Глава двадцать девятая

               
                Ночь всегда стара. В бархатных тенях просыпаются ужасы…
                Терри Пратчетт «Патриот».
 
                Именно в эти минуты Жумалы Данияров, изрядно запыхавшись от долгого бега,  распахнул дверь в Семёнову избушку. Топилась железная печка. Семён Лукич сидел  за столом в своей обычной позе и сосредоточенно наливался чаем, аккуратно прикусывая добытый в вагоне- ресторане проезжего поезда дефицитный сахарок. С  гвоздика над столом висела вязка баранок,  под чайником и кучкой сахара лежала позавчерашняя газета с кроссвордом, а с полки  тихонько бубнил магнитофон. И в эту мирную пастораль на плечах Даниярова ворвалась война. Но Сапонин не чуял её приближения, из всех мировых проблем его волновал только неразгаданный кроссворд.
                «Город в Казахстане, семь букв»?- повернулся на шум распахнувшейся двери Семён. «Чимкент»,- с ходу, будто пароль назвал тот имя  своего родного города.  «Молодец, а я-то никак не придумаю»,- похвалил его Сапонин.  «Ну, чего доброго скажешь»?-  спросил он: «Правду ли говорят, что пошли твои командиры к Лёньке водку кушать, а меня не позвали? Был такой прискорбный факт или не был»? «Дядя Семён»!- сорвавшимся голосом воскликнул Данияров: «Немцы в лесу»! «Немцы»?- пуще прежнего развеселился Сапонин: «Значит, опять Николай Иванович гостей из прошлого назвал. Это он умеет. Не псы ли рыцари на этот раз»? «Во-во, они»!  Семён достал с полки пачку Беломора, вынул папиросу, прикурил от уголька, и продолжил расспросы: А тебя выходит, послали мою драгоценную жизнь охранять»? «Предупредить, сказать, чтобы уходил и прятался»! «Как так уходить, когда я чаёв не допил. Заварка у меня ненашенская, вчера с вагона-ресторана купил и баранки тоже, как такое добро оставишь»? «Так они же сюда»… «Вот это оставь. Во-первых, хлопчик, немец ночью не воюет, потому что нация культурная и в потемашках  штаны замарать боится, запомни, а во-вторых, если меня сильно видеть желают, чем встретить их,  всегда найдётся, хоть чёрт со зла на меня за вчерашнее ружьишко моё заклепал. Мне недосуг, видишь, чай стынет,  а ты возьми магнитофон с полки, слышь, как поёт. Не забудь Витьке передать, что я ему его починил. А ты бери,  бери магнитофон то, к динамику подключи, да, смотри, части не растеряй, он же старенький, и кассету вон ту чёрную поставь с зелёной этикеткой». «Всё»?- переспросил он: «Молодец. А теперь садись чай пить с баранками, пей не жалей, нас впереди ночка тяжёлая ждёт»…
                А тем временем над лесом разнёсся из динамика суровый голос: «Хальт! Хенде хох! Ком цу мир»! «Редкая вещица»,- прихлёбывая чай с блюдца, похвастался Семён: «Самодельный военный разговорник. Мне его один отставной май ор  из диверсантов подарил. Душевный человек, за грибами сюда приезжал».  «Капитулирт, ферфлюхтен швайн»!- надрывался магнитофон. 
                Подкравшийся было к дому, лазутчик графа Арнольда в ужасе перед этим голосом дисциплинированно подчинился  командам, бросил оружие, и понуро побрёл, подняв руки,  к крыльцу, но на полдороге сообразил, что обращаются не к нему, и на карачках отступил под защиту леса, откуда во все лопатки помчался к графу, где, с трудом придя в себя, доложил, что побывал в ужасном месте, где неведомый русский великан, голос которого слышен за пять вёрст, мучает страшными муками толпы пленённых им добрых католиков.
                «Так вот, Женька, не могу я в толк взять, из-за чего у них свара началась? Неужто, самогонки не хватило»?- продолжал разговор Сапонин: «Да не косись ты на окно. Сказал же – немец ночью не воюет».  «Самогонки хватило, а,  как перепились они, Лёнька  кричать начал, что Карпёнкова погубил. Ну того самого, в честь которого болото назвали. То ли органам сдал, толи сам его убил. Да их не поймёшь, всякий по-своему  рассказывает, пьяные же были». «Значит, говоришь, Лёня Карпёнкова того»?- Семён корявым пальцем протолкнул в рот кусочек рафинаду, подождал, пока сахар растает, и сказал: «А водяной, поди, сразу за костыль, он же полста лет виновника ищет»?  «Во-во»! «И Змей там был»? «Был».  «Изба то хоть цела осталась»? «Сени Змей покривил, когда вылетал,  и Доску почёта сшиб, а так ничего». «Ну да Бог с ними»,- махнул рукой Семён: «Ты лучше скажи мне, Женька, откуда немцев Николай Иванович выковырял»?  «Откуда не знаю, только вчера они в 13м веке рылись, вот и проморгали, псов то». «Николай Иванович может. Увлекся, поди. А сам-то цел»? «Как? Я не говорил? Ранили его стрелой. Лейтенант приказал тащить его к посту ГАИ, а сам роту на войну повёл». 
                «Да ты чё»?- с лица Семена, будто студёным ветром, прилетевшим из давних годов, мигом сдуло умильное выражение. Блюдечко, расплескав чай, брякнулось о стол: «Что же ты сразу не сказал! Беда, то какая»!  «А немцы, немцы куда идут»?! спросил он спустя секунду: «Тоже на Петровск? Откуда же у них  теперешняя карта? Ах да, древний город и дорога поди не моложе. Дурак, короче говоря, ваш ротный! Сюда  Просфорова нести нужно было. А впрочем… Ну да ладно, собирайся, пойдём за Николая Иваныча с немцами переведаемся»… «Видал такое»?- Семён, порывшись под койкой, вытащил ящик гранат и пулемёт с гирляндой лент: «Это лейтенанта Петрова игрушки, который со Змеем воевать собрался, да прицел не выверил, троечник, и в Змея попасть не сумел. За что и поплатился… Снаряжай гранаты». «А переезд»?- не понял Жумалы: «Переезд на кого оставишь»? «Да чёрт с ним»!- рассмеялся Семён: «Час назад по линии передали, что на станции Левонов Пост пионер Ваня Сухоруков привязал задний вагон товарняка проволокой к рельсам, поезд тронулся, и… Короче говоря, поездов до завтрашнего вечера точно не будет». 
                Они вооружились и отправились в лес. И лишь магнитофон орал им в след: «Шпришь шнеллер. Во ист дир  крикс базис? Виффен зольдатен гипт ист дорт»? 
                Семён Лукич с Женькой шли да шли, да и дошли до поляны с обрушенным шалашом Николая Иваныча. «Ни фига себе»!- восхитился Жумалы: «Я к вам чуть не час добирался, а назад мы за пять минут дошли»! «А я с лесом не воюю, деревьев не валю, дорог не строю, мне дороги открыты», - объяснил Сапонин: «Я с ними по-доброму, и они со мной. Ну да недосуг об этом болтать, пошли».  «В казарме наши есть»?- на ходу спрашивал Семён. «Морозов с нарядом сторожит», - отвечал тот. «Зайдём потом, погреемся. Немец, я ж тебе говорю, ночью не воюет»… «Ложись»!- вдруг тихо, но властно прошептал Семён: «Вот тебе и не воюет».
                Упав в мягкие мхи, они увидали как между дерев, будто ниоткуда, опровергая все теоретические воззрения Сапонина, появляются и движутся рядами и колоннами через поляну плотные массы германской пехоты и конницы. Шли они долго, и, когда спустя минут двадцать, воинство скрылось из виду, пополз обоз. За обозом проскакал десяток всадников и, наконец, стало тихо. Подождав пару минут, Семён Лукич встал, отряхнулся и подошёл к знакомой с давних дней тонкой плёнке сиреневого тумана, попинал её сапогом и сказал: «Смотри-ка, Женька, раз дыра  в отличном состоянии, выходит, машина то исправна и не  выключена».  «Они её стрелой продырявили и с собой утащили».  «Тогда нам на ту сторону соваться не стоит»,- Семён  быстренько отдёрнул ногу из-за преграды: «Кто их знает, вдруг какой дурачок начнёт на кнопки жать». Сапонин поднял с земли камушек и швырнул за грань: «Выключил бы, и хана моей ножке, а сапог то почти новый. Ладно. Давай обстановку прикинем.  По-теперешнему говоря, прошло перед нами не менее двух стрелковых рот, не считая конных и обозных вояк. Сила немалая. Надо вашего командира искать, разговор с ним будет серьёзный».
                Дальний шум войсковых колонн затих. Ночь стояла разбойная, будто по заказу к таким событиям, и лишь потревоженная войском огромная птица билась в изорванных клочьях туч. «Здесь должен быть телефон, если немцы не спёрли»,- подсказал Данияров, и они оба с Сапониным принялись разбирать руины шалаша. Лес окутал их грибным  туманом и пронзительной прохладой русской ночи, когда и грустно, и страшно, и душа томится, но всякий раз на исходе лета стремится в эту грусть сквозь неоновый блеск городов. Стремится, потому что без ночи этой, без дорог неторных в неведомую глушь, без крика ночных птиц и далёких стонов, заблудившихся в ночи, тепловозов, стонов, тонущих в лесном море и доносимых до нас лишь благодаря необыкновенной проницаемости ночного воздуха, без веток, бьющих по лицу усталого путника, когда листвою мягкой, когда кистью рябиновой, а когда и лапничком колким, без замерших на  распутьях протянув к прохожему замшелые руки   корявых пней-оборотней, без пастей открытых чудищ-выворотней нету пути нам и счастья в жизни нашей грешной. Посади нашего человека в Мерседес последней модели, расстели перед ним заграничную  автостраду глаже гладкого, закружи голову рекламой и музыкой, а, придёт такая ночь, тормознёт он свою чудо машину, где там в буржуинстве разрешено по правилам ихним, и посреди прерий, саванн, гор ли скалистых пригрёзится ему разбитый тракторами просёлок, избы на пригорке, небо в пелене туч, березник-ельничек, запах грибной.   А  может, и  не пригрезится ничего – в душу всякому не залезешь, тайн не вызнаешь…   
                Ну да Бог то с ними то со всеми.
                Ночь. Лес. Мрак. Что, мужик, не страшно?  Нет?
                И верно. Чего тебе бояться, когда сидишь ты в тепле у телевизора при  свете лампы в полтораста  свечей, а на газу мирно варится ужин. Но, лишь только, испуганно моргнув, потухнет по  деревням электрический свет, и небо, усеянное алмазной пылью бесчисленных звёзд, распахнётся над твоею головой, как рухнут неведомо куда прошедшие столетия, и, что двенадцатый, что двадцатый, что какой-нибудь замшелый седьмой век станет всё равно. Заорёт за околицей не то лиса, не то неведомая ночная птица, не то упырь, поднявшийся из оврага, навалится  бездонный мрак, полный пугающих видений, и орды неведомых варваров пройдут верхами под твоим окном. Тогда овеет  могильным холодом твою душу ужас бессилия перед  неожиданно восставшей громадой  мира. Пылинкой на ладони Господа очнёшься ты от гордыни.  Все мучения твои  и труды станут сором, и сонмы недобитых драконов, хлопая пыльными перепончатыми крыльями, пронесутся над твоею крышей. 
                В тот час ты поймёшь, что прожил сорок лет на земле зря. Все, дарованные тебе судьбой,  враги ушли безнаказанными, сытые драконы, весело рыгая, жрали твоих друзей, Поганое Идолище не вылезало из-за твоего  стола, а посвист Соловья не стихал ни днём, ни ночью!  Ты же смотрел и молчал. Почуяв опасность, отходил в сторону, меч ржавел в хлеву, а, прослышав о делах твоих, славные предки беспокойно переворачивались в своих гробах…
                Ну, что же ты?!!  Чуть рассветёт, отрывай идолище от холодильника и езжай, сжимая в руках дедовский меч, топор ли на худой конец, попутным лесовозом к логову ближайшего злодея, колдуна или дракона, а за отсутствием калёной стрелы бей Соловья Разбойника из рогатки гайкой на 19 в лоб! 
                «Ночка, и верно. Разбойная»»,- усмехнулся Семён Лукич: «Не страшно тебе»? «Страшновато» «Не бойся. Слышишь, выпь кричит? Не срок ей кричать. Это водяной, хрен старый, в омуте проснулся, знак подаёт.  Девок водяных к себе на совет созывает. Должно плохо спал или грязь в реке обнаружил»…