Там было темно, душно пахло соляркой, ржавчиной и кошкой. Очередной толчок перевернул его на спину, больно ударив обо что-то угловатое. Он хотел заскулить, но не посмел, завозился, ища безопасное место, и уперся носом в кошачий бок. Кошка часто дышала. Следующий толчок откинул его к стене покрытой изморозью. Что-то лязгающее, рассыпалось рядом, закрыв крохотные светящиеся звездочки в полу. Стало страшно и невыносимо захотелось пить. Темнота рычала, скрежетала, тряска не прекращалась ни на минуту. Но сильнее страха, боли и нестерпимой жажды, он хотел выбраться отсюда. Он лег на живот, распластав лапы, упершись когтями в железный пол, и стал терпеть.
Разводя руками сухую поросль, Сашка спустился к реке, отыскал узкое место, где с лета лежал упавший дуб, ступил на корявый ствол и попробовал качнуть его. Сучковатая часть дерева надежно врезалась в противоположный берег.
- Сойдет, - буркнул он и поспешил обратно к трактору, рокочущему на пригорке. Заглушив двигатель, он дернул рычажок щеколды на ящике с инструментами и закашлялся. Едкий запах кошачьей мочи вызвал спазм в горле.
- Чтоб вас, - ругнулся он, сдвигая крышку и отплевываясь через плечо.
Щенок с поросячьим визгом протиснулся в полосу света, роняя клоки черного пуха, проскользнул между его ног, выпал из кабины в подмерзший мох и бросился прочь от жуткого места. Но кошка бежать не собиралась. Она шипела, забившись в угол ящика, вцепившись когтями в черную промасленную тряпку, смотрела желтыми остервенелыми глазами и широко открывала рот, в котором трепетал кроваво-алый язык. Сашка отпрянул.
- Очумела? – выдохнул он, с силой швырнув в оскаленную морду перчатки. Кошка бросилась на него, оттолкнулась, процарапав глубокие кровавые борозды на обеих ладонях, метнулась под трактор и оттуда злобно протяжно завыла.
- Дура, ты! - сжав окровавленные ладони, дернулся Сашка. – Вся в Настьку! - Из левого кулака капнула кровь. Он поднял перчатки, сунул в них руки и спрыгнул вниз. Щенок жадно глотал снег, искоса следя за хозяином. Кошка выла.
- Вся в Настьку! – сквозь зубы процедил Сашка и пнул ногой переднее колесо. Кошка перебежала к заднему, но не умолкла. - Пошла вон! – заорал он и врезал по колесу с размаху. Нога загудела от боли, в пояснице заныло. Он отошел, вернулся и начал бить отчаянно, взмахивая руками, выплевывая ругательства в стылый пасмурный сумерек. Шапка слетела с головы, на куртке разошлась молния, из внутреннего кармана вылетела зажигалка и несколько штук цветных карамелек в прозрачных обертках. Он втоптал их в мох, давя рифленой подошвой сапога каждую, потом поддал мыском зажигалку и остановился, загнанно дыша и виновато оглядываясь, словно ожидая осуждения, невидимых глазу свидетелей.
Кошка молчала. Было тихо, а потом все ожило. Пошел мокрый тяжелый снег.
Из оцепенения его вывел щенок, как-то не по-собачьи, коротко и негромко вздохнувший:
- Аааа…
- Идем, Бака, - позвал его Сашка и медленно, припадая на отбитую о колесо ногу, потащился к реке.
Щенок плелся за ним, не поднимая хвоста, опустив голову, нюхал и разглядывал Сашкины черные следы. Когда они перешли реку, Сашка остановился, сел на корточки, вытащил из кармана ремень с бельевой веревкой, привязанной к колечку, и застегнул на шее щенка. Конец веревки примотал к дереву и ушел.
Щенок слушал его шаги, слушал страшный голос ожившего трактора, потом слушал шуршание листвы, падающей под тяжестью налипающего снега, а потом робко и тонко заскулил.
- Увез? – Настя со стуком поставила тарелку перед мужем, села напротив и выжидающе скрестила руки на груди.
Сашка взял вилку, повертел и положил обратно.
- Водка есть, - угрюмо спросил он.
- Увез? – повторила Настя настойчиво и нетерпеливо куснула нижнюю губу.
В кухню вошли дети. Пятилетний помялся, проскользнул мимо матери, что-то шепнул отцу и вылетел в прихожую. Там он загремел, замычал от боли, но через секунду уже скакал по ступеням на второй этаж. Двухлетний потянулся к отцу ладошками. Рукава свободного джемпера сползли к локтям, и на запястье ручонки открылись два свежих синяка.
Сашка пристально посмотрел на жену, на скулах выступили желваки и красные пятна. Он усадил малыша себе на колени и прижался губами к макушке, с торчащими как пух легкими волосами.
- Па, па, па, - заверещал ребенок, обхватил небритые щеки отца, не больно укололся и засмеялся.
- Значит, не увез! – игнорируя его взгляд, вскрикнула Настя, вскочила, опрокинув табурет, и забегала по кухне. – Я забираю детей и ухожу. Живи со своим чудовищем. У него клыки, как у вампира! Он по ночам воет…
Договорить ей Сашка не дал.
- Увез, увез, – поглаживая напрягшегося малыша по спине, ответил он нараспев - как говорят с больными или усталыми детьми - дал ему в руку ложку, сам взял вилку и начал есть, медленно разбирая содержимое тарелки и подкладывая кусочки в рот ребенка.
Настя недоверчиво прищурилась, опять села напротив и, точно копируя интонацию мужа, поинтересовалась.
- А что это ты не бесишься? Не в лес, что ли отвез?
- В лес, - все также протянул Сашка, ловя кусок котлеты, выпавший из ложки сына.
- Да? - озадаченно выдохнула Настя. – Нашел, наконец-то, кому спихнуть свое чудище, - уверенно сказала она, хмыкнула уголком рта и отошла к плите, на которой в кастрюльке булькало что-то сладко пахнущее ванилью.
Санька доел все, даже собрал остатки подливки ломтиком хлеба. Поставил ребенка на пол, подошел к жене, положил руки ей на бедра, притянул к себе и посмотрел в глаза. Под изучающим взглядом, в котором не было намека на ласку, Настя занервничала, уперлась ладонями в Сашкин живот и попробовала оттолкнуть. Он прижал ее крепче, соскользнув ладонями на ягодицы, все также изучающе глядя в глаза.
Малыш подошел к окну, растопырил тонкие пальчики с прозрачными розовыми ноготками и, разводя в стороны пухленькие ручонки, сказал:
- Бака! Со, - нагнулся вперед, сделав паузу, выпрямился, - бака! Моя! Де?
Настя ответила ему моментально:
- Нет Баки! Увез папа свое чудовище. Маленькому баку нельзя! Нельзя, – повторила она, стоя лицом к лицу с Сашкой, и он увидел в ее глазах тень злорадства или что-то намного худшее, чему он не знал названия. Ему показалось, что обручальное кольцо давит палец, а ладони взмокли от горячего пота. Он быстро убрал руки с ягодиц жены, сжал кулаки до боли и развернул ладонями вверх перед собой. Настя широко раскрыла глаза, увидев руки мужа, выпачканные кровью, словно он только что разделывал свежее мясо. Малыш еще не заплакал, с надеждой глядя на мать и отца. Он повторял скороговоркой:
- Бака де? Бака де? Бака…
- Уве-ез, - внезапно охрипнув, протянул Сашка, прошел к умывальнику и открыл кран, наблюдая, как ледяная вода окрашивается в розовый цвет. И едва слышно, только для Насти, прошептал: – И кошку твою любимую тоже увез, - выключил воду и стиснул в руках полосатое кухонное полотенце. Настя стояла рядом, за спиной, но ему не хотелось ее видеть. Губы малыша задрожали, а уголки опустились:
- Нет, - сказал он твердо, совсем по-взрослому. – Бака моя!
- Мою кошку? – переспросила Настя растерянно, тихо, тонким, дрожащим голосом. – Зачем кошку?
Сашка не обернулся. Ему казалось, что красивой женщины, которую он только что, крепко держал за ягодицы, больше нет, а за спиной стоит маленькая, обмочившаяся при одноклассниках девочка, в несчастных глазах которой дрожат слезы, какой он увидел ее в день их знакомства. И ему стало безумно жалко жену, сыновей, себя и весь мир, зажатый в тиски обязательств.
Щенок пятился, пытаясь освободиться, но ошейник больно давил на слишком большие мохнатые уши. Он поскулил недолго, не по-собачьи сказал: «Уууф…» - и стал разглядывать длинные когти на своих лапах. Мокрый снег налипал на шерсть, морду, ресницы, он обтирал нос о лапу и тряс головой, избавляясь от таящих снежинок. Пространство, ограниченное длинной веревки, оказалось настолько мало, что переминаясь с лапы на лапу, он вытоптал темную ложбинку во мху, улегся в нее, свернувшись клубком, поджал под себя хвост и прикрыл глаза. Здесь было тихо, безопасно и немного теплее, чем в грохочущей темноте, едва не убившей его машины. Он понял, что спасся очередной раз, осталось только дождаться хозяина. Пить уже не хотелось, а голод затаился, уступив место согревающему сну, в котором долго и далеко кого-то искала кошка.
- Мяа, - прозвучало рядом.
Щенок открыл глаза и сел. Злые кошачьи лапы не раз цепляли его нос, поэтому он отстранился - на всякий случай. Веревка натянулась, а кошка прижалась к его боку и замяукала значительно громче, чем ему позволялось скулить по ночам. Он беспомощно завертелся, рыкнул, а она шлепнула лапой ему по морде - не больно! - села напротив и понюхала нос. Он решил, что должен понюхать у нее под хвостом, и опять получил лапой. У кошки исчезли когти! Теперь он с интересом смотрел на нее. Пройдя щекой по его боку, она вцепилась зубами в веревку и дернула на себя. Он обожал веревки! Множество их обрывков были закопаны им в тайниках вокруг дома. Но те давно потеряли хозяйский запах, а некоторые вовсе пахли соседями - эта же была неприкосновенна! Наглая кошка тянула всем весом, и ему пришлось лечь, чтобы спасти свои несчастные уши от жесткого ремня ошейника. Она мяукнула особо тонко - ему понравился этот звук - и опять подхватив запретную вещь, принялась с аппетитом жевать ее.
Щенок был голоден, а кошка чавкала и пускала слюни. Он облизнулся, не выдержав, надкусил веревку над своей спиной и замер в недоумении.
Она сказала: «Мяа», - и потерлась о его лоб так приятно, как если бы это сделала рука хозяина. Тогда он начал жевать. Голодные челюсти сжимались и разжимались, сжимались и разжимались, а кошка, обходя кругами, ласкала его теплом гибкого тела и мяукала, мяукала. А потом веревка распалась. Щенок схватил конец, свисавший с ветки, но кошка ударила его и завыла, не так громко, как под трактором, но также грозно. Он отошел от нее. Она наступала. Он отошел дальше и, вдруг понял, что может бежать. И он побежал - по засыпанным снегом следам хозяина, через реку, напрямик сквозь темный еловый лес, сквозь сгустившийся ночной сумрак. Он спешил к малышу, который звал его во сне и у которого больно резался острый зуб. А следом, победно задрав хвост, бежала толстая черная кошка.
Сашка в одних трусах сидел на кровати. В доме было тепло, но жена мерзла – лежала, накрывшись с головой одеялом. Так было, когда она умудрялась найти повод для слез. Он не мог вспомнить, из-за чего она ревела в прошлый раз, но не это волновало его - в соседней комнате, всхлипывал и метался во сне младший сын. Он взял с полки фонарь и сменил батарейки – четыре штуки из желтой упаковки, коробку с оставшимися спрятал в карман рубашки, брошенной на спинке стула. Потом быстро оделся. Когда он выходил из комнаты, Настя выглянула из своего убежища и, голосом испуганного ребенка, робко спросила:
- Ты в лес?
Он мигнул светом фонарика.