Серебро почернело.Гордость и сырости.
На книгах от мандаринов желтые полосы.
После полудня я закрыла глаза и вышла с балкона.
в ноябрьском Риме. Колкости. Вольности. Оплошности.
Твоя кожа горячая,касаюсь ладонью
Наивные убеждения: зачем-то задумалась о курсах валют
и колебаниях послеобеденного воздуха.
Знаешь мне вовсе не горько, по гортани эспрессо,
ты вчера заключила, что нас обеих порядком тошнит от местной еды. Уже.
Мы уже не стали.
Стали чуть хуже.
Недостатки климата, маскировка опыта,
за тобою в очередь, под ногами камыш.
По-другому как? - в ноябре моросит, ты сняла пальто и устала хитрить.
Я вышла с балкона, балет переводчика, отцвели и высохли, Санте некогда: Стенки узкие.
Старый фонд в центре столицы Италии.
Горячий диван, горячий живот, у тебя даже волосы горячие. И на маяк как обычно не поехали.
«Не пиши про меня, не ищи про него, ничего не пости», - сказала ты у стеклянной двери в какой-то очередной искусствоведческий архив.
Завяжи петлю, распусти узор, укуси за боль, ты же знаешь, как странно мне третий год о тебе молчать.
Я бросилась в кресло. Ты бросилась в лето и в золотых сарафанах ушла за вином.
От отчаяния яблоко. А за фруктами штуками вышли из ванны слова. Ты снова обиделась. Села на краешек. Адвокат раскланялся: нам обеим не светит компот.
Давай отключим давление, отопление и переводную британскую поэзию, где дети, где мы ты с лисой, я босой вошла в Колизей, тут такая взросла, что кровь сквозь асфальты сочится.