Старик сидел за столом в маленькой комнатке на втором этаже. Свет тусклой лампы освещал заваленный письменный стол.
Несмотря на наступившую осень левая створка окна была распахнута. Здесь, в Перпиньяне, было ощутимо теплее, чем в его родном Руане и даже в Париже, откуда их привезли сюда, прочь от захлестнувшей Францию коричневой чумы.
Вспоминая проделанный путь, пожилой мужчина содрогался. Пересечь всю страну! Конечно, тут было теплее, ласково светило солнце, Средиземное море лениво плескалось в бухте. Но этот город был более итальянским, чем французским. Даже местное наречие неприятно резало слух.
Старик вздохнул. Утром они прогуливались по дороге, пролегающей мимо их нового жилища. Чудные виноградники. Хозяин усадьбы, где они попросили разрешения отдохнуть, подал им домашнего вина.
Пригубил густую темно-рубиновую жидкость, он схватился было за записную книжку — в голове мелькнула идея — но сразу же махнул рукой. Он уже знал, что не напишет больше ничего. В Первую Мировую его перо продолжало трудиться, принося измученным гражданам радость, даже в правительственных кругах настаивали на продолжении, но теперь его время прошло. Он это чувствовал.
Семьдесят седьмой год скоро пойдет! Это вам не шутки. Однако, если бы не срочная эвакуация... Если бы не эта война!
Старик достал из папки стопку исписанных листов. Дрожащей рукой перевернул первую страницу. О, как хорошо он помнил тот пасмурный день!
Оконная рама за его спиной скрипнула. Мужчина замер, чувствуя, как заходится сердце.
— Вы не умрете, монсьёр, — раздался тихий мягкий голос.
Он вздрогнул и выпрямился. Протянул левую руку, пошарив, выключил настольную лампу, не желая лицезреть свою гостью, ни капельки не изменившуюся за прошедшие годы.
Легкий шелест одежды, это она подошла ближе и старик закрыл глаза.
— Вы не умрете. Вы и ваши произведения будете жить. И он — будет жить.
Не открывая глаз, писатель медленно кивнул. Полуночная гостья помогла ему подняться и проводила к узкой кровати у окна, где укутала теплым одеялом.
— Позволите, я прочитаю вам стихи? — ее голос, это мурлыкающее, изумительно правильное произношение!
Он снова шевельнул головой, выражая согласие.
Смутный силуэт опустился в изголовье, выглянувшая из-за туч луна осветила тонкую руку на темной ткани подола длинной юбки.
Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейти за край.
Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден.
Где мертвый жив, а длящий жизнь — мертвец.
Где лишь начало то, что здесь — конец.
Девушка поднялась и легонько притронулась к седым волосам спящего. Изящные пальцы тронули серебряные нити, прикоснулись к истончившейся морщинистой коже. На миг ей увиделись в его лице черты того, другого. Когда-то они были очень похожи.
— Прощайте, друг мой.
***
На следующее утро он встал поздно. Папки на столе не было. Они все-таки решили перестраховаться.
Что ж, все к лучшему. Он все равно помнил строки рукописи наизусть.
— Мне не хотелось бы, чтобы о роли мадемуазель Мари стало известно. По крайней мере, пока.
— Это вполне резонно, — ответил я.
— Но и оставить события неописанными мне кажется неправильным.
— Не могу не согласиться! И как прикажете поступить?
— Скажем, если история попадет в печать лет эдак через семьдесят... — он повернулся к девушке, молча сидевшей в моей любимом кресле с бокалом моего лучшего вина.
— Семьдесят лет! Как это мало! — она поднялась на ноги и одним неуловимым движением оказалась совсем близко.
При этом широкая улыбка обнажила ее зубы и я невольно отшатнулся.
— Не бойтесь! — поспешил успокоить меня Люпен. — Она прирученная.
— Я прирученная, — покорно согласилась вампир и бросила на моего друга короткий взгляд.
Неужели он не видит, как она на него смотрит? Даже сейчас, из под ресниц, как сверкают багровым отблеском ее глаза!
Припомнив те слова, снова пережив ту сцену, он устало потер висок и спустился вниз.
— Доброе утро! Как самочувствие?
— Все прекрасно, — улыбнулся он жене и они сели завтракать.
— Я сегодня видела Мартенов. Они тоже приехали сюда, кто бы мог подумать! Я пригласила их к нам на завтра, ты не против?
— Нет. Клод уже ушел?
— Да. Утром. Потом забежал, забрал Флоранс. И рассказал, как встретил Жан-Поля. Тот успел прослушать речь Сталин и спешил поделиться этой новостью со всеми вокруг. По его словам, упоминал Сталин и о Франции. Такими темпами... — женщина резко замолчала, потом продолжила совсем другим тоном: — еще я сходила в полицию, как ты и просил.
— Я просил?
— Да. Забыл?
— Забыл. Пойду, прилягу, — он отложил салфетку и встал из-за стола.
***
— Мой муж очень плох...
— Скажите, вам угрожали?
— О нет, что вы!
— Ну, и чего же тогда он боится?
— Он просит… просит оградить его от Арсена Люпена.
Молодой голос звонко рассмеялся:
— Что? Как вы сказали?
Но старший прервал его:
— Мадам, вы сказали, ваша фамилия… — но осекся, заглянув в приоткрытую дверь.
Дальше они не пошли, шаги всех троих замерли на пороге комнаты. Послышался шелест плащей — это полицейские сняли шляпы. Хриплый голос произнес:
— Великий человек скончался, — потом, в сторону, буднично добавил: — Нужно послать за доктором, пускай он его осмотрит.
Голоса стали отдалятся.
— А вы знаете, мадам Леблан, в годы Первой Мировой я, как и многие, зачитывался книгами вашего мужа. И, знаете, эти искромётные приключения… Ах, не плачьте! Подумайте — у вас ведь есть дети, внуки... И ведь наверняка он давно болел... Ведь болел же, да?
Безжизненное тело писателя осталось лежать на кровати.
***
Осень брала свое, и вскоре на Перпиньян обрушился шторм. Сильный ветер гнал огромные волны, выворачивал деревья. К трем часам ночи дождь перестал и полная луна осветила побережье.
На плоской крыше одного из домов стояли двое.
— Никогда не привыкну, что они всегда умирают.
— И не нужно. На это у вас есть я. Куда теперь, патрон?
— Вы знаете немецкий?
— Не в совершенстве, но, — девушка рассмеялась, — пара Гансов это исправит.
— Тогда решено. Скажите, каковы там сводки с фронта? Я слышал, русские устроили парад на Красной Площади. И это когда враг уже почти у стен Москвы! Ну, а мы передем в наступление со своей стороны, — и невысокий мужчина в элегантном пальто запел, его спутница подхватила:
Formez vos bataillons,
Marchons, marchons!
Qu'un sang impur
Abreuve nos sillons!
*Отрывок из поэмы святого суфии Ибн аль-Фарида. Будем считать, что Мари прочитала ее Леблану целиком, все семьсот шестьдесят бейтов. На арабском.
**Марсельеза:
Постройтесь в батальоны,
Вперед, вперед!
Пусть нечистая кровь
Пропитает наши поля!
Была запрещена летом сорок первого оккупационными властями, но оставалась гимном правительства Виши.
Писатель Морис Леблан действительно умер 6 ноября на семьдесят шестом году жизни в эвакуации в городе Перпиньян, и, по легенде, перед смертью просил у полиции защиты от его же персонажа — джентельмена-грабителя Арсена Люпена. Вместе с ним были его жена, сын Клод, невестка и внучка Флоранс. Все остальные — авторский вымысел.