Поворот. Глава 19

Наталья Абашкина
  Глава 19.
    Я слушала Тасю. Одновременно мне хотелось, и плакать и смеяться. Я была рада ее возвращению.  С меня упал груз ответственности за её девочек, вступивших в подростковый период. Спасибо Николаю за помощь! Но все, же у меня ничего не дрожало при встречи с ним. Я чувствовала себя как птица в клетке. Редкие встречи с ним наедине не приносили радости, я была холодна, как лёд. Возможно, он чувствовал это, но не торопил меня, не настаивал на более частых встречах. Мне часто казалось, что он получил от меня то, что хотел. Моего подчинения. Но он ошибался. Я ему не подчинилась и где-то в подсознании знала, что наши встречи не долги, и я избавлюсь от его патронажа. Что-то должно мне принести свободу от него.  Возвращение Таси  было первой ласточкой.
     Зима пролетела быстро. Тася помогала мне по дому, я работала все с большим воодушевлением.  Плохо было то, что детей я видела только по выходным. Но жить стало легче.   Моя подруга устроилась санитаркой в больницу. Мы уже не считали копейки, да и Николай помогал с пропитанием по-прежнему. Весной у него  обострилась старая рана на ноге и его отправили сначала в госпиталь, затем в санаторий. Однажды мне приснился сон, в котором я и дети были в Москве, в нашей старой квартире. Действие происходило в тот же день, когда я увидела наяву, то злосчастное письмо. Свекровь смеялась  и Паша, мой потерянный муж вернулся с НКВД счастливый и мы были все вместе. Сон оставил после себя гнетущее настроение. Я целый день ходила поникшая, пока Ануш не заставила рассказать о нем.
- Да-а-а!  Интересный сон, что-то там у них не так! Слушай, съезди-ка ты туда, посмотри, заодно забери свои документы, что твоя подруга оставила у старушки! А там посмотрим, как все повернется – Ануш высказала то, что меня, в глубине души мучило. Я решилась, тем боле, что Николай в Москву, так и не съездил, занятый повседневными делами и новогодний разговор остался незаконченным. Может он делал запрос в Москву, но какой он получил ответ,  я не знала.  Что мне терять? У меня накопилось много отгулов и, посовещавшись с Тасей,  я решилась на поездку.
   Николай должен быть еще неделю в санатории, где – то в Крыму, он поручил мне кормить своего  серого кота, Марсика. Я к животным была равнодушна, но эту  просьбу я выполняла, даже с каким-то приятным ощущением. Марсик под ноги не лез, не мяукал, только просился на улицу. Я его охотно выпускала, а он как воспитанный кот, через двадцать минут уже царапал входную дверь, просясь назад. Несмотря на мартовский гон, Марсик успевал все делать быстро, прямо как его хозяин. В этот вечер я решила сделать в квартире Николая уборку, поменять белье, помыть полы. Я включила радио и споро принялась за дело. В квартире было по-спартански мало мебели, поэтому одиноко стоящий секретер  решила натереть воском. Столешница, пережившая не одного хозяина  уже потеряла блеск, кое-где виднелись пятна от горячей кружки, медные ручки стали темными и неопрятными. Тряпочка с воском методично под музыку Бетховена  втиралась в старинную древесину, пока случайно рука не соскользнула вбок под столешницу.  Я испугалась, когда столешница стала  на моих глазах отъезжать в сторону, повинуясь действию какого-то механизма. В небольшом углублении  лежали бумаги. Почему-то я боялась к ним притронуться, но любопытство взяло верх. В углублении лежали около десятка писем адресованных  мне. Все они были от Сергея Степановича.  Я растерялась, что такого было в них, в этих письмах, почему Николай Ильич мне их не отдал и как они попали к нему, если на конверте стоял мой адрес?             Впустив кота,  я присела на стул и начала читать письма, разложив их по датам. В письмах особенного ничего не было. В них была боль одиночества без нас, мелкие происшествия в артели, недомогания Дарьи Ивановны. В последнем письме Сергей Степанович написал, что Григорий овдовел. Его Маргарита утонула на Волге от  неожиданно поднявшегося урагана. И что Гриша один, уже несколько месяцев и просит перевести его на работу в другое место, что он ждет результата своих ходатайств. Степаныч ожидал отъезда сына и не знал, как ему с часто болеющей женой  жить дальше. Я поняла, почему Николай прятал письма, он боялся, что я вернусь к Григорию. Дурачок, сам Гриша не написал мне ни одной строчки, да и что там, у меня все перегорело, а вот стариков было жаль. Я решила самой написать им и позвать к себе. Разложив письма приблизительно так, как они лежали, я задвинула крышку секретера и в задумчивости отошла в спальню.
     В спальне  стояла узкая походная кровать  и стол со стулом. Я поменяла белье,  старое – пахло Николаем, да и кем еще пахнуть? Я ни разу не была в ней. Кровать ведь не для двоих. Мне стало жалко Николая, он воспитанный  в революционной борьбе ничего не знал о борьбе любовной. Он не знал, как пахнет пот любимой женщины, не знал стонов и желания, его не царапали ногти по спине, когда волна блаженства накрывает двоих, не знал поцелуев, когда жаркие женские губы обхватывают сосок и потягивают его вместе с волосками, когда сплетающиеся руки давят пальца во время оргазма. Он просто задирал юбку, нагибал  женщину лицом к столу и уверенно входил в нее. Шестьдесят секунд  движений, громкий стон от освобождения и шлепок по заду партнерши. Мне было жаль человека, ничего не знавшего о любви и о нежности. В мире мальчика- солдата не научившегося любить, женщин использовали только так. Меня устраивали такие отношения, я не давала себя саму, только тело. Я платила за относительную свободу и за еду для моих детей, а он покупал меня.  И мне не было горько, мне было кому отдавать нежность, материнскую. Только мне хотелось одного - полной свободы!