«Страсть писателя»
Был пьяный бал. У мастеров сегодня праздник. Но кто ценней: поклонница иль мастер?
Я был влюблён в неё, она была пьяна. Но мне не отдалась, такая. Как вихрь, я её унёс, увёз и усыпил в своей квартире. И тут смутился я тому, что делал с нею наяву. Мне было сладко и отрадно, но что-то грызло в бок — какой-то бог. Языческих мистерий. И вот мистерия одна, где ты и я, пьяны любовью и развратом. Я был каким-то агрегатом, я спал и грезил наяву. Наутро съела ты омлета (в шкафу лежали два скелета, полученных за эту ночь). Теперь мы были очень злые, глухие, грешные, мирские. И был триумф, и глас высокий, и срам, и стёб, и храм высокий. В аду всё будет продолжаться. Смеяться, прыгать, улыбаться. Но радости не будет там — внизу, а многих мам спасёт их чадо, мужчины — мусор, девы — свет. Ты доедала свой омлет. Так нежно ласково вкушала, как котик ты была послушна. Меня разрушила удушно. И звон к заутрени и много радостных метёлок должно их было замести. Ты не умеешь сам себя вести. Ты — мальчик, просто очень вредный, капиталист и гедонист, хочу тебя, но ты женат ведь, и женою ты прикрываешь наготу. Сам по себе ничто не стоишь, ты мой король, ты мой отец. Фиаско всем простым мальчишкам, когда есть крупный поворот, ты на машине вывез чистой: Я — кошка, спрятавшись под ней. Уж 40 дней, пора учиться... жить попроще, а мать сама похороню. Ты можешь? Я? - могу!
И сладострастие, и ночи простить не мог им русский Бог. И мы стоим на панихиде. Ты будешь также тут лежать. Тебя так хочется обнять. Но, мама-мама! Где ты, где ты? Я здесь не знаю никого, точнее парня одного, точнее взрослого мужчину. Я не могла найти причину. Я не звонила суток пять. Никто не знал, как нас искать. А я была твоим спасеньем, почти что всем, чем ты дышала. Дышала, совестью играла. Себя кому-то отдавала и всё ж не слушалась себя. А ты искать меня устала. И умерла. Под смех твоей распутной дочки. Крылов в аду не ставил точки. Ад — бесконечен, он для всех. Попасть туда большой успех, на дискотеку иль в богему, там жарковато, там геенна, но есть и душ. Там много-много мёртвых душ...
Да, с девочкой я доигрался. Куда смотрел, чему смеялся? Что делал я, когда был сам и пьян, и молод. Я где-то даже обучался. Я не дурак и я не гений. Но призрак «чистой красоты» меня теперь пугает всюду. Я в оперу бегу, в кино. Забыть так сложно и уснуть. Быть может нужен просто путь? Но на Руси везде распутье, Распутин всех заколдовал. Не в Рим ведут у нас дороги, у нас дороги все — кольцо. Как скерцо бесов у Шопена. В Сибирь так хочется бежать. Себя назначить декабристом. Там люди светлые, иные. Ну, а Москва? А что Москва? Так много здесь сердец погибло. Не всё здесь чисто, даже снег. И будь ты умный человек, езжай в Сибирь, в Иркутск, к Байкалу — финалу просто-бытия.
Мне говорят, что бред так пишут, как я пишу, когда язык быстрее мысли, что по-французски, то по-русски — одна болезнь. На то я сразу отвечаю, что я уже сходил с ума, что полон я иммунитета, душа в боях с собой закалена. Я сам себе давно психолог. Из-за той девочки замёрз ши-зо-фре-ни-чес-ки. Плюс кровь отца. А звали, кстати, её Катей.
Пропала страсть, сменился слог, и стало скучно мне читать про двух бесстыжих и кровать. Про смерть той матери несчастной, хоть и «любовью безопасной»... Какая гниль, и автор — дрянь. Пусть он скорей протянет длань. Ему PR и ганорар. Пусть будет с Катей.. Что ж поделать? Герой живёт, пока стремится, как птица в клетке, но я убью его лишь точкой, а точка эта... вот она.