Алексею Венедиктову
- Жрать будешь ?
Она встала в дверях, уперев руки в боки, угрожающе нацелившись на меня колоссальной грудью.
- А что именно ? - я не хотел есть, но огорчать ее не хотелось, поэтому я сымитировал интерес, спасибо Ленке, научила, жаль имитировать оргазм никак не получалось.
- Борщ прошлогодний.
Борщ я не уважал. Никогда.
- Ну его на хрен, - решил я. - Унылый борщ ? Я лучше радио послушаю. - Сел за стол, закинул ногу на ногу, форсисто выставив ботинок " Прощай, молодость", с наклеенными полосками лейкопластыря, ну чем не " Адидас", красиво и модно. - Хотя по радио то же самое, речи, унылые, как вчерашняя отрыжка.
- Кофе будешь ? - она, видимо, решила стоять насмерть, обязательно чем-то угостить.
- Какой ? - я пил лишь растворимый, считая натуральный продуктом жесточайшей эксплуатации разномастного пролетариата в братских обезьяномогучих республиках, поныне вопиющих о происках империализма в любую свободную минуту, что изредка выпадала между очередной гражданской войной и очередным срывом стратегических планов по наркотраффику.
- Цикорий.
Я прищурился. В голову молоточком тукнуло :" Бешенство матки". Не в смысле национальных особенностей развития женского организма в период климакса, а подразумевая слова Эшли Джадд, ну, когда она, обалдев от открывшейся истины, орет " Да! Королева-матка ! Мать всех жуков!", а ее торкнутый приятель сидит рядом и довольно лыбится. "Пришла пора отыскивать пути отхода", - шепнув это заклинание, я приподнял зад с икеевского табурета, но был немедленно пригвожден хрупкой рукой хозяйки.
- Тебе не все равно ? - с ненавистью прошептала она. - Стаканчики-то, все одно, пластиковые.
Это меняло все дело. Ну почему сразу не сказать ? Иисус, вон, сразу расклад дал за старые мехи и смехи, а она до упора таила суть смысла.
- Пластик. Родной. Говенный. Ненастоящий. - Эпитеты поперли из меня, только бы не вылезло что-нибудь австрийское, а то точно Гитлера вспомню. Не к месту вспомнился великолепный индийский фильм из детства " Зита и Гитлер", с танцами и песнями.
- Харэ. - Яростным баритоном, эротичным тембром, адским ультразвуком, возмущая и колебля равновесие Вселенной кощунственными децибелами, дьявольским коктейлем из Герца, Херца и Герцена остановила она начавшийся полет фантазии. - Нет ни кофе, ни цикория, ни хера нету.
Исаак Бабель высунулся небритой рожей из-за югославского холодильника, подаренного папе хозяйки самим Тито, презренным фашистом и холуем, власовским недобитком, замаскировавшимся агентом британских спецслужб, подлым наймитом Запада, и еврейским тенорком проблеял :
- Как пел товаисчь Ленин " Во всем у нас недостача и гавнодушие".
Я запустил в него пепельницей.
- Изыди. Довлатова не трожь !
Могущественные силы магии, таящиеся во мне, обдали комиссарского писателя синим пламенем природного газа. Он взвыл.
- Сволочь ты, Дрюня...-угасал голос исчезающего Бабеля. - Нас на бабу променял, Мамлякат Борисовну. - Призрак таял, и все его невысказанные речи смешались воедино, как оплавленная пленка из магнитофонной кассеты корпорации " СВЕМА". - А поляк он, что, не лошадь разве, а карабин японскай, с точным боем, и голова взорвется бодрым гимном. - Шелестящие звуки затухали. - И путь опасен, как Буденный...
Она замерла. В первый раз в жизни поняла, какой великий человек, без ложной скромности скажем - гениальный, сидит на икеевской табуретке посреди маленькой кухоньки трущобного рая великой страны.
- Это Бабель был ? - по шевелению губ угадал я. - Настоящий ?
Я мрачно кивнул. Да уж, не пластиковый.