Чёрная Вода – миг предчувствия. Капли дождя в бокалах исчерна-багровых тюльпанов, на колоколах тёмных соцветий рябчика. А в них, в них… о, дайте мне испить этой королевской росы! Я собирал её, сдирая когтями с оголённых, полуразмытых страниц прошлого… оно не умерло. С тех морозно-шершавых, подёрнутых влажной лиственной дымкой ночей под тихий аккомпанемент прелого предзимнего запаха ноября оно спало в земле – в мягкой постели, в уютном гробу. И проснулось, зашевелилось под талым снегом и холодным, звенящим в ветвях ветром. Первый в году дождь всегда чёрный – впрочем, как и последний – он снимает усталый налёт с поблёкших от долгого сна глаз, оседает мелкой моросью на ресницах. У него характерный вкус: терпкая тонкая горечь. Но… потом он не торопится уходить, его следы видны повсюду: в дождинках на хвое сосны, в их привкусе. Капли темны и, как зеркало, светятся лишь мелкими бликами. Зов Чёрной Воды слышен в голосах цветов, в причудливом рисунке листьев папоротника – травы чёрная папарать из старых травников – змейками, свитыми в кольца, показывающегося из земли. В переплетении вьюнка еле слышен шёпот из граммофонов его цветов – как густо они оплели склепы на старом кладбище. Незаметно её эликсир звучит в тёмных очертаниях фигуры скорбящего ангела, просачиваясь, как кровь, сквозь трещины. Камень кое-где разрушился, основание поросло мхом, и в него одна за другой, словно отсчитывая шаги времени, стекают слёзы. Подставь чашу тёмного оникса, собери эту горькую драгоценность, словно капли Бахчисарайского фонтана, испей и увидишь: ангел ждёт своего часа, уже не первый век, когда грубый камень обратится в нежную, почти шелковистую плоть, сбросит покровы, взмахнёт крыльями – они не будут белы, нет! Когда-нибудь в звенящую полночь он рванётся в небо на кожистых перепончатых крыльях нетопыря под грозовую песнь Чёрной Воды.
А пока… ещё не настало время, она тонкими струйками сбегает под землю по костям, замирает крохотными озерцами в чашах черепов. Один глоток этой мёртвой жидкости – и станешь по-настоящему живым. Она эхом отзывается в криках совы и ворона, поёт в далёком вое волка, и лишь создания ночи способны слышать в них прекрасную многоголосую музыку и восхищаться ею.
Она разлилась в диких болотах, подавая тайные знаки пузырями, рвущимися со дна на поверхность. Это её очертания проглядывают сквозь вечернюю плакучую графику ветвей, её мелодия прорывается сквозь тихое пение органа, фиалково-грустный перебор гитары, монотонный бой колокола, ударами бьющийся о грудную клетку и рычание дикого зверя, взмах крыльев в беззвёздном небе… Она прорастает в ядовитых соцветиях цикуты, бьётся внутри ягод вороньего глаза, её берега – пьяные заросли болиголова и багульника, её печать – цветы и резные листья аконита. Зовёт из тихих речных заводей и мрачных омутов, где, по поверьям, водится нечистая сила. Пляшет нагой русалкой в одеяниях из водорослей и белых ненюфар. Её волосы черны, кожа мертвенно бледна, а глаза меняют цвет от тёмно-синего до зелёного, лилового и светло-голубого до почти прозрачного, но всегда безумны.
Она спит в сладковатом соке надломленных стеблей первоцвета, в колдовском зелье с белладонной и дурманом, её сны – отголоски шабашей, сборищ ведьм и древних оргий.
Её ростки застыли в раковинах чёрным жемчугом, острыми иглами шерла в хрустале, кристаллами мориона и тёмным перламутром.
Рябь полной луны в прозрачном озере, чёрная агатовая гладь с бледными прожилками по кругу – она манит, и не повернуть назад, не ускользнуть от чар её: «Пей меня, пей!» Привкус тины и полынной горечи, эхо под широкими сводами: «Не пей!». Но поздно.
Стон осокори на ветру, плакучая ива, серебристые ветви, шелест полузабытой песни: «…то, что было ли, то, что не было…» Резко рвущаяся ткань мокрых занавесей. Когда-то они все были в клетку, как слегка пожелтевшие листы тетради, испещрённые записями страницы. А теперь, оглушённая собственным триумфом её величество Чёрная Вода бешеным ливнем, потоками, водопадом бежит по рукам и ногам, заливает лицо, просачивается в глаза. Она размывает в теле трещины, как в скале, и самый большой провал зияет в груди, где должно быть сердце. Его огонь давно уже угас, превратившись в мокрый чёрный уголь. Кажется, вскоре я сам стану украшением её галереи скульптур, одной из её любимых чаш. Последний взгляд былого пламени в глубь себя, в непроглядную беззвучную тьму собственной души. В ней копошатся черви и монстры прошлого. Но… кажется, одна искра затаилась, притворилась спящей в самой сердцевине бутона тёмной розы. Придёт время, и он раскроется, а пока – я тону, я растворяюсь, я сам становлюсь глубоким холодным озером с Чёрной Водой.