Скажу сразу, милостивые государи, что я отшельник. Это я молвил, чтобы изначально читающей публике стало ясно и не было опосля нареканий, чтобы не пеняли: «Негодяй! К чему народ подбивает – мир бросить, от людей уйти…» Так что, неча пенять - годяй я. А коли я в пущу ухожу, так видать путь у меня такой. А может я в пущу от одиночества и убегаю? А? А может то для меня лепо?
Самое что ни есть большое одиночество – это в толпе людской. Толпа она человеку враждебна – тонет он в ней как в море или растворяется и человеком мыслящим быть перестает. А в лесу там не одиноко вовсе. Окромя зверей и птиц разных, с которыми разговор вести радость одна, еще древа старые стоят мудростью наполненные. И хотя их язык не каждый и разумеет, но при старании и рвении понят сиё возможно, и кроме мыслей мудрых от сих божьих созданий при общении получить можно успокоение и благодать.
Блуждал я как-то намедни в лесу дремучем в стране горной – в той самой, что в старые времена племена населяли, которых называли карпы да бастарны. Что за народы это – никто ныне не ведает. Не христиане то были – эт точно, ибо жили в тех местах еще до того, как вера христова сей край осенила радостью. Опосля те горы народ населял, который белыми хорватами назывался. Сей славянский люд долго был языческим, но крещён был людьми праведными. Места те, где блуждать в размышлениях я изволил, расположены в стороне южной от места святого которое Скит Манявский нарекли. Кроме прочего знаменит скит сей тем, что в нем был невинно убиенный супостатами славный гетьман Великого Княжества Руського Иван Выговский во время чтения святого письма. Боронил сей гетьман Русь и веру православную, живота своего за Отчизну не пожалел, славен был победой доблестной в битве под Конотопом над супостатами злыми. Да позабыли сего витязя на Руси – видать Русь не чтит героев своих…
Так помянул в пуще той я гетьмана праведного и молился за упокой души его. Так блуждая по лесам диким, вышел я на вершину горы лысой и каменистой которую в народе Игровищем называют. И неспроста. Ибо в старые времена на той горе язычники поганые капище возвели и свои игрища устраивали. И по сей день на камнях да скалах увидеть можно изображения зверей, людей, чудищ разных да знаки непонятные. Да еще большие камни сыскать можно один на другой взгроможденные и стол напоминающие. А иные камни большие и длинные в землю вкопаны торчат. Учёные люди такие вот нагромождения дольменами и менгирами называют. У язычников тех во время старое храмов не было – так они кумирам своим у тех камней молились. Так что без молитвы на той горе никак нельзя. В грех тяжкий впасть можно.
А еще на той горе век назад тому люди еще один грех учинили. Тоже игру странную затеяли. Стали одеваться в одежду разную – одни в одну, другие в другую. Цветом и кроем только те одежды и отличались. И на вершине той горы ямы рыли и железо всякое туда таскали. А ежели они другого человека в иной чем у них одежде видели так убивали его. Вот какую игру греховную затеяли. Не иначе как лукавый их на сие игрище соблазнил. Так что молится там надобно и за спасение душ людей тех…
С таким мыслями по вершине горы я блуждал и увидал облако, на меня прямо летящее. А сказать надобно как в горах пребываешь, так облако бывало налетит так и окутает всё – ничего тогда не видно в окрестности. Такой бывало туман в том облаке, что ежели в носу ковыряешься, то не понять – в своём ли али в чужом. Вот как. И лятит то облако на меня прямо. А когда ветер совсем его ко мне приблизил, узрел я на том облаке письмена кем то начертанные. Подумал я вначале, что чудак какой это написал – ну разве христианин православный, полянин то или дулеб, или древлянин стал бы на облаке писать? Но потом подумал я – а ведь чудь в местах сих и не жила то никогда. Да и потом – разница то какая – на облаке писать али на пергаменте, али бересте? Всё тлен. Всё прахом станет и пропадёт. И помыслив так стал я читать. И те письмена уразумев, запомнил и решил поведать всем людям православным. А облако то растаяло и исчезло навеки.
(Светопись автора повествования)