ЧАСТЬ 2
.
ЗАВОЛЖСКИЕ ЛЕСА
Прекрасные заволжские леса,
Вы много тайн в своей глуши хранили.
Живёте вы теперь на небесах.
А здесь вас нет: в воде вас утопили.
ХРЯЩ
Бандит, испугавшись Магды, с воем кинулся к своему коню, мигом, вскочил в седло и с криком: «За мной!» помчался по дороге. За ним поскакали девять его спутников, ещё не понимая, что так напугало их предводителя.
Отряд из десяти бандитов галопом промчался по лесной дороге. На опушке леса возле ручья последовала команда главаря: «Стой! – приехали». Дюжие молодцы спешились со взмыленных коней.
- Что ты там увидал, Хрящ? Засаду что ли? – спросил молодой усач, вытирая шапкой пот с лица. - Неслись так, будто черти за нами гнались.
- Хуже, – ответил главарь. – Там ведьма огненная, чуть меня не опалила.
Здесь оставаться нельзя – этот лес заколдован. Уже ночь наступила, уйдём в поле, и в стоге сена переночуем, а коней стреножим и у стога поставим.
Они дали коням отдых, а когда те просохли от пота, напоили их из ручья и, вскочив на них, не спеша покинули лес, выехав в открытое поле. Уже начало бледнеть небо, наступало утро.
- Вот и не удалось нам поспать, и всё из-за проклятой ведьмы – ворчал Хрящ.
-А то мы всё время ночами спим, возразил крупный высокий мужик по имени Гаврила. – Чай не впервой нам ночь не спать.
В то время разбойничьи отряды из беглых крепостных грабили проезжих купцов и других богатых путников. Преступников по призванию было в них мало. В основном это были жертвы жестокости помещиков. Одним из таких отрядов командовал беглый крепостной Савелий Лукин по прозвищу Хрящ – здоровый сорокалетний мужик, у которого помещик приказал засечь до смерти жену и малолетнего сына за ничтожную провинность.
Разбойники расположились рядом со стогом сена. Одеты они были почти одинаково: тёплый, подбитый мехом армяк с широким поясом, за которым заткнут кистень, меховая шапка и высокие сапоги с заправленными в них сермяжными штанами. У каждого за спиной на ремне через плечо было прикреплёно ружьё. Располагаясь на отдых, они сняли оружие и положили его рядом с собой, кроме кистеней за поясами, с которыми не расставались никогда, даже во сне. Сквозь облака пробивались лучи восходящего солнца, прогоняя утренний туман. Пахло прелыми листьями и отцветающей полынью, гомон птиц заглушал голоса людей. Высоко в небе виднелся клин улетавших на юг журавлей. Утренняя прохлада бодрила и придавала сил.
- Плохо дело, – покачал головой Хрящ: – совсем светло стало, такой отряд, как наш, сразу заметят. Придётся в стог сена зарыться да поспать до вечера. Коней стреножим и на длинные поводки в лесу привяжем, пусть пасутся; а сами давайте сядем на сено и перекусим перед сном. Выспаться всем надо перед дорогой.
Так и сделали: около стога разложили рогожку, наложили на неё разной снеди, а Хрящ даже вынул из мешка шкалик водки. Они уселись вокруг рогожки кружком и начали пировать, делая по очереди глоток прямо из горлышка. Когда всё было съедено и выпито, усач по имени Семён спросил Хряща:
-Ты что же, Хрящ, неужели настоящую огненную ведьму видал? Не показалось ли тебе? Что-то я отродясь о таких ведьмах не слыхал.
- Вот как заеду тебе по башке, молокосос усатый! – рассердился Хрящ – Ишь чего придумал: «Показалось!».
- Тогда расскажи нам, какая она, – хором попросили разбойники.
- Голова как у бабы, без усов и бороды, руки ко мне тянет, а сама вся в огне, пламя даже над её головой огненными языками полыхает, и искры в разные стороны летят; а глаза её как угли горят.
- Чёрные, что ли? – перебил его Семён – Или красные?
- В том-то и дело, что глаза-то у неё зелёные, горят зелёным огнём, как у зверя лесного, меня даже затрясло всего. Еле ноги унёс.
-А не за то это с тобой случилось, что ты на днях на лесной дороге купца с купчихой порешил и ограбил? – спросил Гаврила, - Может, это душа купчихи к тебе явилась, да отомстить хотела?
-Что-то к моему бывшему барину души моих жены и сына не являлись, – с горечью в голосе – произнёс Хрящ, - а ведь он их кнутами до смерти запорол. Я так после этого весь свет возненавидел, хотел горло хозяину перерезать, да слуги его мне помешали, так я ночью усадьбу его поджёг и сбежал. И настолько я был зол, что купца с купчихой, как кур зарезал, и жалости никакой не было.
- Вот почему ты огненной ведьмы так напугался, – догадался Гаврила. – Огонь-то горящей усадьбы в душу тебе запал. Верно, никто оттуда живым не вышел. Вместе с извергом сколько душ невинных погубил: там ведь были его жена, дети, прислуга. Они-то в чём виноваты? Теперь вот геены огненной боишься.
После исповеди Хряща надолго воцарилось молчание. Хрящ сидел, опустив голову, и молчал. Действительно, после поджога усадьбы он начал боятся огня. Видимо, где-то в глубине души червячок совести точил его.
Наконец Семён сказал:
- Вставайте-ка спать, ребята, ведь нам всю ночь ехать придётся.
На том все и согласились, нарыли себе нор в стогу и улеглись в них, забросав себя сеном. Вскоре все, уснули богатырским сном, и только Хрящ всё думал о своей погибшей семье. Скупые слёзы скатывались у него из уголков глаз к вискам. Особенно часто вспоминалась ему их избушка, покрытая соломой, а в ней жена, сидящая за прялкой и рядом с ней их сын – пятилетний Никитка, скакавший верхом на палке вместо коня. И тот ужасный день, когда его жену и сына поволокли сечь на барский двор за подгоревшие пирожки. Они бы не подгорели, если бы жена не выскочила во двор, чтобы спасти сынишку от разъярённого быка. Когда она вернулась на кухню с сыном на руках, пирожки уже подгорели.
- Так тебе твой ублюдок дороже барского обеда?! – закричал разъярённый хозяин. - Сейчас же всыпать обоим по двадцать кнутов!
Их секли обнажёнными. Никитка не выдержал, и умер после десяти ударов прямо на скамье. Жену еле живую принесли и бросили в избе на лавку. Через час умерла и она. Савелий в то время объезжал молодого скакуна и не видел расправы над своей семьёй. Когда он возвратился в избушку и увидел мёртвых, истерзанных жену и сына, то застыл, как в параличе. Вокруг хлопотали соседи, готовили похороны: обмыли и одели покойных, положили их в наскоро сколоченные гробы. Хрящ ни на что не реагировал. Так и просидел он всю ночь не шелохнувшись возле гробов. Сердобольные соседки пытались напоить его чаем или водкой, но он сидел, как статуя, на одном месте, не реагируя ни на какие уговоры, молчал и смотрел в одну точку безумными глазами.
- Пропал мужик, – судачили соседи. – Поди, умом бедняга тронулся.
К могиле его подтащили под руки, ноги у него заплетались, а на лице была всё та же окаменелость. Только на поминках он узнал причину гибели своей семьи. И как на грех в это время из барской усадьбы послышались музыка и пение: хозяева в этот день устроили праздник. Хрящ мгновенно встрепенулся и с рычанием бросился вон. Пятеро здоровых мужиков еле сладили с ним. Они притащили Хряща обратно в избу, напоили водкой, но он продолжал буянить. Пришлось связать его и уложить на лавку. Наконец он угомонился и вроде бы заснул. Тогда соседи разошлись по домам, ослабив на нём путы, но, на всякий случай, закрыв избу на замок. Когда всё успокоилось и в господском доме погасли огни, Хрящ освободился от пут, нашёл в чулане острый топор и вышиб плечом дверь. Он убедился, что всё вокруг тихо, и, крадучись, направился к барской усадьбе. Сторожа, хлебнувшие вина, крепко спали на своих местах. Хрящ взял из сарая весь запас керосина, обошёл вокруг усадьбы, обильно поливая им её стены, затем при помощи огнива добыл огонь и бросил его на стену. Огонь мгновенно охватил весь дом, а Хрящ кинулся бежать через хозяйскую рощу в лес. Он бежал, как загнанный зверь от погони, пока не добежал до мелководной речушки, протекавшей по дну оврага. Скатившись со склона, Хрящ побежал по воде, разбрызгивая её по сторонам. Пробежав несколько метров, он обернулся в сторону усадьбы. Там полыхало огромное зарево. Сухое дерево, облитое керосином, горело, как факел. Ни погони, ни лая собак не было слышно. «Вряд ли кто там живой остался», - удовлетворённо подумал Хрящ и вышел из воды. Он направился к большой дороге, пролегавшей через лес. Наступал рассвет, но в лесу было ещё темно. Вдруг вдали послышался конский топот. Хрящ затаился, сжимая топор и готовясь дорого продать свою жизнь. Топот приближался, было слышно поскрипывание рессор кареты. Хряща охватила такая злость, что он решил умереть, но убить тех, кто ехал в карете. И вот она показалась, запряжённая парой гнедых лошадей, с кучером на облучке и лакеем на запятках, за спиной у которого торчало ружьё. Когда карета приблизилась, Хрящ рассчитал расстояние и со всей силой метнул топор в голову ямщика. Острый топор срезал тому голову, как бритвой.
Испуганные и больше никем не управляемые кони понесли, карета опрокинулась. Лакей, упав на землю, выронил ружьё, быстро поднялся и кинулся бежать. Хрящ тут же подобрал ружьё, но стрелять не стал, чтобы не привлечь ничьего внимания. Он отыскал в траве свой топор и зарубил им купца и купчиху, которые вывалились на землю из перевернутой кареты. Потом Хрящ набил золотом свои карманы из их сундучка, выгреб остатки золота в кисет и спрятал его за пазуху. Кони с волочащейся за ними каретой пробежали несколько метров и стали. Хрящ выбрал коня посильнее, распряг, вскочил на него и ускакал. Через два дня в глухом лесу он встретил семь вооружённых всадников. Это были такие же беглые крепостные, как и он. Промышляли они грабежом, но нападали только на богатые повозки. Позднее к ним присоединились двое юнцов из воровской шайки, бежавших из острога. На одной из стоянок все единодушно избрали Хряща главарём как самого подходящего по возрасту и характеру. Утомлённый воспоминаниями, Хрящ заснул только к вечеру.
Проснулись они перед заходом солнца, когда его косые лучи окрасили окрестности в алый и розовый цвета. Осень отдавала последнее тепло бабьего лета.
- Подождём, пока солнышко сядет, потом быстро проскачем открытое место, а там вдалеке и лес виднеется, – сказал Хрящ и затем, обратился к Семёну:
-Ты вот меня вчера пытал, усач, а сам-то ты от какого барина сбежал?
- Меня в рекруты забрили, – ответил Семён, – а у меня тогда жена была на сносях, поженились мы с ней всего год назад. Вот я и подумал, что за двадцать пять лет службы я их и в живых-то не застану, а если убегу, то лет через десять моё бегство или позабудется, или что-нибудь изменится. Вот тогда я за ними приеду и привезу их туда, где сам обоснуюсь, если, конечно, живы все будем.
- А что может измениться? – спросил Хрящ.
-А вот, в народе всё говорят, что крепостных крестьян на волю выпустят, так если это совершится, мне в рекрутах-то уж совсем невмоготу будет, а тогда и бежать-то труднее. Если поймают, сразу убьют.
Пока текла их беседа, солнце закатилось, осенние сумерки быстро сгущались. Небо потемнело, и зажглись первые звёзды.
-По коням, братья! – скомандовал Хрящ – Да быстрее их седлайте.
Прошло всего несколько минут, всадники уже сидели на конях и мчались по направлению к лесу во весь опор. Лес встретил их сыростью и душным запахом прелой листвы. В темноте они ехали медленнее, чтобы сберечь силы себе и коням.
Близился рассвет. Вдалеке блестела широкая река, над нею на высокой горе угадывался город, за рекой синели сплошные леса, покрывавшие невысокие холмы.
- Похоже, мы прибыли, мужики, – сказал Хрящ. – Только как перебраться на тот берег- В городишке наверняка есть паром, но нас там сцапают, да и в городе нам показываться нельзя по той же самой причине.
- Можно сказать? – попросил слова Егор, плюгавенький, небольшого роста мужичок, но самый хитрый из всего отряда.
- Говори, – хором попросили его остальные разбойники.
- Так вот, – начал он, почесав нос, - я думаю так: гора, на которой город стоит, видать, высока. А значит, за городом овраги есть, кустами заросшие. Если мы, пока не рассвело, до них доскачем и спрячемся, нас до вечера никто не найдёт, а если кто случайно сунется, то вот он, - Егор указал на кинжал, висевший у него за поясом. - Стрелять нельзя, потому как звук от этого получается. А когда завечереет, тогда и будем переправляться.
Идея Егора понравилась всем, и вот отряд уже во весь опор мчался, не разбирая дороги, на северо-восток, минуя городок. Они прискакали на место, когда солнце уже поднималось над горизонтом. Глубокий овраг скрыл их от посторонних глаз. В нём росли не только кусты, но и деревья. Дно оврага подходило прямо к реке. Волга была очень широкой, и вплавь её, пожалуй, было не одолеть. Но напротив оврага, где прятались путники, как раз по середине реки располагался узкий и длинный остров, по форме похожий на палец, весь заросший деревьями и кустарником.
- Вот это удача! – обрадовался Хрящ – Как только наступят сумерки, рядом с конями доплывём до острова, там отдохнём, а как забрезжит рассвет, поплывём на ту сторону. А сейчас зайдём в глухой кустарник и подождём вечера. Только коней надёжнее спрячьте.
Целый день путники сидели в овраге как на иголках, опасаясь того, как бы их не заметили случайные прохожие, но к счастью, их до самого вечера никто не потревожил. С наступлением сумерек они привязали свою поклажу на спины коням, особенно тщательно спрятали порох. Потом взяли коней под уздцы и поплыли к острову, стараясь держаться вместе. Из-за быстрого течения плыть было трудно, попадались воронки водоворотов, которые приходилось оплывать, да и путь до острова оказался не таким уж и близким. Путники и их кони совсем обессилели и еле двигались, уносимые течением. Наконец они достигли берега и без сил повалились на прибрежный песок. Немного отдышавшись, мужики пустили коней пастись, а сами, дрожа от холода, сбились в кучу и тесно прижались друг к другу, но костёр не развели, опасаясь, что их заметят. Так они провели ночь. Как только небо начало светлеть, все были уже на ногах. Наскоро подкрепившись промокшей при переправе снедью, они крепко взяли коней под уздцы, собираясь переплыть оставшуюся часть реки. Все плыли, стараясь беречь силы себе и коням, обходя водовороты, которыми была богата прославленная в веках река. До берега было ещё далеко, когда прозвучал победный клич Гаврилы:
- Ура, братцы! Дно под ногами! Вот смотрите, я на дне стою.
Все с облегчением ступили на дно, хотя вода достигала кому до плеч, а кому была и по горло. Они уже неторопливо шли к берегу и вели своих коней. На их счастье, на левом берегу Волги дно было пологим. Когда они вышли на берег, Хрящ опустился на колени лицом к реке, широко перекрестился и дрогнувшим голосом сказал:
- Слава тебе, Господи, через такую ширь живыми все переправились. Спасибо тебе, Волга-матушка, ты нам жизнь спасла, и мы все теперь у тебя в долгу, родная.
Остальные до пояса поклонились реке и, взяв под уздцы коней, направились осматривать местность. Плоский песчаный пляж левого берега реки круто переходил в возвышенность с отвесными краями, покрытую наверху хвойными лесами. Взобраться на неё не было никакой возможности, и путники шли вдоль берега реки, ведя за собой коней. Наконец они нашли более отлогий подъём и с трудом вскарабкались на вершину возвышенности. Там рос густой сосновый лес. Местность была покрыта высокими холмами, изрезана глубокими оврагами, и для жилья была непригодной.
- Ну, что же, - сказал Хрящ, – поедем на юг – здесь безлюдно, можем ехать днём, но упаси вас Бог ограбить или убить какого-нибудь богача. С тем, кто это сделает, без суда и следствия сам расправлюсь. Иначе нам отсюда бежать придётся. С разбоем покончено! Поняли? Новую жизнь начнём: охотиться на зайцев будем и рыбу ловить. Дома себе построим. Бог даст, поживём свободными людьми.
Все согласились с Хрящом и поехали искать для себя удобное место. Сосновые леса чередовались с дубовыми рощами и обширными долинами, обильно заросшими высокой пожухлой травой.
- Вот ты меня пытал, кто я и откуда взялся, – говорил Хрящ, ехавшему рядом с ним Семёну. – А про Егора так никто ничего не знает, а надо бы: уж больно он хитёр, давай-ка попытаем его, что он есть за человек.
- Его-ор! – крикнул Хрящ. – Подъедь ко мне, разговор есть.
Егор послушно подъехал к предводителю и ехал рядом с ним.
- Скажи нам, Егор, от какой напасти ты в разбойниках оказался? – спросил его Хрящ – Уж больно вид у тебя не разбойничий, только не хитри, мы теперь все как братья, столько невзгод пережили вместе и врозь, а теперь жить бок о бок нам придётся.
- Ну, что же, скажу, – ответил Егор. – Никакой напасти у меня не было. Работал я управляющим у одного богатого барина, семьи у меня не было: я так - иногда с дворовыми девками баловался. Как-то раз поехал мой барин на бал да, видно, торопился. Из шкафа денег взял, а запереть его забыл, и ключи прямо там оставил. Тут бес меня и попутал: взял я все деньги из шкафа, лучшего коня из конюшни оседлал и в лес сбежал, а там вас встретил. Вот и вся моя история. Теперь хочу вольно жить да богато.
- А много ли денег-то было? – спросил Хрящ – Ты не таись, мы все тут при деньгах. У меня так золота полны карманы. Ты наш закон знаешь? У вора из своей шайки украсть – это последнее дело. За это немедля лютая смерть полагается. Понял?
Егор в знак согласия кивнул головой, но ничего не сказал, потому что имел при себе миллион, тщательно спрятанный в одежде, обёрнутый непромокаемой бумагой. С обнародованием своего богатства он решил повременить, пока хорошенько не узнает каждого из шайки.
Посовещавшись, путники решили укрыться в густых заволжских лесах и спешили, чтобы обосноваться там до наступления зимних холодов. Переправившись через реку, они ещё долго бродили по лесам, выбирая безопасное место для жительства. Наконец Хрящу приглянулось одно довольно высокое и ровное плато, заросшее высокими и ровными соснами. Плато с трёх сторон омывалось реками – неширокими, но бурными. За реками, в нижних лесах было много озёр и болот. В озерах плавали дикие утки, уже собиравшиеся в стаи для полёта на юг. В прозрачных водах резвились косяки рыб. В пожухлой траве то и дело показывались заячьи мордочки, с любопытством поглядывающие на людей, которых они видели впервые.
- Ну здесь мы с голоду не помрём, – удовлетворённо произнёс Хрящ. – Давайте проверим лес, что на горе растёт, которая на юг смотрит и на берегу речки стоит. Река-то не широкая, не как Волга.
И они, переплыв на конях через речку, начали подниматься в гору. Она была невысокой, но крутой. Подниматься приходилось по спирали, а поднявшись, путники увидели обширную равнину, заросшую высокими, стройными соснами, ровную, как ладонь. Их кони мягко ступали по опавшей прошлогодней хвое. Воздух был напоён запахом душистой смолы.
- Слава Богу! Лучшего места и желать нельзя, – провозгласил Хрящ.
- Подкрепимся немного, и за работу – время терять нельзя. Бабье лето короткое, за ним холода начнутся. Успеть бы здесь на зиму обустроиться.
Мужики разгрузили коней, стреножили их, разожгли костёр, поели, отдохнули и принялись за работу. Сначала соорудили шалаш, чтобы укрыть припасы от дождя, особенно заботились они об оружии и порохе. Затем обследовали узкую и спокойную речку, которая впадала в бурную и широкую реку, текущую с севера на юг и в конце своего течения впадающую в Волгу. Речка была неглубокой, и в одном месте был найден брод глубиной ниже колен, который использовали для переходов на заливную часть поймы с озёрами и плавающими в них дикими утками.
- Мужики, глядите-ка – здесь черемша растёт! – воскликнул Пахом, коренастый бородатый мужик. Он срывал зелёные, несмотря на осеннюю пору, стебли дикого лука, называемого черемшой, и жадно их поедал.
- Смотри, отец, много-то этой черемши не ешь, брюхо не заболело бы, – сказал высокий застенчивый юноша – его сын Николай.
- Хватит брюхо набивать, Пахом, – урезонил его Гаврила, – лучше траву рви коням на корм. Эх! Косы нет, сейчас мигом бы всё скосили, – добавил он с горечью. - А руками разве её нарвёшь десяти коням на всю зиму?
Вечером на лесной полянке Хрящ собрал свой отряд и провозгласил:
- Слушай меня, мужики! Награбленного добра нам хватит, чтобы всем дома хорошие да просторные построить и жить своими семьями, ни в чём не нуждаясь. Пора хозяйством заняться, а с одними топорами ничего не построишь. Надо сброситься да закупить всего для жизни необходимого. А за всем этим пошлём Егора как самого из нас смекалистого.
- Эй, богач, - обратился он к Егору, – скачи на восток, только с этой стороны никакой реки нет; купишь телегу, сбруи для лошадей, овса коням на зиму, пилы, косы, ну и посуду всякую для жизни. Да про одёжу-то не забудь. Денег мы тебе соберём кто сколько может, не скупись, не торгуйся сильно: так, для виду только. Ты хитёр, знаешь, кого подмаслить надо, а кого и припугнуть. А как поедешь, смотри по сторонам и примечай, что за земля там, далеко ли поселения. Да барским холопом называйся, на тебя не подумают, что ты беглый, да ещё с большими деньгами едешь. Ну да не мне тебя учить, сам всё знаешь.
Хрящ от такой длинной речи вспотел и теперь, сидя на пеньке, тяжело дышал и вытирал шапкой пот со лба. Отвык он такие речи держать, находясь в бегах, да и усталость брала своё. Как-никак, а сорок первый год ему шёл. Когда Егор уехал, мужики не теряли времени даром: с утра до вечера они срубали сосны, обрубали им лапы, корчевали пни и ровняли землю.
Через три недели вернулся Егор с двумя доверху гружеными телегами, ему пришлось купить ещё одну кобылу, чтобы довезти весь груз – пилы, лопаты, кирки, грабли, овёс, бочонок мёда, и даже муку. Не забыл он закупить мешок свечей, двадцать буханок хлеба, капусты, соли и две бочки, набитых паклей, десять пар добротно свалянных валенок, всем по овчинному полушубку с кожаными малахаями, рукавицы. Купил большой чугун для кипячения воды в бане и посуду, что бы можно было и еду готовить, и в чём есть по-человечески. В итоге две телеги были нагружены полностью.
- Вот как хорошо, теперь мы обеспечены до весны, – радовался Хрящ. - И как вовремя ты всё это привёз, вон уже заморозки начались, и снег частенько идёт, скоро зима ляжет, дома пора строить.
И они принялись строить дома. Работали почти без отдыха с рассвета и до темноты, а как темнело – разжигали костры и пировали. Пахом каждый день спускался в пойму, приносил оттуда охапку черемши, и все ели её с удовольствием. Она была сладковатой, пахла луком, и была очень приятной на вкус.
- И где это ты её берёшь? – удивлялись мужики.
- А на том берегу речки её полно, хоть косой коси.
- Раз так, давайте назовём эту речку Черемшан, – предложил Хрящ: – маленькую – Малый Черемшан, а ту, в которую она впадает – Большой Черемшан. Вот и прославим твою черемшу, Пахом, на веки вечные. Мы-то помрём, а Черемшан останется. А если всю черемшу к тому времени не употребим, то может, правнуки наши и догадаются, почему эти речки так назвали.
В середине ноября легла зима, закружили метели, потом ударил мороз, Малый Черемшан сковало льдом, а по Большому, налезая друг на друга и образуя торосы, плыли льдины. Это был осенний ледоход.
- Ну, братцы, баста! Кончаем строить, – объявил Хрящ. – Построили четыре избы и баню - хватит, как-нибудь перезимуем, а по весне продолжим. Тогда уж все по крепкому да просторному дому получим, а пока разместимся в тех, что успели построить.
Четыре рубленых избушки стояли рядком ровно, как по линейке. Щели между брёвен были проложены паклей, а на крышах были навалены сосновые лапы.
- Дел нам ещё много предстоит, – пробормотал Хрящ. – Прежде всего, печки надо сложить, дров запасти да капусты, хотя бы бочку насолить. Ещё разную крупу куда бы пристроить, чтобы мыши её не попортили. Эх! Кошек бы сюда наловить.
И вновь они работали с утра до ночи, складывая в избах русские печи, мастерили столы, табуреты, лавки и лежанки вместо кроватей, солили капусту, охотились на зайцев, а однажды подстрелили матёрого лося.
Когда печи были сложены, новосёлы варили щи и коротали длинные зимние сумерки в какой-нибудь избе при свечке, хлебая щи, вспоминая былые времена, мечтая о будущей спокойной жизни на этой земле.
- Ну, Егор, расскажи, что за земля там за нашим местом? – спросил Хрящ – Далеко ли от нас поселения?
- Земля хороша, куда глаз ни кинь – всё луга да луга, только слева вдалеке лес виднелся. А селения ох как далеко! Я вёрст сорок проскакал, прежде чем трактир встретил. Её хозяин мне всё и закупил, за мзду, конечно. В настоящем медвежьем углу мы живём. Никто сюда не сунется. А как зима в пору войдёт, бураны все дороги заметут, а до тракта далеко. Тогда и подавно мы от мира отрезаны будем.
- Это хорошо – удовлетворённо кивнул Хрящ.
- Эх! Нам бы сюда баб да девок где бы достать, – мечтательно произнёс Пахом, – а то моему сыну Николке уж двадцатый год идёт, жениться пора.
- Какие тебе бабы, Пахом, - степенно произнёс Никита, крепкий старик с окладистой бородой. – Не слышишь, что ли, как вьюга завывает, скоро нас по самую крышу занесёт, а у тебя всё бабы на уме.
-Нам бы лошадей до весны сохранить, – сказал Хрящ. – Сарай, что мы для них соорудили, уж больно ненадёжен, волки так вокруг и ходят. Вчера их следы возле него видал. Вот сарай-то придётся укрепить да утеплить, иначе без коней останемся, а они – наше самое главное богатство. Нам без них хоть пропадай.
В углу избы Хряща сидели двое неразлучных парней – Петька и Митька, два года назад сбежавших из острога, куда были посажены за воровство. Жизнь их ничему не научила, совсем недавно они обворовали богатого купца, и чуть было не попали в полицию, что и заставило их бежать в лес и присоединиться к банде Хряща.
- А ну, нечего лодыря гонять! – прикрикнул на них Хрящ. – Выметайтесь снег к бане носить, вымыться всем пора, а то кора вместо кожи на всех.
Парни неохотно поднялись и пошли носить снег. Баню топил Еремей – молчаливый мужик средних лет, тоже бежавший из острога, где сидел за бродяжничество. Ему помогал Гаврила, сбежавший от жестокости своего хозяина. Они в большом чугуне топили снег, доводя его до кипения и сливая кипяток в бочку. Затем вся процедура повторялась снова, пока бочка не наполнилась до краёв. Потом всей компанией мылись, заходя по двое или по трое. Гаврила и Николай выбегали из бани, катались голышом в снегу, гоготали от удовольствия, потом снова заходили в баню. А когда все помылись, распаренные и довольные собрались на посиделки в избе Хряща. Распили братину медовухи, потом пили из кружек горячий чай, вытирая полотенцами пот и крякая от полноты чувств.
Расходились гости от Хряща, вооружённые ружьями, потому что волки обнаглели, стаями ходили по лесу, заходя на плато даже днём.
Николай особенно любил морозные лунные ночи. В полнолуние он часто выходил из избы и прохаживался по протоптанной в снегу тропинке, любуясь искрящимся под луной снегом. Полная луна заливала местность призрачным светом, и было так светло, что их избушки были видны как днём. Как-то раз во время такой прогулки Николай остановился, почувствовав на себе чей-то взгляд, и увидел сидящего рядом с ним волка. Его глаза горели ярким зелёным огнём. Николай замер, при нём не было никакого оружия, даже ножа, и он, ожидая прыжка зверя, готовился отразить атаку, глубоко сунув в его раскрытую пасть руку, перекрыть ему дыхание. Этот приём помогал опытным охотникам спастись. Но волк и не думал нападать на этого человека, он поднял морду вверх и завыл на луну, да так печально, словно плакал о чём-то. Пятясь по направлению к избе, Николай неторопливо отступал и, наконец, вошёл в дверь. В избе было тепло. Пахом топил русскую печь: готовил ужин. Николай разделся и лёг на лежанку, наслаждаясь теплом и запахом варёного мяса, исходящего из печи. А волк продолжал свою печальную песнь, потом постепенно умолк. Николай никому не рассказал о своей встрече с волком, но какая-то неясная тревога поселилась в его сердце. Почему волк не тронул его, а завыл? К чему бы это?
И так прожили они зиму в своих избушках с маленькими затянутыми слюдой окнами, под вой волков и ветра, обжигаемые морозами; прожили, вытапливая из снега воду, прокладывая в сугробах тропы, охотясь и коротая вечера при тусклом свете свечи. Да это им было не впервой – на Руси зимы всегда суровы. Веками люди приспосабливались к такому климату, полюбили морозные зимы, катались на санках с гор, играли в снежки и не представляли себе, как это можно жить без зимы. Но поселенцам на новой земле эта зима казалась особенно продолжительной. Жили они по двое, а то и по трое в каждой избе, а по вечерам из-за экономии свечей все собирались у Хряща, вели неторопливую беседу, вспоминая прошлые невзгоды, толкнувшие их на разбойничий путь. Только старший их них, седобородый Никита, всё время молчал. Знать, горькой была его судьба, если он, шестидесятилетний старик, в разбойники подался. Его и спрашивать-то об этом стеснялись: вдруг страшную рану в его душе разбередишь.
Была уже середина марта, а зима ещё цеплялась за жизнь, сердилась, студила морозами и метелями.
НОВЫЕ ПРИШЕЛЬЦЫ
Наконец пришла весна и в заволжский лес. Снежные сугробы осели, зажурчали ручьи, в высокой синеве неба зеленели верхушки сосен. Прилетели грачи, а за ними и скворцы потянулись, и лес огласился весенним птичьим гомоном. Вскоре жаркие лучи солнца съели последний снег, земля начала подсыхать. Лёд на реках треснул и вздыбился, по Большому Черемшану, кружась на водоворотах, плыли льдины. Другие две речки уже очистились ото льда, и вода в них заметно прибывала, потихоньку затопляя низины и прибрежные кусты.
А через неделю, проснувшись по утру, поселяне увидели с трёх сторон их полуострова необъятное пространство воды и изредка торчащие из неё верхушки высоких деревьев. Высота их плато значительно сократилась, вода подступила совсем близко: до неё было не больше полутора метров. На торчащих из воды верхушках тополей распустились почки, издавая приятный аромат. По воде плыли поваленные разливом сухие деревья. На небольших островках, прижавшись друг к дружке, сидели перепуганные зайцы, не успевшие удрать от стремительного разлива реки.
- Ух, ты! Глядите, братцы: красиво-то здесь как! – восхитился Хрящ, первым выходя из избы - и за водой теперь ходить близко. Надо лодки скорее делать и рыбу ловить, сейчас уж не поохотишься. Вот она какая, Волга-матушка: в разливе-то все речки объединила. Если бы верхушки деревьев не торчали, то на вид как есть – море.
Мужики начали пилить из брёвен доски для лодок, а пока рыбачили с берега удочками. Лошадей стреножили и выпустили пастись на молодую травку.
Однажды Петька увёл Митьку в сторону и, озираясь, заговорил тихо и напряжённо.
- Слушай, братишка, говорят, что у нашего Егора денег-то миллион, а зачем они ему? Соображаешь? Сейчас самое время прикончить его и в речку столкнуть. Вода-то близко подошла. Подумают, что поскользнулся и упал прямо в воду. Только подгадать надо, когда он на берег пойдёт, и так надо устроить, чтобы этого дела никто не видал, а для этого следить за ним нам с тобой по очереди придётся. Ну, как? По рукам?
- По рукам, – согласился Митька. – Поделим деньги и дёру дадим.
И друзья разошлись в разные стороны. Долгий весенний день уже клонился к вечеру. Пахом с Николаем только что закончили строить палисад вокруг своего дома и осмотрелись вокруг, любуясь разлившимся Черемшаном.
- Что это за обоз там в нашу сторону плетётся? – спросил Пахом, прищурив глаза. – Не по нашу ли душу? – Кого ещё черти несут?
И верно, с восточной стороны к ним приближался длинный обоз с гружёными телегами, за ним следовало небольшое стадо коров, отара овец и коз. Уже был слышен лай собак и видна толпа людей, сопровождавших обоз.
- Вряд ли это по нашу душу, – пробормотал подошедший к ним Хрящ, – но всё же, ребята, загоните в сарай коней, зарядим ружья и спрячемся в моей избе.
Так они и сделали, превратив избу Хряща в неприступную крепость.
После Великого раскола старообрядцы на Руси преследовались законом. В городах им запрещали иметь свои церкви, проводить свои обряды, но не запрещали покидать насиженные места и искать себе другие поселения. Поэтому староверы, как их называло православное христианство, уходили в леса, преимущественно на левый берег Волги. Они строили там поселения, церкви и исполняли религиозные обряды по своим, устоявшимся в веках, законам. В этих же лесах нашла себе место немногочисленная секта христововеров, или хлыстов, в религиозный ритуал которых входило самобичевание и доведение верующих до экстаза. Позднее от этой секты отмежевались скопцы. Обязательным условием этой секты являлась кастрация мужчин. Обширные просторы России вмещали все виды религиозных и мирских общин, отвергнутых православной церковью. В заволжских лесах места хватало всем.
Именно такая община староверов и направлялась в сторону поселения Хряща. Обоз уже въезжал на территорию полуострова, но, увидев построенные избы, остановился. С передней телеги спустился седобородый старик в чёрной епанче и таком же чёрным клобуке, из-под которого свисала седая косичка, скреплённая красной тряпицей.
- Кто здесь главный?! Люди добрые! – зычно крикнул он.
- Ну, я – главный, – ответил Хрящ, выходя из избы, – а вы что за люди? С добром или с лихом прибыли сюда?
- Староверы мы, – отвечал седобородый старец. – На Руси нам больше места нет, вот и решили в лесах укрыться. А вы, дети мои, какой веры будете? Случайно, не нашей?
- А кто ж нас знает, – почесал затылок Хрящ. - Мы – беглые крепостные, тоже в лесах прячемся. Нам - что ни поп, то – батька, новый он или старый – без разницы. Бог-то, он для всех один.
- Ну и правильно, сын мой, значит, поладим.
- Вот и обживайтесь, место здесь удобное, всякой живностью богатое, сосны вон какие, хоромы построить можно, пни только корчуйте да землю равняйте, чтоб улицы ровными да красивыми были. Чаю я, не на короткий срок сюда прибыли.
- Ну с Богом, приехали, значит! Разгружай телеги! – крикнул своим людям старый священник по имени отец Григорий.
Лес тут же огласился гомоном женских и детских голосов, лаем собак и ржаньем лошадей. Закипела работа: разгружали телеги, готовили себе ночлег, пока сумерки не превратились в ночь, с тем, чтобы утром приступить к работе. С восходом солнца на окружённом водой плато уже кипела работа: вырубали сосны, корчевали пни, ровняя землю, строили добротные дома с надворными постройками, и у каждого дома был отведён небольшой участок земли для огорода. Команда Хряща смастерила четыре лодки, просмолила их позаимствованной у новосёлов смолой. Теперь можно было рыбачить. Рыба ловилась в изобилии: огромные сомы в рост человека, щуки, сазаны, и даже угри – метровые, узкие, круглые рыбины. Погода стояла жаркая, и молодёжь с удовольствием купалась в разлившейся реке, каталась на лодках. Мужики вылавливали из разлива поваленные паводком сухие деревья, для того, чтобы их распилить на дрова для будущей зимы.
В начале июня начала убывать вода, обнажились затопленные места, речки вошли в своё привычное русло. Женщины засадили свои участки земли овощами. Часть плато, очищенного от леса, засеяли пшеницей и ячменём. Мужчины строили дома и рыли колодцы. Оказалось, что вновь прибывших было более ста человек, не считая детей. С раннего утра местность оглашалась стуком топоров, женскими криками, детским плачем и лаем собак. На отрезанном от мира уголке жизнь кипела в полную силу.
- Вот, Пахом, сколько баб да девок сюда понаехало, выбирай любую, – подшучивали над ним мужики, – да сына жени, свадьбу весёлую сыграем.
- Да уж, мы с сынком не упустим случая, – отшучивался тот.
Когда были построены дома, начали строить церковь с высокой колокольней. Строили её лучшие мастера особенно тщательно из первосортного дерева. В общем, жизнь текла своим чередом: были свадьбы, а на отведённом краю земли за постройками рядом с будущей церковью устроили погост, где хоронили почивших сельчан. Отец Григорий ревностно следил за постройкой церкви, а пока совершал обряды на дому. Между тем Петька с Митькой не оставили мысль ограбить Егора.
- Принесла же нелёгкая этих староверов не вовремя, теперь хрен его убьёшь, придётся просто украсть у него деньги и спрятать их надёжнее, - ворчал Петька.
- А ты знаешь, где он их держит? – спросил Митька.
- Не беспокойся, я выследил. Они у него в подштанниках зашиты, да так аккуратно, что и не подумаешь, что это не простые кальсоны, а золотые.
С наступлением осени всё строительство было завершено. Широкие и прямые улицы протянулись вдоль Малого Черемшана, пересекаемые такими же ровными переулками.
На краю села уже красовалась большая и очень высокая деревянная церковь с колокольней и куполом в виде луковицы. Пахому всё-таки удалось женить сына на дочери приезжего кузнеца Марине. Ради этого он построил просторный дом с верандой и разукрасил резьбой наличники окон.
Венчались жених и невеста уже в новой церкви. Свадьба была пышной, с соблюдением всех ритуалов. Невеста, бойкая черноглазая девушка, согласно русскому обычаю, накануне дня свадьбы парилась со своими подругами в бане. Утром её нарядили в свадебный наряд: красный шёлковый сарафан, надетый на батистовую кофту с широкими рукавами. На голове красовался красный бархатный кокошник, сплошь расшитый бисером, который очень шёл к её чёрным волосам. В этот же день в дом жениха из её родного дома увозили приданое невесты на новой телеге, запряжённой белой лошадью, дуга над которой была украшена цветами и лентами. Приданое состояло из постельных принадлежностей: ярких стёганых одеял, горы подушек, покрытых расшитыми покрывалами. Этот ритуал назывался «катать постель». Её добросовестно катали по всем улицам села, прежде чем она попала в дом жениха. К полудню за невестой на вороном коне, запряжённым тарантасом, приехал жених. К невесте его не допустили, пока он её не «выкупил», одарив подруг и молодых сестёр невесты подарками и деньгами. Затем жених и невеста торжественно поехали в церковь в сопровождении родственников и гостей. После венчания молодая чета отправилась в дом жениха, где уже были накрыты столы с обильным угощением. Гости пили, ели веселились, кричали «Горько!». Молодожёны сидели чинно. Им спиртное употреблять не разрешалось, можно было только делать видимость поцелуя под крики «Горько!». После песен, плясок и прочего веселья гости проводили молодожёнов в спальню и оставили одних. На другой день рано утром из дома невесты выходила толпа гостей, наряженных в вывернутые мехом наружу шкуры животных, в нелепые колпаки, лица всех были разрисованы свёклой и сажей. Это были «ряженые». Они шли в дом жениха за «своей яркой», иначе – молодушкой. Все собрались во дворе женихова дома: трубили в дудки, били кастрюлей о кастрюлю, до тех пор, пока сваха не вынесла им простыню со следами крови, как знак девственности невесты. Дальше праздник продолжался в доме невесты, которая была одета уже как женщина: коса её была расплетена на две косички, уложенные вокруг головы, на которой вместо кокошника была надета женская кичка. Гости продолжали веселиться, перейдя в дом жениха. Когда же молодые удалились на покой, а молодёжь парочками разбрелась по окрестностям, в доме остались одни старики и завели мужской разговор.
- Итак, дети мои, - провозгласил отец Григорий, – мы построили настоящее село. Не деревню какую-нибудь: в деревнях церквей не бывает. Теперь имя ему надо придумать, негоже такому селу без имени быть.
- Кто первый здесь поселился, именем того и назовём – вставил свой голос Егор. - Нас десять человек было, но предводитель у нас один.
Все присутствующие посмотрели в сторону Хряща, который, покраснев как рак, опустил голову и молчал.
- Ну как, Хрящ, не воспротивишься, если мы село твоим именем, вернее прозвищем твоим назовём? – спросил отец Григорий.
- Почту за благодеяние, – пробормотал прослезившийся от умиления Хрящ. - О таком почёте я и помыслить не смел, спасибо, народ честной.
- Вот и ладно, – отец Григорий хлопнул рукой по столу. – Значит, с сего дня село наше дня называется Хрящёвка в честь его основателя.
На другой день был выбран староста села. Им оказался серьёзный и справедливый мужик из староверов - Иван Доронин, добропорядочный отец семейства, состоящего из жены Анны и двух дочерей – Серафимы и Ольги.
Жили они на главной улице, широкой, длинной и прямой, называвшейся Прогон, потому, что на ней по утрам пастух собирал звуком рожка коров со всего села и гнал их на пастбище, а вечером по этой улице, заполняя всю её ширину, стадо возвращалось под щёлканье пастушьего кнута. И каждая корова безошибочно находила свой двор. Хозяйки с вёдрами и полотенцами уже ждали их, тщательно мыли им вымя, потом принимались доить. Тонкие струйки молока из переполненных сосков со звоном падали на боковую часть ведра. Когда дойка заканчивалась, хозяйки уносили в дом полные вёдра молока и тщательно его процеживали, разливая по глиняным крынкам и спуская в погреба. Позже с оставшегося от еды молока они снимут сливки, часть которых оставят скисать до образования из них сметаны, а из остальных собьют сливочное масло.
Почти каждая семья в селе имела крову, исключение составляли такие бобыли, как Хрящ, Никита, да оторванные от своих семей мужики, как Семён по кличке Усач, Еремей да Гаврила.
Кончалось лето. Селяне собирали урожай со своих участков, косили траву, сушили и смётывали в стога сено, готовили корм для лошадей. Охотники запасали на зиму лосиного мяса. Женщины утепляли окна, конопатили паклей щели на стенах своих домов.
После названия села прозвищем Хряща отношение сельчан к нему стало особым: все его как-то зауважали. Друзья Хряща – бывшие разбойники – напротив его избы построили ему большой дом с резными окнами и верандой. А приезжая староверка бабка Елизавета перебралась к нему жить, чтобы ухаживать за ним и вести его хозяйство. Купила на его деньги корову и кормила его, как на убой, отчего Хрящ растолстел, стал страдать одышкой и с трудом ходил по селу, да и бурное время разбойничьей жизни давало себя знать: у него часто болела голова. Тогда Елизавета укладывала его в постель со смоченным холодной водой полотенцем на голове. Рядом с бывшим (теперь опустевшим) домиком Хряща высились хоромы, которые выстроил Пахом для сына и невестки Марины, сам же Пахом жил в пристроенной к дому небольшой избушке, чтобы и молодым не мешать, и по хозяйству помогать было можно. Марина оказалась ревнивой женой, и молодые часто ссорились, если Николай засматривался на красивых девчат. А он и не думал изменять жене: просто любил смотреть на всё красивое.
Так он часами сидел на берегу Черемшана во время его разлива и любовался солнечным закатом: смотрел, как огромный раскалённый, ярко-красный шар медленно опускается за горизонт, разбрасывая по воде алые блики. Облака над солнцем окрашивались в розовый цвет, небо около них было голубым, а на востоке уже – синим. С заходом солнца краски постепенно меркли, и наступали сумерки. Николай очень любил наблюдать это изменение красок во время захода солнца.
Жизнь сельчан как будто бы налаживалась.
Однако судьба преподнесла селу новый неприятный сюрприз: у Егора пропали все его деньги, они явно были украдены. По этому случаю Хрящ собрал в своём доме всю свою команду, отослав Елизавету к соседям. Егор сидел, зажав голову руками, скупые, мутные слёзы катились по его щекам, и он изредка вытирал их грязным носовым платком.
- А ну признавайтесь! – хриплым голосом крикнул Хрящ. – Кто из вас это сделал? Только мы – десять человек – знали, что у Егора есть деньги.
Все молча переглядывались. В доме наступила жуткая тишина.
- Все мы грабили и убивали, – продолжал он, задыхаясь, - но чтобы в шайке друг у друга воровать! На это железный воровской закон есть, и кто его нарушил, того на первом же суку вешать надлежит, как предателя! Что же вы молчите? Чёрт бы вас побрал!
- Послушай, Хрящ, – тихо заговорил Гаврила, – ведь село-то наше большое, сюда больше ста человек прибыло. Может быть, кто-то из них Егора ограбил? Кто знает, какие среди них люди есть. Не верится, чтобы среди сотни людей ни одного вора не было. Такого на Руси не бывает.
- Ты, Егор, никому из посторонних про свои деньги не говорил? – спросил Хрящ. – И в дом к тебе никто из них не заходил?
- Никто ко мне из приезжих не ходит, и я никому ничего не говорил, вы знаете, что я непьющий и проболтаться не мог. Дом я ни на минуту без запора не оставляю. Заходите ко мне только вы, мои друзья, и то только тогда, когда я дома. Да и хранил-то я их так, что никто не догадался бы.
- А где ты их хранил? – спросил Никита. ? Говори, теперь уж всё равно.
- Да в подштанниках они у меня зашиты были, так аккуратно зашиты, что швов-то было не заметно. И носил я их на себе не снимая, разве что в бане. Да вот кто-то разнюхал, ни дна бы тому ни покрышки, кто это сделал.
- Тогда это дело тёмное, - задумавшись, ответил Хрящ. – Это не нашего ума дело, а в полицию нам путь отрезан, сами понимаете. А ты не горюй, Егор, пропасть мы тебе не дадим, сбросимся по тысяче целковых на первое время, глядишь, дальше-то и весь миллион тебе восстановим.
Все присутствующие согласились с решением Хряща. Петька с Митькой тоже отдали свою долю, чтобы быть вне подозрений.
НА НОВОЕ МЕСТО
Оставшись одни, баба Вера и Магда с нетерпением ждали возвращения Егора из барского имения. Он не появлялся уже третий день, и неизвестность терзала их.
Наконец он вернулся, опустился на лавку и закрыл руками лицо. Вся его поза говорила о каком-то неблагополучии.
- Ты что, Егор? – спросила бабка Вера, почуяв неладное.
- Барин вернулся, дубовый лес купить хочет, меня за Волгу посылает, говорят, там большая дубрава есть. И продают недорого.
- Так что из этого? – не поняла жена.
- А то! – повысил голос Егор – Что мне Марью с дитём придётся с собой взять, не идти же ей пешком в такую даль. Говорят, там село новое появилось, в самой глуши волжской поймы, кругом лесами окружённое.
- Ой! Горе нам,- завыла бабка Вера, - привыкли-то мы к ним, как к детям родным. Два годочка Бог дал нам утешение. А когда ехать-то надо?
- Завтра утром, как рассветает. Марья! – позвал он Магду.
Магда вошла и села на скамью. При виде Егора и опечаленной Бабы Веры у неё защемило сердце от тягостного предчувствия.
- Вот какое дело, - начал Егор, - завтра я еду в те края, куда и ты направляешься, могу подвести вас до самого места. Поеду через Симбирск, там паром работает, на левый берег перевозит. С него поглядишь на свою Волгу, она сейчас как раз в разливе.
- Спасибо, батюшка, - поклонилась Егору Магда, – пойду вещи собирать.
И молча вышла, чтобы скрыть от стариков навернувшиеся на глаза слёзы.
За два года она привыкла к ним, как к родным, и теперь приходится их покинуть. Зато показался конец её долгого пути, указанного ей старой колдуньей перед смертью. Казалось бы, она должна радоваться такой удаче, ведь цель её была почти достигнута, но сердце ныло какой-то незнакомой болью. Магда крепко прижала к себе дочку, а в сердце холодной струйкой сочился страх за свою кровинку. Девочка же, смеясь, обнимала мать.
- Да что же это я,- думала Магда, отгоняя от себя грустные мысли. – Ведь всё исполняется так, как мне бабушка наказала, а она не ошибается.
И всё-таки она чувствовала, что спокойная жизнь её кончилась, и снова предстоит борьба. Магда опустила ребёнка на пол и стала собирать свои и детские вещи, их было не так уж много. Она взяла свой хрустальный шар и, думая о Михае, пристально смотрела на него до тех пор, пока внутри шара не появилась картинка: Михай неподвижно сидел около затухающего костра и, опустив голову, пристально смотрел в землю, и лицо его было печально.
- Какой дурной знак! – воскликнула Магда – Как будто он меня о чём-то предупреждает! Но мы ещё посмотрим, я ведь наделена Силой, да и бабушка моя мне поможет. Не оставит же она меня в трудную минуту.
Она обернула шар мягкой телогрейкой и спрятала его в середину своего узла.
Бабка Вера уже пекла подорожники Егору и отдельно – для Марии, а Зое не забыла напечь медовых пряников и пирожков с вареньем.
- Пусть, - думала она, - дитё полакомится, когда ещё ей придётся их отведать. Кто знает, что их ждёт в незнакомом месте, храни их Господь.
Спать все улеглись рано, с тем, чтобы утром, как забрезжит рассвет, быть уже на ногах. Утром, как только начало светлеть небо, Егор запряг пару лошадей, приготовил крытую коляску и вошёл в дом.
- Ну, бабы, нам пора ехать. Одевайся теплее, Марья, и дочку теплее одень – утренний холод до костей пробирает, если неподвижно сидеть.
Бабка Вера заплакала и обняла Магду, потом вынула из кармана серебряный крестик на цепочке и одела ей на шею, сказав при этом:
- Хоть ты и не крещёная, а крестик носи и не снимай, у нас все крестики носят, а ты в чужих людях будешь жить; если они увидят, что на тебе креста нет – сразу в плохом заподозрят. Ну, Бог с вами, может, свидимся ещё. Малышку свою береги, не застуди её дорогой.
- Нет, баба Вера, мы с вами больше не увидимся, - печально произнесла Магда. – Спасибо вам за всё, что для нас сделали. Борису привет от нас передавайте. Хороший он человек, вот только в личной жизни ему не повезёт. Дуэль ему простят, в чинах восстановят, но он к картам пристрастится и проиграет своё имение.
- Господи, спаси его от такой напасти! – испугалась баба Вера, - Ты, может, поможешь ему, когда такая беда наступит, - попросила она, с надеждой глядя на Магду. – Ведь мы тебе теперь не чужие.
- Это ещё не скоро будет, а я, если буду в то время жива, то помогу, - пообещала она. - Я ведь многим всем вам обязана, и привыкла к вам, как к родным. Кроме вас, у меня уже никого не осталось.
Магда обняла бабу Веру, они расцеловались, потом она взяла на руки спящую дочку, закутанную в стёганое одеяльце, Егор взял их узел, и они вышли из дома. Уже сидя в коляске, Магда оглянулась: на крыльце дома стояла баба Вера и осеняла их крестным знаменем. Лошади тронули. У Магды на глаза невольно навернулись слёзы: никогда она больше не увидит эту добрую старушку, ставшую ей родной за эти две зимы. Лошади бежали рысью, коляска тихо покачивалась, и Магда задремала, прижав к себе спящую девочку, крепко обхватив её руками.
Они ехали целый день, делая небольшие остановки, чтобы передохнуть самим и дать отдых лошадям. Вечером они подъехали к постоялому двору, поужинали и заночевали там, а на рассвете продолжили свой путь. Вдали показался какой-то городок с множеством церковных куполов.
- Это Симбирск- пояснил Егор. – Скоро через Волгу на пароме поедем. Паром-то ты, наверно, никогда не видала, теперь вот увидишь.
Они проехали очень красивый город, утопающий в тополях, с вымощенными камнем улицами, стоящий на высокой горе. Потом спустились к реке и подъехали к парому. Магда смотрела вниз на набегавшие друг на друга волны. Река была широкой и какой-то величавой. Вода её была гладкой, как зеркало, местами завиваясь в воронки. Быстро проплывавшие мимо ветки деревьев указывали на быстрое течение реки.
- Так вот ты какая, Волга, - думала она, глядя на коричневатые водовороты. – За такой рекой, действительно, возможна совсем иная жизнь.
Меньше, чем через час паром причалил к противоположному берегу. Пока выгружались, солнце поднялось высоко, и нужно было спешить. Поэтому Егор гнал лошадей галопом, чтобы успеть приехать к назначенному месту до захода солнца. Мимо проносились леса и поля, но лесов было больше. Наконец они остановились. Лошади тяжело дышали, от их боков струился пар.
- Приехали! – крикнул Егор – Я вас, Марья, почти к самому месту привёз, мне-то самому дальше ехать надо. Видишь, там недалеко село небольшое, к нему дорога прямая ведёт, здесь раскольники и староверы прячутся, потому от них строгости к тебе не будет. Иди этой дорогой, а как придёшь, проси старосту села приютить вас. Скажи, что ты – беглая крепостная, тебя, мол, барин одну без дочки хотел продать, вот ты и сбежала. Поняла? Да иди спокойно, не озирайся, не то тебя в плохом заподозрят.
Она кивнула головой. Все трое вышли из коляски. Магда оправила на дочке платьице, взяла свой узел и посмотрела на Егора.
- Спасибо тебе, дед Егор, прости нас, если что не так.
- Погоди, дай обнять тебя, дочка, - произнёс он дрогнувшим голосом.
Дед обнял Магду, потом поднял Зоечку, долго смотрел ей в глазки и, поцеловав её в обе щёчки, опустил на землю.
- Бог с вами, поехал я, не то расплачусь, как баба.
Егор вскочил на облучок, с силой хлестнул лошадей и скрылся за поворотом.
Магда взяла в одну руку свой узел, другой – взяла за руку Зою, и они пошли по дороге к селу. Ей очень не хотелось туда идти, сердце сжималось от тоски и дурного предчувствия.
-Бабушка! - мысленно обратилась она к своей покойной бабушке – Меня ждёт беда в этом селе, помоги нам! Мы совсем одни остались.
- Внученька, - возникли в мозгу слова, - это судьба, встреть её достойно, ведь в тебе моя Сила. Борись и береги мою правнучку. Остерегайся делать Зло, даже в самый горький час, иначе можете обе погибнуть.
Магда почувствовала себя такой одинокой, выброшенной в огромный враждебный мир. Она постояла минуту, затем вздохнула, расправила плечи и, крепко сжав ручку ребёнка, решительно зашагала к селу. Солнце уже клонилось к закату, но жара не спадала. Впереди виднелось большое ровное плато, с трёх сторон окружённое водой. На нём виднелись выстроенные как по линейки дома и высокая церковь с куполом-луковкой. Магда была одета в сарафан. Волосы, заплетённые в косы, уложены на голове короной и спрятаны под цветастым платком. На ногах были аккуратные лапти, сплетённые для этого случая Егором.
Село приближалось: вот уже видны окна в домах, слышался лай собак.
- Вот мы уже и дошли, - сказала Магда. - Что ж, поборемся за свои жизни, доченька? Ты ведь будешь помогать мне, будешь умницей?
- Да, мама, - ответила малышка.
Магда удивлённо посмотрела на дочь. «Неужели такая маленькая девочка всё понимает»? – подумала она, и они вошли в село. Вечерело. Заходящее солнце окрашивало в алый цвет дома и все улицы. Усилился запах распускающихся тополей. «Какая красота!» ? подумала Магда. Открывшаяся картина немного успокоила её, и она более уверенно зашагала по улице. У её дочки от усталости заплетались ножки, но она с недетской стойкостью скрывала это от матери. И так шли они навстречу новой жизни.