Федор Хватов резвостью ума отродясь не отличался, зато статью взял - рослый, широкоплечий, с лица гладок. Деревенские девки за ним табуном ходили. Через них, вернее через одну, Анютку, и поломалась его беспечная жизнь.
У помещика, отставного корнета Тыркова, Фёдор с измальства в дворовых ходил, о работе в поле и ведать не ведал. Барин особо в строгости не усердствовал, бывалочи пнёт, или подзатыльник отвесит за нерадивость, или вещью, какой не то, запустит, а чтобы сечь, такого у него в привычке не водилось. Хорошо Федьке в барском доме жилось, грех жаловаться.
Роднила Хватова с помещиком одна слабость, уж больно они до женского полу охочи были, почитай всех девок в деревне приголубили, а из-за одной, той самой Анюты, вдрызг рассорились. Помещик на неё глаз положил, а она от него сторонится, да отнекивается, и всё к Федьке льнёт. Фёдору-то, ох как барина гневать не с руки. А тот-то, видя такое дело, только пуще распаляется, опалой грозит. Фёдор уж и так, и эдак девку отваживал, всё впустую. Липнет, дурёха, ну точно репей. Хватов что угодно, только не голову в советчиках держал, не стерпел, закрутил с Анюткой. Барин как прознал про их шашни, осерчал до крайности. По осени нашла в деревню рекрутская команда, помещик в сердцах Фёдьку в солдаты-то и отдал. Батяня с маманей в ногах у Тыркова валялись, за сына молили. Не простил помещик обиды, забрили Фёдора.
Привели Хватова на рекрутскую станцию. Вот где он лиха-то сполна отведал. Цельный день на плацу подмётки сбивал, унтера до хрипоты молодняк военным премудростям обучали, а невразумляемым и по мордасам случалось.
Пришло время, понаехали офицеры солдат в полки набирать. Понятно, к Хватову особый интерес, баре-то обычно, кого самим не гоже в солдаты отдают, а тут такой мо;лодец выцветился. До споров дело дошло. Забрал Фёдора гвардейский капитан.
Так Фёдор Хватов оказался в самом Санкт-Петербурге, в лейб-гвардии Московском полку.
Потянулись похожие один на другой, как яйца в лукошке, солдатские будни – смотры, строевые занятия, разводы, караулы. Служба в гвардии, что коню свадьба, голова в цветах, а гузно в мыле.
Тоскливо Федьке в армии. Девок нет, на лавке, как у барина в людской, целыми днями не поваляешься. Случалось так зашпыняют, еле ноги до койки в казармы на Фонтанку несёт. Да ещё гляди, старики прицепятся, то табаку принеси, то за калачами сбегай. Не откажешь, такие были, что ещё супротив Наполеона воевали, мундира за наградами не видно. Зато страсть, как интересно от них про походы и сражения послушать.
Оказывается, их полк раньше значился, как лейб-гвардии Литовский. Под Бородиным на Семёновских флешах полк больше половины своего состава потерял, до самого Парижу дошёл, а семнадцатого года его в Московский переименовали.
Хватов только-только в полку чуток освоился, как император в Таганроге скоропостижно почил. Своих детей у него не было, и в конце ноября всех привели к присяге его брату, Константину. В витринах магазинов уже портреты нового императора выставили, как на четырнадцатое декабря назначили «переприсягу», теперь уже Николаю. Фёдору-то все эти манёвры с престолонаследием без разницы, ему, что в лоб, что по лбу, а в гвардии заволновались, не любили Николая.
В тот день полк подняли раньше обычного, вроде как, к присяге готовиться, а получилось, что почитай три часа впустую в казармах маялись. Измайловский полк только с девяти часов стали к присяге приводить.
Тут в казарму вошли два незнакомых офицера, и командир их роты капитан Щепин-Ростовский с ещё двумя офицерами полка, и стали кричать, чтобы другую присягу не принимали, что она неправильная.
- И как теперича быть, дядя Игнат? – обратился ничего не понимающий Фёдор к немолодому седоусому солдату.
- Ты, паря, меня держись. Не ладное чтой-то творится. Господа офицеры не иначе смуту затеяли, на солдатском горбу в рай хотят въехать. Другие полки присягу принимают, и нам значит надо. А энтих крикунов не слушай, подождём, что командир полка скажет.
Началась неразбериха. Командир роты Щепин-Ростовский приказал своим людям разобрать оружие, патроны, и выходить строиться. Солдаты из других рот ждали командира полка генерал-майора Фредерикса. Фёдор хотел остаться с Игнатом, но унтер из его взвода вытолкал его на улицу, и заставил встать в строй.
Их привели на Сенатскую площадь. Два незнакомых офицера и капитан Щепин-Ростовский построили солдат в боевое каре между зданием Сената и памятником Петру I. Впереди каре стали собираться другие офицеры, и даже штатские.
Фёдор стоял в первой шеренге, и хорошо видел, как при полном параде перед строем верхом выехал военный генерал-губернатор, о котором уважительно отзывались старослужащие. Генерал стал что-то горячо говорить, но ветер относил его слова, и Хватов понял только, что генерал уговаривал солдат не бунтовать, вернуться в казармы, и принять присягу императору Николаю I.
Один из офицеров вырвал у солдата ружьё, и попытался отогнать коня штыком, лошадь шарахнулась, и офицер не то случайно, не то нарочно ранил генерала. Тут же в него выстрелил человек в штатском. Из строя тоже кто-то пальнул. Генерал ускакал.
«Прав был дядя Игнат. Бунт это. Попал я, как кур в ощип», - затосковал Федька.
Было холодно, хотелось назад, в тёплую казарму, и Хватов готов был присягнуть кому угодно, хоть чёрту, лишь бы всё это поскорее закончилось.
Фёдор с опаской наблюдал, как напротив их каре выстраиваются конногвардейцы, как к площади подтягиваются войска.
Было уже за полдень, когда рота лейб-гренадёр прорвала оцепление конногвардейцев и присоединилась к московцам. Вслед за гренадёрами, сломав заслон павловцев на Галёрной улице, к ним пробились матросы гвардейского экипажа, и встали между каре и строящимся Исаакиевским собором. В каре нестройно закричали «Ура!». Хватов тоже крикнул, но без особой радости, так, для проформы.
К трём часам пополудни к восставшим присоединился еще батальон лейб-гвардии Гренадёрского полка, и встал на левом фланге московцев со стороны Невы.
К этому времени полки присягнувшие на верность Николаю I перекрыли все выходы с площади.
У и без того замёрзшего Фёдора мурашки по спине побежали, когда он увидел, как прямо напротив шеренги, в которой он стоял, развернули пушки.
«Это чегой-то? Это они по нам что ли, палить собрались? Нет, не желает он не пойми за ради чего, под картечь подставляться», - запаниковал Хватов. Теперь его трясло не только от холода.
Фёдор видел, как с восставшими пытался поговорить великий князь Михаил Павлович, какое там! Даже слушать не стали.
Кавалерия попыталась было предпринять несколько неуверенных атак, но каре ощетинилось штыками, и всадники не решились вступить в бой.
За войсками, окружившими каре, толпились тысячи взволнованных горожан. Казалось, что над площадью воздух звенит от напряжения. Вот-вот что-то должно было случиться.
Кавалерия отступила. Фёдор заворожено смотрел в черные жерла пушек, примерно в ста шагах от него. «Не будут они палить… мы же свои, русские, не басурманы чай какие, - успокаивал себя Хватов. - Не верю!».
Ствол одной из пушек пыхнул искрами и облаком дыма, одновременно с грохотом выстрела, толкнув воздух, что-то пролетело возле самого уха Фёдора. Слева от него, выронив оружие, грудой повалились несколько человек. Сзади послышался рёв толпы, видимо картечь, пролетевшая над головами солдат, нашла себе жертвы среди гражданских.
Широко открытыми глазами Фёдор смотрел на расплывающиеся на затоптанном грязном снегу лужи крови, не в силах отвести взгляд. Второй, более прицельный залп выбил из строя уже десятки солдат.
Фёдор не верил в происходящее, он словно окаменел, руки и ноги отказывались его слушаться. Он поднял глаза на окутавшуюся пороховым дымом батарею, и в этот миг его ударило, ломая рёбра, в левый бок, отбросив на гору трупов. «Вот и кончилась моя служба», - успел подумать он, закрывая глаза.