Кройлендское Аббатство в Линкольншире. Джон Мортон сидит в келье за наклонным письменным столом и что-то пишет на пергаментном свитке. Потом откладывает перо и задумывается.
МОРТОН.
Уж скоро восемь дней, как не стихает буря.
Мне кажется, что ветры всей Земли
Столкнулись в драке, в мощной круговерти
И соревнуются между собой,
Своею похваляясь силой.
Они беснуются в неистовой игре,
Свирепствуют в единоборстве жутком,
Обрушиваясь тяжело на скалы,
Как молот кузнеца на наковальню,
И разбивают их шутя,
И каменные глыбы отрывают
От неприступных и седых вершин.
И каждую их страшную победу
Удары грома шумно прославляют,
Как будто пушечные залпы триумфально
Встречают корабли, вернувшиеся в порт.
И молнии им трепетно мигают,
Как маяки с далёких берегов.
А я смогу ль найти корабль быстроходный,
Чтобы покинуть бесприютный этот берег
И обрести в чужом краю враждебном
Хоть сколь-нибудь надёжное укрытие?
На склоне лет я стал бродягою бездомным,
Затравленным скитальцем, отщепенцем,
Преступником в своей родной стране.
Но полно горевать и на судьбу ссылаться!
Мне надо предпринять ещё попытку
Покинуть этот негостеприимный край,
Где на меня устроили облаву
И гонят, словно бешеного пса,
Надеясь, что я где-нибудь паду и сдохну.
А я совсем уж было выбрался отсюда
И мог спокойно жить во Франции сейчас,
Когда б не этот ураган злосчастный!
И хорошо ещё я вовремя заметил
Начальные приметы приближения шторма,
Чуть только мы ступили на корабль.
Когда же все попрятались от ветра,
Я золотом матросов подкупил
И незамеченным спустился с ними в шлюпке.
Едва успели мы до берега добраться,
Как разразилась буря. Оглянувшись,
Успел увидеть я, как наши корабли
В кипении бурлящих волн
Взлетают с лёгкостью на их крутые гребни
И падают, стремительно кружась,
В глубокую пучину моря. И ветер их несёт,
Словно скорлупки грецкого ореха,
И беспощадно в щепки разбивает,
Их направляя прямиком на скалы.
Не знаю я, что стало с Бекингемом,
Но полагаю, что он кончил плохо,
Как и заслуживал по глупости своей
И трусости безмерной и порочной,
Что сделала предателем его
И отвратила от него друзей.
Мне удалось его покинуть незаметно,
И больше он обузой мне не будет.
А то он начал мне надоедать
Своими выходками, глупыми речами,
Которые произносил повсюду,
И с каждым разом приукрашивал всё больше,
Присочиняя сказку про убийство принцев.
И всё рискованней для наших бренных жизней
К восстанию народ он подстрекал.
По счастью, мы расстались с Бекингемом,
И я смогу свой скромный труд закончить,
В котором в самых чёрных красках
Я описал деяния нынешнего короля,
Ричарда Третьего, его представив извергом
И душегубом, каких ещё не видел род людской.
Что перед ним Калигула, Нерон, Тиберий
Или ещё какой тиран античный,
Что, как кровавый и безжалостный мясник,
Терзал и подданных своих, и их рабов несчастных?
И что в сравнении с ним жестокий Ирод,
Бесчеловечно истребляющий младенцев?
Что перед ним Батый иль Тамерлан,
Иль Аттила? Или иной тиран свирепый,
Когда по описанию моему и по моим сравнениям
Субъективным все, пролитые ими реки крови,
Не стоят трепетной слезы двух юных принцев,
Задушенных безжалостным убийцей,
Что подчинился воле короля?
И пусть всё это – вымысел безбожный,
И в описании нет ни слова правды,
Путь к отступлению мне отрезан навсегда.
Ведь я в такой клубок интриг ввязался,
Что мне наградой будет либо плаха,
Либо высокий сан архиепископа,
Что получить смогу я только при Тюдоре
Ценой погибели своей души бессмертной,
Потерей совести моей и чести,
И отторжением от Англии земель Плантагенетов.
А, ну и чёрт с ней, с Англией, и всеми землями её!
Гори они огнём, и здесь, и там, во Франции! (Крестится.)
О Господи, прости меня за ругань!
С Тюдором я сюда вернусь, как победитель.
И если я в его возможностях не ошибаюсь,
При нём в этой стране такой террор начнётся,
Что люди станут смирными, как овцы,
А овцы будущему государю
Станут дороже многих подданных его,
Которых будет стричь он, как овец.
Тогда и мне от милостей его
Перепадёт немало почестей и власти!
И о себе в правление Тюдора,
Оставлю я весьма заметный след.
Хоть вряд ли будут поминать меня
Добром на этом свете. Ну, а на том?
Кто может это знать?.. Ну, душу-то свою
Я от геенны огненной спасти всегда успею –
Епископы в аду ведь не горят!..
А как быть с совестью?.. А, пустяки! (Отмахивается.)
По нашим временам, честь, совесть –
Всё это избыточная роскошь!
Договорюсь и с совестью своей.
Мне не впервой! (Присаживается к столу.)
Теперь оставлю я далёкие мечтания
И снова к своему труду вернусь.
Мне надлежит продолжить описание
Кровавых, мною измышлённых
Преступлений Ричарда Третьего,
Придумав ему наскоро и приписав,
Хотя б с десяток ложных обвинений.
Итак, в чём я ещё сумел его бы обвинить?
Чтобы ответить на этот вопрос нелёгкий,
Мы обратимся к предыдущим войнам.
И если точно следовать истории, то получается,
Что в первый раз он руки обагрил невинной,
Незаконной кровью в битве при Барнете,
Когда группа солдат-йоркистов настигла
Убегающего с поля битвы графа Уорвика.
Король Эдуард велел его догнать и захватить
Живым, чтобы разжаловать в простолюдины
И казнить самой мучительной тройною казнью.
Но эту группу, посланную королём, опередила
Другая группа воинов. Они настигли Уорвика
Ещё живым и закололи поверженного воина
Кинжалами. Где доказательство, что это
Сделал Ричард? А вот оно: Ричард сражался
В этой битве ради Анны Невилл – дочери
Уорвика и будущей своей супруги и не хотел,
Чтобы отец её был обесчещен, поэтому послал
Солдат с приказом умертвить его, чтобы
Позволить ему умереть достойно. Так и запишем: (Пишет.)
«В битве при Барнете по приказанию Ричарда,
Герцога Глостера, убит был группою его солдат
Достойнейший граф Уорвик – отец его невесты
Анны Невилл.». Вторично Ричард мог виновен
Быть в сражении при Тьюксбери, когда убил он
Эдуарда Ланкастера, принца Уэльского, что был
Тогда супругом Анны Невилл. Хотя известно
Всем, что это сделал его брат, Джордж, Герцог
Кларенс, но нету сведений о том, что Ричард
Непричастен к этому убийству! Что ж, тем
Удобней! Это значит, что ему можно приписать
И соучастие в злодеянии брата! И что же
Получается? А вот что: в двух этих битвах
Ричард Глостер убил отца и мужа своей
Будущей супруги, Анны Невилл, чтобы на ней
Насильственно жениться! Чем не злодей?!
Ведь мало кому ведомо, что по любви взаимной
Он на ней женился! Будем считать, что он её
Принудил к браку, лишив поддержки мужа и отца.
Так, это записали. Что там дальше? (Задумывается, вспоминая.)
А дальше был триумф йоркистов в Лондоне
В честь их победы в том решающем сражении.
И в день триумфа по приказу короля Эдуарда,
Или его жены, Елизаветы Вудвилл, был в Тауэре
Умерщвлён болезненный и слабоумный
Ланкастерский Король, Генрих Шестой.
Так почему бы Ричарду не приписать
И это злодеяние брата? Так и запишем:
«Короля Генриха убил брат короля Эдуарда,
Ричард, герцог Глостер, себя впоследствии
Провозгласивший английским королём,
Ричардом Третьим». Так, это сделано! (Задумывается.)
Что бы ещё такое приписать? А дальше была
Смерть его родного брата, Джорджа Кларенса,
В измене обвинённого и в колдовстве
Его же старшим братом, королём Эдуардом
И королевою Елизаветой Вудвилл.
Я возведу на Ричарда и это обвинение,
Представлю дело так, что будто бы
Оклеветал он Джорджа перед королём Эдуардом,
И тот казнил родного брата по его навету.
Так, это уже будет третье преступление!
Что бы ему ещё такое приписать?.. (Задумывается.)
Да! Как же я забыл! Арест мятежных родственников
Королевы – Энтони Вудвилла, Томаса Вогэна,
Ричарда Грея. Он их арестовал, отправил в замок
Понтефракт, а там их всех казнил Нортумберленд,
Прослышав, что Ричард Глостер признан королём.
Выходит, что все трое казнены ему в угоду!
Будем считать, что по его приказу.
Так и запишем: «По приказанию короля
Ричарда Третьего в его йоркширском замке
Понтефракт казнили Энтони Вудвилла,
Томаса Вогэна и Ричарда Грея.»
Так, что ещё? Да, вспомнил! Как же!
Ещё до этого был обезглавлен в Тауэре
По приказанию Ричарда его кузен и друг
Лорд Уильям Гастингс, одержимый
Каким-то наваждением дьявольским.
Его должны были там осудить за богохульство
Судом церковным и приговорить
К сожжению на костре или к четвертованию.
Но Ричард этого не допустил,
Его избавил от страданий нестерпимых,
Решив вопрос мирским судом, который
Гастингса приговорил, как дворянина,
Всего лишь к обезглавливанию,
И потому я могу смело заявить,
Что Ричард тоже был причастен к этой казни.
Её свершили в тот же день и сразу
По вынесении приговора. Так и запишем:
«Неправый суд и обезглавливание
Уильяма Гастингса». Это которая по счёту жертва? (Загибает пальцы.)
Тех четверо, ещё и этих трое, и восьмой Гастингс...
С двумя задушенными принцами выходит десять.
Ну, по сравнению с Иродом, конечно, маловато.
Хотя для христианской Англии и это впечатляет.
Тем более, что всё это мы густо приправляем
Чудовищно заниженной оценкой всего
Происходящего и множеством эпитетов ужасных.
Мы в наших описаниях назовём Ричарда Третьего
И «кровожадным извергом», и «подлым лицемером»,
«Злодеем беспринципным», «детоубийцею» и «изувером»,
И «лживым негодяем», и «тираном»... Потом ещё
Придумаю десятка два-три крепких выражений
И на оставшееся место их впишу. Для большей
Изощрённости я и геральдику его здесь применю
К эпитетам зловещим в дополнение.
И что у нас получится? А вот что: (Декламирует зловещим голосом.)
«Свирепый боров у себя в хлеву,
Досыта налакавшись детской крови...» –
Звучит неплохо, выражает суть.
Похоже, этот стиль мне удаётся! (Отворачивается, размышляя.)
Как всё-таки причудлива судьба!
Кто бы рискнул поверить в то, что
Ричард Третий – этот фанат морали
Щепетильный, рабски зависимый
От собственного представления о чести,
Мог задушить племянников своих?
И кто б не распознал навета в этом обвинении?
Но ведь поверили же люди Бекингему
И вместе с ним объединились в мятеже!
Восстали против короля, которого до этого
Боготворили, превозносили до небес
И прославляли за милости и добродетели его!
Поверили ему, значит и мне поверят,
За слово истины приняв те измышления,
Что я лукаво сочинил и описал подробно
Здесь, в этом свитке, не жалея красок. (Возвращается к письму.)
На этом я закончу хронику свою,
Поставлю дату, промокну чернила
И свиток заверну, скрепив его печатью. Вот так...
Теперь его скорей в футляр положим,
В котором он, как в каменной гробнице,
Храниться будет до времён грядущих,
Когда все эти записи наружу выйдут,
Чтоб рассказать о преступлениях короля
И Ричарда позором заклеймить.
Он спит сейчас и не подозревает,
Какое будущее страшное готовит
Ему этот листок пергамента – невинный,
Как тот младенчески беспомощный ягнёнок,
С которого безжалостно содрали кожу
Для трудоёмкой выделки его.
Но письмена кровавые на нём жечь будут
Душу Ричарда клеймом позорным
Отныне не одно десятилетие!
И даже если эти письмена,
В которых Ричарда представил я злодеем,
По несуразности своей или по искажениям
И не выдерживают критики разумной,
Они, по воле будущих правителей, Тюдоров,
Вполне сумеют пережить века.
И подданные нынешнего короля, и дети их,
И внуки, и потомки – все станут называть
Его злодеем, лишь потому, что я таким
Представил его в этом свитке!
И в будущем о нём будут рассказывать легенды
Такие страшные, что кровь застынет в жилах
У всякого, кто их ещё услышит!
Придворные историки его опишут
Жестоким извергом, чудовищем, уродом,
Что возбуждает к себе ненависть и отвращение.
Они специалисты в этом деле – не зря себя
Профессионалами зовут. За извращение
Истории им щедро платят, ложь они сделали
Профессией свой. И Ричарда усердно очерняя,
Они друг с другом будут состязаться в клевете.
Актёры пьяные о нём похабные спектакли
Будут разыгрывать на рыночных подмостках.
Кормилицы и няньки его именем будут пугать
Детей на протяжении нескольких веков.
И станут говорить под вечер малышам:
«Спи, детка, а не то придёт к тебе король
Ужасный, Ричард Третий, и в Тауэр
Безжалостно утащит, чтобы подушкою тебя
Там задушить, как задушил своих племянников
Несчастных.». И дети, когда вырастут,
Расскажут ту же сказку и сыновьям своим,
И внукам, чтобы под вечер успокоить их.
И школьникам учителя будут рассказывать
Всё ту же небылицу и требовать от них
Такого же подробного рассказа,
И выставлять за это им оценки.
И не найдётся в мире простаков доверчивее
Англичан, которых можно будет бесконечно
Долго морочить и выдавать им
Ложь несусветную за истинную правду.
И англичане, поддаваясь этой глупой
Байке, во вред самим себе станут
Пособниками той коварнейшей интриги,
Которая задумана была французским
Королём, Людовиком Одиннадцатым,
Для пресечения династии Плантагенетов,
Для пользы Франции и цельности
Её владений! Из века в век, из поколения
В поколение, на протяжении нескольких
Столетий здесь будут люто, нестерпимо
Ненавидеть кровавого тирана-изувера,
Каким я Ричарда сегодня описал.
И даже если там, на небесах, ему
Как праведнику будет уготовано блаженство,
Я всё ж его существенно подпорчу
Своим напоминанием о злодействах,
Что этот скромный труд мой сохранит.
Итак, прощай же, Ричард, мы с тобой в расчёте!
Дай Бог, чтобы дороги наши не пересекались!
Ты головы моей не пожалеешь,
Я репутации твоей не пощажу!..
Стихает ветер, успокоив бурю.
Приходит время собираться в путь. (Оглядывается.)
Где тот монах, что обещал устроить переправу?
Забыл он что ли про меня или уснул?
Мортон звонит в колокольчик, в келью входит монах.
МОНАХ.
Вам нужно что-нибудь ещё, святой отец?
МОРТОН.
Вы столковались с рыбаками насчёт лодки?
МОНАХ.
Есть одно судно, что во Францию отходит.
Оно покинет гавань на рассвете.
И я уже договорился с капитаном.
Я провожу вас к берегу реки.
Через неё корабль выйдет к морю.
МОРТОН.
А шторм уже закончился?
МОНАХ.
Закончится к утру.
Но выходить уже сейчас вам нужно.
Сегодня капитан ждать никого не будет.
Из-за запрета покидать английский берег,
Этот корабль выйдет в море тайно.
МОРТОН.
Что ж, поспешим.
Благодарю вас, брат мой.
Теперь позвольте мне к вам обратиться
Ещё с одною очень важной просьбой.
МОНАХ.
Всё, что угодно вам, святой отец.
МОРТОН.
Пусть этот свиток запечатанным хранится
В библиотеке вашего монастыря.
Когда понадобится, я пришлю за ним. (Передаёт свиток.)
МОНАХ.
Я с радостью исполню вашу просьбу,
Не беспокойтесь о сохранности его. (С поклоном принимает свиток.)
МОРТОН.
Теперь скорее в путь. И да хранит
Господь нас в наших странствиях!
МОНАХ.
Амен!
Уходят.
Читать дальше: http://www.proza.ru/2016/05/15/349