Каждая фотография несмотря на пестроту и разнообразие неповторяющегося заднего фона имела не менее легкоузнаваемою особенность – отчётливо проступившие роскошь и великолепие. С потрёпанных снимков смотрело одухотворенное лицо молодого жизнерадостного человека, витающего в Эмиратах гармонии, благополучия и, несомненно, любви. В подтверждении догадки следующие фотографии явили мне его очаровательную спутницу – девушку той редкой красоты, которая вызывающе совершенна и вместе с тем напрочь лишена кукольности, воспевая хвалу природной гениальности. Они были на редкость удачной парой – талантливый финансист, за считанные годы сделавший головокружительную карьеру, и она, ставшая его женой, - женщина, влюбляющая в себя с первого взгляда. Снимки сильно отличались от всех других, которые мне довелось повидать. Молодые появлялись в удивительных местах. Панорама, открывающаяся со смотровой площадки Эйфелевой башни, Великие озера, швейцарские Альпы, тихоокеанские атоллы… и лучезарный свет счастливых супругов…
Тот, кто сейчас сидит напротив, лишь отдаленно напоминала замечательного на глянцевой бумаге удачливого супермена. Разве что едва уловимый огонек, изредка мелькающий в потухшем взгляде, заставлял ему верить. Огненную лаву безграничной любви, извергающуюся с фотографией и тлеющий уголек отчаяния и боли я интуитивно отнёс к одной природе, а благодарные глаза Развалюхи, как называли мы владельца этих снимков, показали, что не ошибся. Любуясь неповторимостью пейзажей, я вновь пролистал альбом и аккуратно передал его в трясущиеся руки хозяина.
Он появился четыре года назад. Сгорбленный старик, еле переставляющий ноги, тенью вплыл в наш мир, скромно присел на свободную нару и, в ответ на традиционные вопросы, событие за событием поведывал свою жизнь. Исповедь тяжело давалась рассказчику. Редко, когда горе и беды в устах пережившего их служат увлекательной темой для разговора. Мы и сами как-то постарели, узнав, что седому, как лунь, новоприбывшему не больше тридцати.
Больше к той истории не возвращались. Не трогали и Развалюху. Он тихо жил в собственном мирке и часами, уткнувшись в стену, горячо нашёптывал непонятные слова на каком-то иностранном языке. Ну и конечно, единственной лингвистической странностью такая загадочная фигура не ограничивалась.
Каждую неделю Развалюха получал по письму. И всё бы ничего, но только он их даже не распечатывал. Бережно прижав конверт к груди, Развалюха шаркал от двери к наре и точно величайшую драгоценность немедленно прятал его в потертую сумку, присоединяя к компании таких же нетронутых близнецов.
Развалюха явно рассказал нам не всё, и это вот уже несколько лет интриговало всех обитателей камеры. Когда моё любопытство вылилось в изматывающую бессонницу, я решил действовать.
Дождавшись предрассветного часа, а с ним и сна камерных «сов», я осторожно извлёк перемотанных черной лентой писем. Благополучно избежав поимки на месте преступления, метнулся к своему лежаку и под ритмичное посапывание соседей вытащил из пачки первое письмо. Прикосновение к белоснежным очевидцам чужой тайны пронизывало меня нитями электрического тока и кто знает, что было тому причиной – магия или обыкновенное самовнушение? Нервы звенели натянутой струнной. Я развернул сложенный вчетверо лист. Легким ароматом духов он передал чей-то изысканный привет и… больше ничего. Листок сиял девственной чистотой. Подобного разочарования я не испытывал уже давно. Что за бессмысленные шутки? И кому понадобилось Развалюха, и без того достаточно наказанный жизнью, чтобы издеваться над ним столь утонченным способом?
Пришлось вскрыть очередное письмо. И вновь – лишь едва уловимый женский вздох. Затем ещё одно, ещё и ещё. Застыв в груде чистой бумаги, я погрузился в раздумья. Вдруг чьё-то тяжелое дыхание вернуло меня к реальности. Рядом стоял Развалюха и, глядя в моё растерянное лицо, печально улыбался.
Извинившись, я собрал письма, перемотал пачку той же лентой с брезгливостью к оскверненной святыне и, сделав несколько шагов, неожиданно остановился.
– Наверное, испытываешь дурацкое ощущение, когда падает занавес, а ты так и не понял пьесу, потому что опоздал к её началу?
В ответ я молча пожал плечами. Тюрьма, чего скромничать, раскрепощает личность, но не до такой же степени, чтобы нагло лезть в чужую душу с частными интересами. Но похоже, Развалюха сам хотел покончить с неопределенностью.
- Ну тогда, - продолжил он, - сочту за честь ввести заинтересованного зрителя в курс дела. Пойдем.
Меня упрашивать не нужно. Добравшись к себе, Развалюха полез в наволочку, а я, присев рядом, зачарованно следил за появлением пожелтевшего конверта, сужденного поставить точку во всех загадках.
Пока мои глаза пробегали сбивчивое письмо отчаявшейся женщины, Развалюха жёг её немые послания и беззвучно плакал, отвечая на них таким не самым худшим способом.
Нет, я не стану рассказывать о содержании того послания. Слишком личные обстоятельства незнакомой вам жизни и, признаюсь слишком тяжелый груз, чтобы взвалить его на ваши плечи. Сочувствие, сопереживание, сострадание – можете ли вы предложить что-то новое человеку, потерпевшему вместе с семьей, молодостью, свободой и счастьем веру в упрощённое существование?
Я взял Развалюху за плечо и единственное, что смог произнести:
- Борись, старина.
Загоревшийся в его глазах огонь подарил надежду, что эта ночь стерла его боль.
-Борюсь. Скажи больше, Развалюха разворошил ногой бумажный пепел, - я поспешил, упомянув о занавесе. Финальная сцена впереди…
Наутро он покинул нас.
Вновь воспарившее от земли тепло, то же, как на фотографиях жизнерадостное лицо со счастливой улыбкой, но в обрамлении петли из знакомой черной ленты. Клочки разорванного письма дорожкой вели по решению человека, уступившего мольбам изнемогавшей в нём любви и словно лепестки белых лилий, благодарно устилали его последний путь.