Они ещё были вместе, а вроде уже нет. Хотя стояли рядом. Но он как-то
отводил взгляд. Она тоже смотрела мимо него, терзая пальцами молнию на сумочке.
— Ты когда уезжаешь на пленэр?
— В Суздаль, – отвечал он рассеянно, – второго.
— Я с седьмого по девятое буду в Москве, – тихо добавила – надумаешь, приезжай. – Она произнесла это как-то неуверенно. Видимо, понимая — он не приедет. Да и она, казалось, для себя всё решила.
— Освободите проход, сейчас отправляемся, – проводница опустила стальную площадку, держась одной рукой за поручень, другую, с желтым флажком, подобно мухинской колхознице, простёрла в пустоту дверного проёма. Вагон дёрнулся, лязгнув сталью сцепов.
— Девчонки, все на месте? Никого не оставили? Этюдники уберите под сиденья...
— Влад Георгиевич, а от Москвы до Суздаля на чём поедем?
— На автобусе.
— А где жить будем?
— В общежитии художественного училища.
— А там душ есть?
— Там речка есть, в ней и будем мыться. Шутка! Так, получайте постель, упаковывайтесь и спать! Океюшки? Вот и чудно!
— Ну, слава богу, едем! Валентиныч, по чайку?
Свет полустаночных фонарей то и дело вспыхивал, пробегая по купе слева направо, выхватывая из мрака маленький столик, серебристые подстаканники, янтарный цвет чая за стеклом стакана, дрожащую в нём ложечку.
Спать не хотелось.
Валентиныч что-то разглагольствовал о своём внутреннем Я. Он большой охотник поговорить. Вот только его разговоры отчего-то скоро превращаются в лекцию.
— Валентиныч, – перебил его Влад, – знаешь, почему колёса на рельсах стучат?
— Ну, Георгич, ты меня разочаровываешь — пи-эр и квадрат, который стучит?!
— Нет, просто на стыках. Извини.
Странное дело, едешь — за окном готовые картины. Стоит остановиться — композиция не клеится, всё не то!?
— Эффект клипа! Быстрая смена картинки!
— Да. А наши этюды? Один кадр! А внимание надо задержать! Вот задачка. Решишь — художник! Нет — извини!
Вагон давно мирно спал, когда поезд притормозил у какого-то провинциального вокзальчика, каких много на Руси. В открытое окно, вместе со свежестью ночного воздуха, доносились переговоры диспетчеров, торопливые шаги редких ночных пассажиров, их суетливые, спешные окрики:
— Какой вагон? А где седьмой? Впереди? Бежим... скорей...
Поезд чуть заметно двинулся. Вяло стал набирать скорость. Взамен удаляющемуся станционному шуму, возник неспешный ритм вагонных колёс, он всё ускорялся, превратившись, наконец, в ночной джаз железных дорог.
Не спалось...
В голове в который раз Влад прокручивал вчерашний сюжет:
Она уходит. Он стоит, смотрит, не решаясь повернуться и пойти прочь. Надо бы объясниться, что-то сказать... Но, как часто бывало, он, будто раздваивался. Один хотел рвануться, догнать, обнять. Другой говорил — нет. Нет — назло себе, ей, всему белому свету...
Суздаль. День первый
— Ой, мамочки, таракан в волосах!!! А-а-а… раздалось из соседней комнаты в тот момент, когда Влад открывал грязную дверь своей. Заглянув внутрь помещения, всё понял. Стены, как веснушками, были усеяны тараканами! Немытая посуда, недоеденные консервы, трусы, носки, рваные футболки и ещё чёрт знает что наполняли помещение.
Так их встретил Суздаль. В течение часа в ближайшем хозмаге кончились все средства от тараканов. Комнаты были исчерчены мелками, измазаны какой-то липкой дрянью от насекомых. Он в комнате нетронутой оставил только узкую дорожку от двери к кровати, которую поставил к открытому настежь окну.
— Девчонки, отдыхаем! Да завтра все свободны. Утром в бой! Всё ясно?!
— Валентиныч, а не сходить ли нам в кафешку? Полагаю, ужин мы сегодня честно заработали!
– Отличные блинчики! И кофе хорош! – Отпивая, приговаривал Влад. – А какой вид: Архиерейские палаты, собор Рождества Богородицы.… Глянь, на том берегу колокольня раскрашена, как петрушка на ярмарке. Желтая, красно-коричневая, чёрная на белом. Круто!
— Слушай, Валентиныч, хотел спросить, тебя не достаёт эта педагогика? Я что-то стал дерганным. Твердишь, твердишь набившие оскомину банальности. Но разве можно научить слепого видеть!
— Расслабься.
— А как ты расслабляешся?
— Я не напрягаюсь! Может, ещё по блинчику?
Перед сном, внимательно пересмотрев всё постельное бельё на предмет тараканов, с опаской, подвернув под себя покрывало, Влад улёгся в кровати. В тёмно-ультрамариновой оконной дыре силуэты двух больших деревьев стояли совершенно неподвижно. Он почему-то вновь подумал о ней, о себе, о них…
Суздаль. День второй
— Так! Девчоночки... Боевые мои подруги! Ну, хватит верещать! Две минуты…
Когда писать этюды?!
Во-первых — утром. Утро — восход — красиво! Но скоротечно. Время, за которое солнце из краюхи превратится в ломоть, а затем в диск, слепящий белым золотом, очень коротко. Но только в это время можно наблюдать нежную игру тёплого с холодным — Света, тёплого с холодным, а не пальчиков с дисплеем айфона — исчезнет напряжение, холодно-тёплое придёт в равновесие — говорить не о чем, скучно. Искусство живёт, пока есть интрига.
Хотя я напрасно вещаю, всё равно проспите!
– Так, сейчас уже день. Это, во-вторых. День — скука! Нет напряжения цвета! Пейзаж вялый! Цвет зелени банален, не красив. Голубизна неба пуста. Днём глаз бесполезен, нужна голова! Отсюда вывод — ищите свет-тень! Это даст хребет в этюдах. Контраст — основа композиции. Андестенд?! –
Георгич, глубоко втянув в себя воздух, протяжно выдохнул — уф…ф…ф…
– Куда?! Стоять! К несчастью для вас, есть ещё и в третьих!
– Вечер — закат! Время хорошо подходит как для обнимашек, так и для работы. Вот тебе и хи-хи… Закат для художника – постоянный источник вдохновения. Если бы вы хоть немножко интересовались искусством, то знали, как много художников прикоснулось к этой теме! Буйство красок, сила контрастов, наконец, таинственность погружающегося во мрак мироздания! Без тайны нет искусства.
Ну, всё, вперед! Вас ждут великие свершения!
Не забудьте, перед сном – разбор полётов!!!
Ну что, Валентиныч, как говорят киношники, пойдем, посмотрим натуру?!
Удивительный город! Как сказал поэт — здесь Русью пахнет!
В поляны с фиолетом цветущего иван-чая, перемешанного с желто-зеленой свежестью молодой травы, будто вставлена белоснежность маленьких церквушек. Куда ни взгляни — всюду купола храмов, луковицы церквей, шпили колоколен. Тенистая тишина улочек с деревянными домиками в резных наличниках. А ласкающие слух названия: Стрелецкая слобода, Кожевенная, улица Дворянская… Извилистой нитью продёрнулась сквозь прохладные камышовые низины древнего городишки речка Каменка!
— А, вот и наши живописцы. Ну, красны девицы и прибившийся к ним добрый молодец — ладно, что один, – добавил Валентиныч, — хорошо ли вам пишется?! Эх, Светик, если б ты так виртуозно владела кистью, как сотиком…
В июне темнеет поздно. Одиннадцать, а ещё светло.
— Так, друзья мои! Ну, в чём дело? – заголосил Георгич. – Быстро работы на пол! Кристина, разъедини работы, между ними должна быть нейтральная зона! Кольцо с брюликами кладут в отдельную коробочку. А вот гвозди в хозмаге — кучей в бумажный пакет?! Смекаешь?
Так твои этюды — брюлики или гвозди?!
— Родная, а как ты так крышу рассмотрела, с высоты птичьего полёта, сидя на складном стульчике, в полуметре от земли. А..., твой дух парил!
Мой, тебе, дружеский совет — проверься.
— А что? Со мной всё в порядке.
— Я о другом. На предмет наличия слуха. Может, из тебя музыкант выйдет?!
— Марина, красиво берёшь цвет. Но вот в чём дело. Живопись, как красивое платье, необходимо поместить на красивую форму. К примеру, как на твою. – Георгич, с еле уловимой улыбкой Джоконды, покосился на молодое, крепкое тело Маринки. А у тебя она висит на плоской вешалке.
— Так, Валюша, у тебя работы на уровне… – Чуть помолчав, добавил — но на каком? Уровни бывают разные…
— Валентиныч, а мы с тобой когда делом займёмся? Краски сохнут!
Суздаль. День третий
Каменка, рассекающая Суздаль на части, дымилась утренним туманом. За ней, на крутом берегу, в контражуре утреннего неба растворялся Вознесенский собор. Писалось легко и как-то волнительно. Краска бралась густо и помногу. Кисть наотмашь хлестала по холсту. Какое упоение, вплавлять один цвет в другой. Как вибрирует душа, отмечая каждый новый, красиво и точно взятый красочный тон! Главное – успеть, пока не ушло состояние.
— Эх, Георгич, хорошо! – Провозгласил Валентиныч, рассматривающий законченный этюд, чуть склонив голову на бок, подобно собачонке. – Все-таки успели!!!
— Да, уложились в норматив!
Они упаковывали этюдники. А утреннее солнце, меж тем, нагрело воздух, туман исчез, как и не бывало.
— Где наши девчонки? Надо пойти взглянуть.
Петропавловская церковь. В сени деревьев цветные пятнышки футболок. Лица, как-будто просветленные.
— Валентиныч, неужто наши?
— Боюсь, что да!
— Светик, как тебе к лицу кисть в руках и краска на носу!
— Ну, Влад Георгиевич! Фу…
— Прости меня, но мне кажется, на носу краски больше, чем на твоей палитре. Знаешь, серьёзно, мой педагог говорил — когда смотрю на работу, где краски так мало, а цвет так бледен, кажется, картинка в глубоком обмороке!
— Друзья мои, – вмешался Валентиныч, – я ошибаюсь или дело к дождю.
Девятый вал небесного шторма почти накрыл Суздаль. Над головой — будто громадный перевёрнутый котёл с расплавленным свинцом! Металл вспучивался, перекатывался тяжёлыми валами! Город погружался во мрак. Голубо-бирюзовая щелка неба стремительно сжималась. Мимо проносились, оторванные с деревьев листья, ветки. Этюдник на алюминиевых ножках трясло, колотило, подобно корабельному такелажу в бурю.
— Держите, ой, мои этюды, ой, ой!!!
— Быстро сворачиваемся и бежим! Палитру дома почистишь…
Они не успели. Хлестанул дождь. Его струи, гонимые сумасшедшим ветром, с бешеной силой стегали по ним как сотни плетей!
Когда тёмно-синий свет вечера, на грязном подоконнике распахнутого окна, прочертил границу тускло-желтому освещению комнаты, закончился дождь. Вместе с ним подошли к концу бесконечные разговоры и бутылочка сухого.
— Валентиныч, вспоминаю случай. Ещё в изостудии. Помнишь, у Юрия Михайловича была маленькая коморка.
— Конечно, помню!
— Как-то я заработался, ушёл последним. Но что-то забыл и вернулся. Классы уже были закрыты. Я без стука открыл дверь в его комнату. Увиденное меня сильно смутило, да и его тоже. Он сидел на кушетке, ссутулившись, в его руке граненый стакан с водкой, взгляд неподвижен. В нём столько всего — несбывшиеся надежды, разруха в личной жизни, одиночество…
— Он ведь был одним из лучших живописцев на курсе, – подхватил Валентиныч.
— Да-а… Я попросил у него ключи от класса. Пытался сделать вид, что ничего не случилось. Он тоже не сразу нашёлся. Встал, молча прошёлся по малюсенькой комнатке со стаканом в руке. Обернувшись ко мне, спросил — Влад, выпить хочешь? – Услышав отказ, молча протянул мне связку…
Знаешь, чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю этот случай…
Придя в свои чумазые «апартаменты», Влад предусмотрительно заглянул под простынь, подушку, нет ли таракана. Завернулся, как мумия, в покрывало. Из окна тянуло чистотой, влагой и свежестью вечера. О карниз разбивались последние редкие капли.
Затихшие было птицы вдруг, что-то не поделив, устроили шумную разборку с игрой в догонялки. Кричали сороки, метались голуби, колготились воробьи. Чуть его веки сомкнулись, как удирающий от кого-то голубь ворвался в раскрытое окно, и, пролетев всю комнату, с размаху долбанулся во входную дверь. От двери, шлёпнувшись на пол, пролетел под его кровать, подняв пыль, измазавшись в липучке от тараканов, неистово молотя крыльями.
— Черт бы тебя побрал, и всю твою голубятню, – ругался Георгич, залезая вслед за птицей в грязюку подкроватья! С трудом поймав пернатого, выпустил его на свободу!
Это событие враз прогнало сон. Ночь и мистика — родные сёстры. На душе стало как-то неспокойно. Он вновь стал размышлять о ней, о себе, о том, что завтра восьмое…
Суздаль. День четвёртый
— Валентиныч, – аппетитно погружая утренний блин то в сметану, то в джем, обратился к нему Влад. – Всё смотрю на колокольню-петрушку, что-то не так, а что – не пойму...
— Да? Вроде всё также…
— Тогда скажи-ка мне, возможно ли, не утратив свободы, избежать одиночества?
— Полагаю, маловероятно, – прихлёбывая горячий кофе, с видом мудреца, выработавшего большой семейный стаж, изрёк Валентиныч. – У этих понятий разные векторы. Видишь ли, жизнь есть компромисс. Между желаемым и возможным, свободой и зависимостью. В отношениях полов без компромисса также невозможно!
— А как насчет любви?
— Где-то я прочёл — любовь похожа на привидение, все о ней говорят, но мало кто её видел, — с невесёлой ухмылкой процитировал Валентиныч.
— А я читал вот что — в любви сильнее тот, кто меньше любит.
— А… Да, молнией… вчера с колокольни маковку сбило, – объясняла кому-то за соседним столиком официантка.
— Во-как! – Услышав это, протянул Влад. – То-то я смотрю… – Скомкав салфетку, завершил завтрак.
Александровский монастырь пребывал в запустении. Двор сильно зарос. Утреннее разнотравье после вчерашнего дождя благоухало.
Они разложили этюдники. Влад, в поисках лучшего ракурса, заходил всё дальше в высокую траву. Вдруг увидел стрижа, он хлопал крыльями, нырял в траву, как в воду, затем показывался на поверхности, совершенно не собираясь улетать, будто манил за собой. Возможно, он ранен, подумал Влад. Без труда подобрался к нему и, нагнувшись, взял его в руки. Когда, распрямившись, раскрыл ладони, чтобы рассмотреть птицу, она легко и стремительно взмыла в залитое солнцем небо, куда-то под купол звонницы.
— Что за птичья напасть?! Уж не судьба ли пытается достучаться в мою бестолковку?
— Какие вы скорые. Не прошло и часа! – Приветствовал Валентиныч вяло тянущийся авангард девчонок.
Влад пытался настроиться на работу, она отчего-то пошла не так. Чтобы хорошо писать, нужна сильная эмоция. Но мысли путались.
— Влад Георгиевич, посмотрите у меня.
— Сейчас, – обычное чувство раздражения, возникавшее, когда его отвлекали от работы, на этот раз оказалось облегчением. Про себя подумал — В баню этот этюд!
— Наташа, ты спешишь. Увлеклась деталями. Сначала нужно скроить картинку, подобно тому, как кроят ткань. Сметать, прострочить, а уж потом пришивать пуговицы!
Сегодня восьмое. Она уже день как в Москве, думал он.
— Гляньте у меня тоже!
— Что? Да, сейчас… Свет, неплохо. Но не понятно, о чём этюд. Нет главного. Нужно, впрочем, как и в жизни, уметь расставить приоритеты. Иначе этюд будет плох, да и жизнь кувырком. – Здесь есть о чём и самому подумать, продолжил он не вслух.
– Валентиныч, два дня без меня продержишься? Мне нужно в Москву, – быстро выпалил Влад, складывая этюдник.
— Оп-па, – от удивления только и вымолвил Валентиныч.
— Влад Георгиевич, завтра, где будем писать?
— Это, Светик, спроси у Виктора Валентиновича.
Она мчалась в грохочущем вагоне, в сквозняке туннелей подземки. Он в последнем автобусе Владимир — Москва.
Они ещё были далеко друг от друга, но Влад понимал — гораздо ближе, чем тогда, когда стояли рядом…