Глава 11.
Начались дожди, они беспрестанно орошали землю, уже и так впитавшую в себя достаточное количество воды. Так удивившие меня по приезду в этот уральский город дощатые настилы теперь стали необходимым архитектурным элементом. По дорогам потекли реки, многочисленные лужи покрывали всё пространство бывших цветников, детских песочниц и грибков, даже лавочки небольших аллей стояли в воде. Дети ходили в школу и детский сад и на улице больше не появлялись. Теплую одежду берегли, и мочить под осенним дождем родители им не разрешали. Пальто или стеганый плащ передавался по наследству. Что и говорить жить было тяжело. Дома печи тоже не топили, берегли дрова, зная, что зимы здесь ветреные и снежные, очень холодные. И это была бы не беда. По старинке соседи собирались в одной квартире. Было весело и тепло. Сообща готовились уроки, женщины занимались вязанием и шитьем, мужчины вели неспешные беседы за самоваром. Но репрессии, бушевавшие по все стране, раздробили человеческое сообщество. Каждый старался быть в одиночестве, боясь своего, не так сказанного слова, перевранного бывшим другом или соседом. Боялись доносов и как следствие ареста. Во многих семьях и так кормильцы отбывали десятилетние наказания за глупый анекдот, получая статью 58 часть 2. Общаться с семьями врагов народа боялись еще более. Их обходили за версту и часто семьи заключенных «врагов народа» срывались с насиженного места. Уезжали к родственникам в маленькие городки или деревни к родственникам, стараясь пережить это страшное время.
Я стояла у окна, укутавшись в теплый плед. Происшествия прошедшей недели не давали мне покоя. Особенного ничего не произошло, но страх быть опознанной поселился во мне. Я не знала, как мне поступить. Сердце сжималось от ожидаемой беды, и убить его я могла только вместе с собой. Уже прошло около трех месяцев пребывания моей семьи в Свердловске. Дети были устроены, на работе меня уважали и директор свел меня со своей семьей. Мы были не одни. Но начальник местного НКВД стал пристально следить за мной. То там, то тут мне передавали, что он интересуется моей персоной, уж как-то особенно дотошно. Нас познакомили на заседании горкома, где обсуждались сроки окончания стройки. Он сидел напротив меня, специально поменявшись местами с одним из руководителей местного предприятия. Глаза этого высокого худощавого человека были постоянно в прищуре. На вид ему было около сорока с лишним лет. Он был весь как из железа. Я ловила на себе его взгляд, но упорно делала вид, что не замечаю его. Мне нужно было сосредоточиться, что бы записывать речь докладчиков, но мощная жилистая рука, державшая остро отточенный карандаш методично двигалась вверх и вниз, постукивая по пустому листу бумаги. Это раздражало. Я посмотрела на него и мило улыбнулась, стараясь показать свою дружелюбность. Он не сводил с меня глаз. Я так и не поняла, был ли этот, обращенный на меня взгляд заинтересованного мужчины, как женщиной или проверяемого им сотрудника важного стратегического объекта. Объявили перерыв. Я вышла из зала заседаний, мой надсмотрщик подошел ко мне. Я растерялась.
- Татьяна Сергеевна, не убегайте, я все равно вас догоню – неожиданно для себя я уловила дружелюбные нотки в его голосе. А может мне просто показалось? Возможно, это просто тактика общения с жертвой.
-Вам не кажется странным, что я вас знаю, а вы меня нет? – Я засмеялась, пытаясь как-то скрыть неловкость.
- Мне уже доложили, что мной интересуется начальник НКВД.
-Вам уже докладывают! Вот вы какая. Всего три месяца, как вы приступили к работе, а уже докладывают.
-Я не так выразилась, но вы поняли, о чем я говорю - еще более смущенная проговорила я.
- Тогда, разрешите уж, я представлюсь, меня зовут Николай Ильич – он взял мою руку и пожал ее. Как-то стало легче. Все-таки своего врага лучше знать в лицо.
После совещания мой директор отпустил меня, рабочий день закончился и я переживала, как там мои детишки. Николай Ильич от меня не отходил. Мы перебрасывались ничего не значившими фразами и потихоньку пробирались к выходу. В гардеробной он любезно помог надеть мое легонькое пальто и, придержав дверь на выход, он невзначай спросил меня
-Татьяна Сергеевна, не угостите ли вы меня чаем? Хочется как-то семейного тепла.
-А, что, ваша семья с вами не живет?
-Да, я старый холостяк, сначала гражданская, потом служба. Переезжаю с места на место, как перекати поле. Так семьи не получилось. А у вас большая семья, как я слышал!
-Может в другой раз, я не знаю, что твориться дома, да и угостить вас нечем!- я пыталась отстраниться от него, но его железная рука несколько сдавила мою кисть.
-Прошу вас, не отказывайте мне, я сам из большой семьи, так что знаю, чем занимаются дети в отсутствии родителей. Меня этим не удивишь. А на счет ужина, я сам с удовольствием поделюсь с вами своим командирским пайком. - Мне ничего не оставалось, как пригласить его на ужин. Я надеялась, что девочки меня не подведут.
Николай Ильич оказался довольно приятным собеседником. Он довез меня на машине и, выходя из нее, прихватил из багажника довольно увесистый пакет.
Дети встретили меня как всегда криком радости. Я расцеловала всех детишек. Дома было убрано. На кухонном столе стояла тарелка с жаренной на сале картошкой. Чай в чашке уже остыл и, мне пришлось ставить чайник на огонь. Николай Ильич прошел в комнату и разговорил детей. Малыши давно не видели мужчину в нашем доме и прильнули к нему. Только девочки стояли в стороне, чувствуя мою холодность к гостю.
Николай Иванович мимоходом расспрашивал детей о папе, бабушке с дедушкой, ему интересно было все. Малыши охотно рассказывали ему о Сергее Степанович и Дарье Ивановне, о своем отце они уже забыли. Я немного успокоилась. Девочки сматывали пряжу, купленную мной на рынке. Гость подошел и к ним:
- Что это вы делаете?
-Мама пряжу купила носки вязать.
-Вы сами будете вязать?
-Да конечно!
-А кто вас научил? Мама, наверное? – я напряглась, вязать я не умела, но девочки абсолютно не задумались об этом и честно ответили
-Да! Наша мама так вяжет, что хочешь! – я побледнела и влезла в разговор
-Девочки часто мамой называют бабушку. Я вязать не умею, мне не интересно было, а девочки научились!
Николай Иванович посмотрел на меня каким-то особенным взглядом, как мне показалось.
- Вы, Татьяна Сергеевна будто оправдываетесь, вы меня боитесь?
-Да, я вас боюсь, я всех боюсь и себя боюсь. Боюсь, что дети будут думать обо мне плохо. Боюсь сплетен соседей и лишних разговоров на работе, а мне здесь жить. Боюсь потерять честное имя советского человека.
-Ну, вы это зря, я ко многим прихожу. Не только к вам, и не по долгу службы. И не раз еще приду. Привыкайте, голубушка! Ну, а мне уже пора. Рабочий день, знаете, ли - мы вежливо попрощались. Я с облегчением, он с сожалением.
-А хорошо у вас, я детей люблю!
-Подождите, ваш пакет! Сейчас! – я развернулась, чтобы принести пакет, но он задержал меня за руку.
-Не обижайте меня, я от всей души. Оставьте себе - Николай Ильич ушел, я закрыла за ним дверь, да так и осталась стоять, пока дети не позвали меня. Алла раскрыла пакет и давно забытые запахи вкусной еды наполнили всю кухню своим ароматом. Копченая колбаса и рыба, сало с розоватой шкуркой, полукилограммовая пачка масла, несколько банок тушенки – все это лежало в пакете.
-Ну, что же за страх тоже нужно платить. Спасибо, Николай…. Ильич.
Было понятно, что я попала под подозрение начальника НКВД. Вообще он стал часто приходить на завод. Стройка продвигалась быстро. Уже залили фундамент и теперь под противным, осенним дождем, часто превращавшимся в снег, заключенные выводили стены, почти метровой толщины. Женщины в мокрых фуфайках разгружали грузовики, привозившие кирпич. Машины стояли в очереди, то и дело сигналя. Директор и я, стояли под навесом, на смотровом холме. Он поочередно вызывал то прорабов, то инженеров. На месте лучше было разобраться в ходе стройки. Я только успевала записывать приказы своего начальника. Каждый день к нам приезжал Николай Ильич. Он интересовался строительством не по своему желанию, у него, то же был приказ. Так и проходили мои дни. То же в холоде, то же под присмотром, как и те несчастные, что разгружали кирпич. Разница было одна. Я на свободе, а они в заключении. Меня дома ждали, а их в бараке – нет.
Часто уставшие от непрерывного стояния и замерзшие, уже в сумерки, мы спускались с холма, садились в машину и ехали в контору. Ануш Рубеновна наливала нам горячий чай, и мы пили его все вместе в директорском кабинете. Николай Ильич неохотно покидал нас. Ануш Рубеновна тихо посмеивалась на до мной.
-Что-то он зачастил, Николай Ильич, я вообще замечаю, что он чаще всего к вам приезжает, а не к нам, нравитесь вы ему. А вы сама, Танечка, как к нему относитесь?
- Ануш Рубеновна, не смущайте девушку, ей и так нелегко! – Юрий Дмитриевич жалел меня и, будучи другом Гриши, относился ко мне, как к родственнице. Но и ему скоро стали понятны частые посещения начальника милиции.
-Вы бы не отталкивали его, а то он скоро звереть начнет, Танюша, Мужчина холостой, вас похоже, любит!
-Знаете, Юрий Дмитриевич, я еще в блудницах не ходила, да и не люблю я его, он мне жизнь портит своим вниманием, мало мне проблем – я отнекивалась, как могла, но Николай Ильич настойчиво навязывал мне свое присутствие. То пожмет руку, то подаст пальто, а то и вовсе напросится в гости. Мне же было страшно, я боялась, что дети, не ожидая подвоха, станут рассказывать ему, о своей прежней жизни. К сожалению, малыши липли к нему, им не хватало тепла и мужского внимания. Николай Ильич баловался с ними, часто приносил разные вкусности и дети ждали с нетерпением его прихода. Я делала вид особенной занятости, то готовила еду, то стирала в ванной комнате, закрывшись на крючок. Тогда он подходил к двери и вызывал меня оттуда, брал за руки и согревал их своим дыханием. Я все чаще ловила его взгляд влюбленного мужчины, но всякий раз я думала, что этот человек проверяет меня. Я боялась того, что он узнает о том, что Татьяна Сергеевна Петухова давно умерла и не было у нее никогда четверых детей и мужа. А как объяснить тогда их появление? Ведь стоило только послать запрос Москву и все выяснится. Мне было понятно, что отталкивать Николая нельзя, нужно быстрее обратить его из своих врагов в свои друзья. Но я не могла, еще мало времени прошло после Григория, после больницы. Мне омерзительны были все мужчины, просто пожирающих меня глазами и говоривших комплименты. Не зная, как поступить я неосознанно примеряла на себя, жизнь этих измученных женщин в мокрых телогрейках. Их поникшие головы в мокрых суконных платках. Их еле плетущиеся ноги в сапогах с налипшей грязью, с запавшими от голода и болезнью глазами. Я, страдала от того, что приняла на себя другую жизнь, погибшей женщины, по чьим документам я жила. Кто в этом виноват? Я стояла у окна и думала. Думала и смотрела на снег, покрывавшим осеннюю грязь, своим белым покрывалам. Скоро новый 1941 год. Что он принесет?