флаги.
- Чегой-то они так разукрасились? – спросил Друшевский у Макара, - ты ведь у нас моряк, знаешь поди?
- Это они нас на переговоры вызывают, только чего хотят, я разглядеть не могу, - всматриваясь из-под руки, ответил Белов.
С одного из кораблей раздался пушечный выстрел, потом ещё один.
- Ну, началось! – фейерверкер бросился к пушкам.
- Да погоди ты, - ухватил его за рукав Макар, - это они наше внимание к сигналам привлекают. Выстрелы-то холостые.
- Я ваших тонкостев морских не знаю, а коль по мне пальнули, надо ответить, - Друшевский стал наводить пушку.
- Ладно, стрельнем по ним, и без сигналов ясно, что не на пироги они сюда заявились, - поддержал его Макар.
Фейерверкер выстрелил. Ядро пролетело сквозь снасти, не причинив фрегату вреда.
- Дай я пальну! – Макар подошёл ко второму заряженному орудию, прицелился, поднёс фитиль к запальному отверстию. Коротко рявкнув, пушка отправило ядро прямо в борт корабля, пробив его ниже ватерлинии.
- Молодец комендор, - уважительно покачал головой Друшевский.
- Рад стараться! – заулыбался довольный собой Макар.
Получивший повреждение пароход-фрегат, отошёл на безопасное расстояние, и занялся починкой повреждения. С острова было видно, как спустили на воду шлюпку с матросами, откреновали корабль, чтобы пробоина оказалась над водой. Второй пароход открыл огонь по монастырю, целясь в Святые ворота, но ни разу так и не попал. Бомбы ударялись в гранитные стены, не принося им никакого ущерба.
Любые боевые действия в этот день и последующую ночь закончились.
Около шести утра, накануне праздника Казанской Божьей Матери, при конце утрени в Соборной Преображения Господня церкви, с одного из пароходов-фрегатов к берегу отошла парламентерская шлюпка под белым флагом. Английский офицер передал представителю защитников монастыря письмо от командующего эскадрой Эразмуса Омманея. В письме капитан требовал немедленной сдачи крепости гарнизоном. В противном случае грозился превратить её «в груду дымящихся обломков».
- Вон, оно как! Более четырёх сотен лет православный монастырь стоял, а эти понаехали, и снесут? Не бывать тому! – архимандрит Александр прихлопнул ладонью по столешнице. - Пишите ответ: «Так как, в монастыре гарнизона нет, то и сдаваться, как военнопленным, некому», - и подпись поставь, потыкал пальцем Его Высокопреподобие иеродиакону в бумагу, - «Соловецкий монастырь».
Ответ передали ожидавшему у шлюпки англичанину.
В соборах и церквях начались молебны о даровании победы над супостатом, по Большому монастырскому двору устроили крестный ход.
***
Командующий Эразмус Омманей был взбешён ответом: «Наглые варвары! Он сравняет эти стены с землёй, он…».
Омманей приказал встать кораблям в боевую линию, бортами к крепости, и открыть огонь.
Более девяти часов не прекращался обстрел монастыря. Командующий с мостика наблюдал в подзорную трубу за ведением огня. Стоял полный штиль, и через некоторое время корабли окутал едкий пороховой дым. Канониры стреляли наугад.
Омманей приказал прекратить обстрел, с нетерпением ожидая, когда густые клубы дыма рассеются. В мыслях он рисовал себе картину снесённых до основания башен, разрушенные стены, пожары, мечущихся в панике, и размахивающих белым флагом посрамлённых английским могуществом русских.
Наконец-то пороховой дым рассеялся. Командующий приник к глазку подзорной трубы… «Oh my God! - Эразмус Омманей не верил своим глазам. Крепость стояла, как будто и не было девятичасовой канонады, только незначительные повреждения убеждали капитана, что артиллерийская атака ему не приснилась. – Проклятье! 1800 бомб и снарядов! И это результат? Таким огнём можно было разрушить пять, нет! Шесть городов». Омманей почувствовал, как оставивший его было сплин, вновь принял его в свои объятья. Командующий приказал отвести корабли от стен монастыря.
***
Когда начался обстрел, унтер-офицер Николай Крылов с Макаром открыли ответный огонь из двух пушек своей батареи, но вскоре прекратили стрельбу. Корабли противника стояли вне досягаемости их снарядов. Фейерверкер Друшевский руководил теперь огнём из орудий расположенных на башнях. Их снаряды также не долетали до пароходов.
- Побоялись ушкуйники ближе подойти, - презрительно сплюнул Макар.
- Оно и к лучшему. Меньше монастырю ущерб нанесут, - похлопал Белова по плечу унтер. На их батарею сыпались ядра, и для сохранения пушек, их лошадьми отвезли в монастырь.
В самой обители защитникам тоже приходилось несладко. Снаряды ударялись в стены, попадали во двор, перелетали через монастырь, падали в Святое озеро за ним, превращая водную гладь в кипящее варево. Одна из бомб пробила стену собора Преображения Господня и разорвалась внутри здания, начался пожар, но его быстро потушили.
В пять часов, закончив обстрел, корабли отошли.
Ночью во всех соборах и церквях совершались литургии, молебны, монахи прошли крестным ходом по галерее крепости.
Защитники готовились к новому нападению.
Рано утром задымили трубы вражеских кораблей, они снялись с якоря, и ушли из бухты Благополучия в море.
- Ну и вояки, мать их… - покачал головой Макар, - уже выяснилось, что с начала нападения вражеских кораблей не было убито, или ранено ни одного человека. Да ни одной из сидевших на земле по всему монастырю ещё неоперившихся чаек не задело.
Один из местных балагуров даже прибаутку сочинил:
Два дня били и палили,
Убить чайки не могли…
***
Отходя, англичане ограбили Андреевскую церковь на Большом Заяцком острове. Капитану Эразмусу Омманею было уже всё равно. Он не смог стяжать себе славы у стен русской крепости.