Подлинная история, случившаяся давно в Белоруссии. Безусловно в художественной обработке. Публиковать нецензуру не люблю и не буду. Я выложил ее однажды под другим именем. Многие бросали прочитав первые несколько строк. Хотите понять - дочитайте до конца.
«Привет, ма! У меня все нормалёк. Доехали докуда надо с ветерком. Здесь прикольно! Хавчик тут отменный и порции - хоть отбавляй. А как же! Родная страна, нах…, обязана заботиться об нас, таких… ну не знаю, что себя назвать и как.
Начальник клевый. Целый день ходит мимо нас и муторит нотации «о вреде алкоголя». Шутка!
Справа сосед – психопат. Целый день воет. Ему все отказали. Он ждет. По ночам вскакивает, как припадочный. Начинает метаться, выть не своим голосом. Спать мешает.
Сегодня «надзику» плюнул в лицо, обозвал фашистом. А он такой и есть!
Три дня в «карцухе» мариновали, поэтому только сейчас пишу.
Пришли носки. Ночью холодно – пальцы мерзнут. А «надзик» говорит, что скоро это пройдет! А то я сам не знаю!
Еще пришли нормальную туалетную бумагу. У них тут хрень какая-то. Жопу режет. Я чё, даже хоть на это право не имею?
Зато я здесь отсыпаюсь по полной. Никто не мешают. Раньше пацаны балагур устраивали, но тут я один. Сплю по пол дня и никто не дергает.
Еще Вальке передай – вернусь. Пусть ждет. Я сказал!
Еще скажи этому упырю, что мной занимался пусть поторопится: время идет, а мне тут долго мариноваться не по приколу. Ладно, все, пока. Будь молодцом! Сашок»
«Привет, ма. Твой Сашок. Блин, сосед справа достал. Вчера доорался, его «надзики» успокаивали часа полтора. Потом кровью харкался до вечера. Теперь не будет выериваться.
Слева сосед, тихий. Говорят, еще ждет. А чего ждать, ха-ха! У него «износ» двух малолеток, а потом он их еще и подпалил насмерть, говорят. Он че, двинутый?! Хочет в «колонку» отмотать? Так его же там «птичником» сделают, а потом пришьют. Уж лучше тут по-тихому, чем там мытариться до кровавого пота. Ну это, я так – о нашем тут. Побазарить не с кем, вот и отрываюсь с тобой.
Валька почему не пишет? Хахаля нового нашла, или чё? Скажи – жду. И пусть не надеется – не забуду ее ни хрена. Надо будет 20 лет ждать – пусть ждет. Я сказал!
Позвони Димону. Скажи пусть мои «гады» армейские заберет, в которых я на охоту ходил. Мне ни к чему, а ему предки все равно новые еще сто лет не купят. Башлять не может – так пусть хоть так покайфует.
Позвони Коляну, ну «сизому», помнишь, он тебе хэбэху со склада приносил под хаки. Скажи пусть мотик мой берет. Все равно ржавеет. Так хоть будет на чем бабу свою катать!
Ма, ты это, того, не реви попусту. Лучше ребятами больше занимайся. Это отвлекать как-то будет. Да и чё мне. На казенных харчах все одно не плохо и тебе готовки меньше.
Вчера «надзика» обосрал. Тот типа в обиду впал. А мне чё. Мне теперь все по хрену.
Ну это я так, без обид.
Чё упырь говорит? Почему не отвечает? Скажи – выйду, начищу ему все че не блестит. Пусть отмывает заработанное.
Ладно, пока, твой Сашок».
«Привет, мамуля! Дали бумагу, наконец-то. Блин, что бумага в стране кончилась? Написать матери не могу!
Заскучал по твоим пирожкам и блинчикам. Помнишь по выходным всей командой ждали? И все всегда съедали, аж за ушами щелкало.
За носки – спасибки! Пальцы в тепле. Теперь макушка замерзает, блин. Пришли вязанку мою, ну ту, что дарила мне на прошлый день рождения – очень теплая. Странно, что раньше не замечал.
Делать не хрена. В местной библиотеке газет нет, только муть всякая, вроде Пушкина. С утра стал делать физику, а то совсем заплыл от жиров. Так до старости совсем ожирею, ха-ха! Времени полно. Решил стихи писать на стенах. Вздрючили за порчу имущества. А стихи клевые вышли, чё придираются. А чё еще делать то? Целый день житуха без забот. Даже материться перестал – не по приколу. Да и не перед кем красоваться. Все мы тут – волки-одиночки.
Что упырь, прошение подал? Почему ничего не написала в прошлый раз? Вальке – привет. Пусть ждет. Я сказал!
Хавло местное надоедать стало, даром что халявное. Гречка из ушей уже лезет.
За стенкой каждый день кто-то поет херувимом. «Надзик» говорит – местная община в церкви глотку дерет. Мне бы их заботы, блин!
Соседа слева увели. Чё-то мычал сперва, когда «стрелялы» притопали. Какую-то бумагу требовал. Когда вели – за решетки хватался. Еле отодрали. Прикольно было. Глаза закатывал, потом весь исходил. А жалко пацана. Полгода ждал. Охренеешь так каждый день прислушиваться – за тобой, ни за тобой.
Ладно, пока. Не забывай писать. Жду. Сашок».
«Здравствуй, мама. У меня все по-старому. А как же иначе? От Вальки письмо получил. Почему все в пятнах и чернила расплылись? Плакала что ли? Скажи ей – не надо. Поживем еще! И не раз.
Ты написала, что поданное адвокатом прошение о помиловании осталось без удовлетворения. Это хреново, конечно. Пусть пишет Президенту, мать его! Он чё охренел? За такие деньжищи, что ты с братом ему отвалила он не может нормальное ходатайство отписать?
Я и сам вчера написал Президенту. Ну как смог, конечно. Поэтому пусть пишет как надо и отправляет быстрее.
Я в порядке. Ты не волнуйся. Чувствую себя сносно. Только курева мало. Голова и ноги зато в тепле. По этой причине наверно стал задумываться, что буду делать, когда выйду. Ведь мне всего двадцать два. Даже если отсудят пожизненное, есть шанс выйти через лет тридцать. Мне тогда всего-то за полтинник вылетит. Вся жизнь впереди. Ты только не вздумай к этому времени помереть. Кто ж мне пирожки готовить будет? Правда Валька уже состарится. Но ты ей скажи, так, намеком, что типа, если там мужика путевого найдет, пусть обо мне не думает. Я пойму.
«Надзик» Сергей Владимирович принес «Робинзона Крузо» из библиотеки. Сначала на подтирку хотел оставить, потом открыл и увлекся. Прикольно наверно так на острове жить: никто не дергает, никто не достает. Правда тебя хватать не будет. И младшую Настену не потискаешь. И с Темкой в футбол не погоняешь. И с Валькой не помиловаться.
Да. Зато живой.
Соседи новые у меня. Прежних всех увели. А эти еще только начинают «ждать». Я чего-то тоже вздрагивать начал при каждом скрипе. Нас в околотке 10 человек. За пять месяцев троих увели. Каждого по разному. Одному даже морду разбили пока вели. Другого несли под руки. Косил, что типа ходить не может.
Утром и до двух – не по себе. В это время обычно приходят. Все и ждут.
Ну ладно, это так лирика. Пока. Твой сын, Саша».
«Здравствуй, мама.
Все по-прежнему. Получил письма от тебя, Вальки и Настены. Не хотел никому говорить, но плакал полночи. Тебе – скажу. Ты ведь мама, все поймешь. Только ты никому не говори. А то, подумают – хлюпик. Жалеть начнут. А мне жалости не надо! Я и сам кого хошь пожалею.
Сергей Владимирович не дает скучать. Прочитал Робинзона, попросил его принести еще чего-нибудь почитать. Теперь читаю запоем. Наберусь тут за всю прожитую жизнь и на всю оставшуюся!
По ночам стало плохо. После того, как Белов написал, что ничего не ждет хорошего от Президента стали ночью сны сниться плохие.
В два – обход жмуриков. Ждем и гужуемся чтоб не обосраться – кого назовут в этот раз. После шести вечера уже не ходят. А вот ночью, однажды за одним пришли. Как он кричал, - мама дорогая! Думал оглохну. Все визжал, что не виноват. А кто здесь виноват? Все мы здесь одним этим мазаны. Теперь по ночам часто просыпаюсь и думаю – что за шум за стенкой. Может за мной уже, топают, блин архангелы! Лучше бы с ребятами полночи в карты, чем такой сон-ожидание.
Как же мне страшно, мамочка… Иногда прямо в ступор впадаю, как представлю себе, что со мной это сделают.
Пусть все-таки Белов еще раз напишет. Что ж там нелюди какие? Вдруг прокатит?
Валюшке скажи, не надо плакать. Не стою я того. Сам во всем виноват. Жизнь ей попортил, а она хорошая.
Гречка достала. Хотя кажется привыкаю постепенно. Главное не войти во вкус. А то стану железным человеком – помнишь ты говорила «сынок, ешь гречневую кашу, в ней много железа, будешь крепким железным человеком!» А я ее в унитаз спускал, или в окно на клумбу Марины Ильиничны выливал. Вот, блин, теперь наемся досыта.
Мамочка, пиши чаще и больше. Так хочется больше тебя слышать. Как читаю твои письма – как будто с тобой поговорил.
Очень тебя люблю. Твой сын. Саша».
«Здравствуй, мамочка!
Ну вот и пришел ответ от Президента. Неужели я это заслужил? Неужели никто кроме тебя не хочет понять меня. Все – сволочи! Вся жизнь – сволочная! Если бы не этот проклятый нож, который лежал на столе может и не было бы ничего. Ты прости, что пишу об этом. И так тебе наверное тяжко, а тут еще я со своими письмами. Но ты не думай, я не сдаюсь. Сейчас читаю Овода и жду чуда. Ведь не может такого быть, чтобы все напрасно в жизни было. Я конечно не такой как этот Овод. У него были идеалы, и было за что умирать. А за что умру я? Разве когда ты рожала меня могла подумать чем все это кончиться?
Прости меня, милая моя мамочка. Я так виноват перед тобой.
Вчера первый раз в жизни молился. Правда не знаю как это делать. Нес всякую чепуху. Ты бы прислала мне Евангелие, или чего там в таких случаях надо. Ведь мне после этой моей несуразной молитвы даже легче стало. Немного, но легче.
Решил бросить курить. Ведь это вредно для жизни. А что еще вредно для жизни? Ты скажи – я не буду больше этого делать. Как плохо, что никогда в последние годы тебя не слушал. Вот теперь и огребаю.
Пришли фотографии ребят – стал скучать без них. Настенка так здорово смеялась тогда на шашлыках, когда я сел на шампур. Она все еще плохо просыпается по утрам? А какой длины у нее волосы? Я ведь помню – она хотела, как у Златовласки волосы: длинные и золотистые. Расчесываться сама научилась, или все также ноет под твоей расческой?
Темке скажи, пусть не бросает секцию. Бросит – вернусь, уши надеру! Пусть выносливость вырабатывает. Скажи – старший брат сказал.
Мамочка. Валя пишет, ты часто плачешь. Этого не надо. Я того не заслуживаю. Ты береги себя для детей, их еще поднимать. А обо мне есть теперь кому заботиться…
На днях снова приходили забирать одного. Я чуть не умер от страха – думал, за мной. Провели мимо моей клетки. Лица на нем не было. Маска какая-то. Смотрел и думал: а как я идти буду и что буду чувствовать? Но – в этот раз миновало. Рука у меня сама поднялась и я перекрестил его.
Говорят не страшно умирать. Наверно не страшно. Я не понял. Но ждать страшно. Не можешь приготовиться. Только вот кажется уже сказал себе – все Сашок, ты конченный, пора тебе. Но проходит день, два, неделя, месяц. И, кажется, все только начинается.
Ну это так, только не обижайся.
Очень тебя люблю и всех вас. Пишите мне. До свидания. Ваш Саша».
«Здравствуй, милая мамочка!
С каждым днем все больше как-то отдаляюсь от жизни. Когда долго ждешь смерть, начинает казаться, что ее приход это избавление от ожидания.
Ты прислала Евангелие и Молитвослов – спасибо тебе огромное, родная. Теперь читаю молитвы и худшие мысли начинают уходить на задний план.
Сегодня ночью я видел Бога. Наверно это он был. Мне снилось тепло и прохлада и отец, а потом я увидел Бога. Это точно, мамочка, был Он. Ведь от него исходило какое-то неземное спокойствие. Я первый раз после этого ни разу за ночь не проснулся. Так выспался, как никогда. Спасибо тебе, родная, что прислала мне эти книги. Они меня спасают от помешательства.
На днях попросил принести мне Достоевского. И теперь запоем читаю «Идиота». Это удивительно, как много я в жизни пропустил!
Время здесь тянется не так как у вас. Много думаю и не устаю от этого. Но чем больше мыслей приходит, тем больше понимаю, как мало времени отпущено человеку, чтобы сделать что-то хорошее. И за это короткое время он умудряется сделать так много плохого.
Как же я виноват перед родителями этих несчастных детей! Мама, если бы меня помиловали, я готов был бы всю жизнь работать в колонии и все деньги чтобы им шли. Может хоть этим свою вину загладил. Хотя, конечно, как ее загладишь такой ерундой как деньги. Жизнь ведь не вернуть. Прости меня, мамочка, что такой грех взял я на душу и заставил страдать и тебя и всех людей вокруг себя. Может смерть – это еще не худшее наказание для меня и я заслуживаю чего-то большего?
Поцелуй за меня сестренку и братишку младшего, старшему – большой привет и успехов. У него как там жизнь складывается? Пусть живет полноценно и умно. Надо ему в институт поступать. Если в колонию все же попаду – половину денег скажу чтобы на его учебу перечисляли если надо.
Как бы мне хотелось сейчас прижать твою руку к своей непутевой голове, милая моя мамочка! Ты у меня самая лучшая. Я перед тобой так виноват. И как бы я хотел, чтобы ты из-за меня не страдала!
Господи, помоги мне!
Мамочка, до свидания. Люблю тебя. Твой сын, Александр».
«Здравствуй, дорогая моя мамочка.
Мне здесь в целом хорошо. Знаю, как не просто тебе читать эти мои письма. Но наверно это то последнее добро, которое ты еще можешь для меня сделать. Поэтому, ты прости меня, родная, что думая сейчас больше о себе, я заставляю тебя страдать и мучиться от мысли, что может быть это последнее письмо от твоего непутевого сына. Ведь никто кроме тебя не может так тепло и надежно успокоить мои расстроенные чувства и привести мысли хоть к какой-то упорядоченности.
В прошлом письме я рассказал тебе, что начал читать Достоевского. Ты вероятно сильно удивилась этому. Ведь раньше я смелся над твоими словами, что только книги дарят людям надежду и вселяют оптимизм.
Как же ты была права! И как же я был глуп!
Мама, я вот думаю, как страшно ждать смерть. А сейчас дочитал Библию и подумал: Христос шел на Голгофу и сам на себе нес свой крест. Это ведь он на себе сам свою судьбу нес, мамочка. И в этой его судьбе – крест каждого из нас, совершивших страшный грех. А он сам на себе его нес. А мы не можем даже достойно умереть, просто от пули, петли или на электрическом стуле, как в Америке. Он шел сознательно, и не убоялся, потому что знал, за что страдает и принимает смерть.
А я не знаю за что принимаю ее, потому что грех перетягивает кару.
Но самое страшное – это ждать, когда кто-то решит, что ты уже должен умереть. Когда тебя убивает преступник, ты еще можешь сам решать, что и как. Сопротивляться или сразу сложить руки и принять смерть или страдание. А когда кто-то за тебя долгими месяцами приговаривает на ожидание смерти – это верно и есть самая чудовищная кара за содеянное. Только молитвой спасаю свою душу от помешательства.
Еду почти не замечаю. Кормят кажется неплохо. Но это уже всегда так. Ведь за это время рацион никак не изменился. Может у меня вкус поменялся? Когда последний раз получил от тебя посылку с вареньем – как в ресторан сходил! Устроил себе пиршество целое. И соседям дал немного. Им тяжелее чем мне. Они не молятся. Ни один не молится, мам, представляешь! Как они терпят? Один ждет уже два года. А за ним все не приходят.
А бывает, мама это примерно так: приходит главный из команды дня за четыре и говорит о дне и времени. Потом каждый день приходит и на пять минут дольше чем накануне говорит, готовит, успокаивает. Начинает в первый день с двадцати минут. В последний день приходит вместе с батюшкой часа за четыре. Сначала сам полчаса говорит, рассказывает, как всё будет, успокаивает. Потом уходит, и к «тому» заходит батюшка. Исповедует, выслушивает, наставляет. Потом приносят обед какой-то особенный. Говорят можно просить все, что душа пожелает. А я вот думаю, как можно есть, когда знаешь, что через два часа все равно это напрасно.
Перестал спать по ночам. Круги какие-то цветные перед глазами и в душе все горит и дрожит от ожидания, что сейчас хлопнет дверь и придут за мной. Страшнее чем смерть это ожидание и дрожь. И молитву читаю – иногда не помогает. Так страх и ужас вползают в душу и не могу отогнать.
Прости меня дорогая моя мамочка и помолись за мою грешную душу. Я знаю, ты всегда молилась за нас в церкви и свечечки ставила, чтобы нам хорошо было, и не болели, и были счастливы и в достатке.
Да, вот что вспомнил. Завтра годовщина смерти папы. Не забудь сходить на кладбище, надо могилу убрать, заросла наверно за год.
Я читал, что у таких как здесь и могилы нет. И хорошо. Не надо будет тебе ходить и плакать надо мной.
Но ты иногда думай обо мне, мамочка, может мне не так страшно будет в аду гореть за мои грехи и облегчение Господь даст душе. Любящий тебя, твой сын Александр».
«Здравствуй, родная моя, милая мамочка.
Вот и год уже пошел моего пребывания в этом странном месте и я все больше привыкаю и начинаю понимать, для чего я здесь и как будет все дальше.
Я перестал бояться, хотя все жду, когда же свершится, то что заслужил я своим смертным грехом.
Но уже Господь помогает мне держаться через веру.
И не только мне. В последние недели мои товарищи по несчастью стали все чаще просить меня читать молитвы вслух и это многим их них дает силу и укрепляет их. Господь через молитвы нашел в некоторых из них кажется веру и смирение.
А на прошлой неделе мой товарищ справа готовился уйти, но когда пришел батюшка - попросил, чтобы не он исповедовал его, а позвали меня. Начальник сначала говорил «нельзя, и не положено такое», но потом стали все говорить вокруг «пусть Саша войдет к нему». И меня пустили к нему.
Мама, как же он боялся! Когда вошел к нему я не увидел ничего человеческого в нем. А ведь ему всего тридцать шесть лет. Глаза его закатываются поминутно, со всего лица пот капает, руки дрожат и дышит так часто, как будто сейчас задохнется. Он курил сигарету последнюю когда меня к нему пустили. Но казалось, что это не он курит, и говорит не он. Что души в нем нет уже, что забилась она от ужаса ожидания на самое дно его тела и не руководит им, а просто уготованного ожидает в страхе и безучастности. Не человек перед нами был, мама, а оболочка человеческая с какими-то функциями человека.
Только говорил бессвязно все время: «Саша, Саша, почитай мне молитву! Саша, где мама моя, … не мешайте мне … где Саша, Саша?».
И тогда я подошел к нему и взял за руку. А он так вздрогнул, как будто его убили. Он поднял глаза и в них я увидел, в самой глубине взгляда, его притаившуюся от ужаса, сжавшуюся в комок душу.
Он прямо повис на мне, а я стал гладить ему руку и говорить не молитвы, мама, а простые человеческие слова, потому что он в них, как мне показалось, больше нуждался сейчас чем в утешении. Я говорил ему, как прекрасна жизнь, и как он может успокоиться, что придет мир и упокоение в душу его. И вспомнил ему о его родителях и детях – их у него двое осталось – как будут помнить его и любить. И говорил потом о любви мира к нему и долженствовании понести наказание смиренно. И знаешь, мама, как он успокоился и стал мне в глаза заглядывать. И как будто его душа вышла со дна сознания и повернулась ко мне. И во взгляде его появилась осмысленность. А потом он плакал навзрыд, как маленький и просил простить его за малодушие и слабость. Я просил охрану, чтобы позволили мне его довести до дверей блока. И пока мы шли, он как ребенок держал за руку меня и когда дошли до двери он вдруг остановился как вкопанный. Охрана решила, что он снова сейчас метаться начнет. А он посмотрел на всех вокруг, обернулся ко мне и приложил губы к моей руке. А я не стал отдергивать, мама, потому что должен же человек в последний миг хотя бы вот так сказать всем то, что не смог сказать ранее. Даже если это последний поцелуй и благодарность. Потом он сказал «спасибо» и просил больше его не держать за руки. И дальше уже пошел сам. Вернувшись в свою камеру, я молился за него целый час, за упокоение его души и смиренное приятие кары.
Ко всем вам, моим родненьким обращаю я любовь свою и в который раз уже не забываю просить прощения за все причиненные страдания. Будьте счастливы и не беспокойтесь обо мне. Никогда не перестаю думать о вас и вспоминать только все хорошее, что прожито с вами.
В остальном мама, все по прежнему.
Любящий всех вас, ваш сын и брат Александр».
«Здравствуйте, милая моя мамочка, братики Тёма и Дима, сестреночка Настёнка, любимая моя Валюшечка.
Господу было угодно избавить меня, наконец от страшного испытания ожиданием неизбежной кары и позавчера приходили ко мне и сказали, что время мое пришло.
В первый миг меня как будто не стало. Я и не помню даже, что в тот день делал. И даже утром следующего дня еще не пришел в себя и все думал, что это не ко мне приходили.
А минувшей ночью явился ко мне архангел, спустился на край кровати и велел встать и молиться во искупление грехов и быть готовым смиренно принять назначенное мне наказание. Помню, как встал на колени и два часа молился, а он все сидел рядом со мной и помогал мне прийти в себя и читать правильно молитву. А когда закончил я и именем господа осенил себя крестным перстом, он поднял меня и руки у него были теплые и мягкие. И сказал он мне, Александр, ты готов. Упокойся и спи. И потом лег я обратно на кровать и уснул сном младенца. А когда утром проснулся, то все происходящее стало мне ясно и ничто ни могло меня более потревожить.
Теперь, когда сам Господь через своего посланца указал мне мой неизбежный путь, я, будучи в полном рассудке нашел в себе силы писать вам.
Милые мои.
Простите за то, что заставил так страдать вас из-за своего тяжкого греха. Прошу еще раз прощения у родителей замученных мною юных душ. Пусть известие о постигшей меня каре станет для них хоть каким-то облегчением. Береги их Господи.
Берегите себя и окружающих вас. Не омрачайте мыслями обо мне свою и без того трудную жизнь. Помните только, что трудности ваши грядущих дней - от моих не смытых грехов, искупление коих, надеюсь, наступит в миг моей смерти. А значит и вам следует не плакать более обо мне, а думать о том, как жить дальше.
Мамочка моя дорогая и любимая. Пусть дни твои наполнятся успокоением и радостью от мысли, что пришло сыну твоему, хоть и с опозданием, но искреннее раскаяние за все те прегрешения, что совершил я в своей короткой жизни. Береги тепло нашего дома и принимай трудности, как испытание, которое преодолимо и за которым всегда приходит вознаграждение Господа. Прости меня за все пролитые тобой слезы и бессонные ночи, что ты провела перед моей постелью, когда я, будучи маленьким, болел, или когда доставлял тебе не заслуженные тобой хлопоты и невзгоды. Как же я хочу, чтобы жизнь твоя украсилась цветами счастья и успокоения! Сейчас даже, находясь в своей камере, чувствую я незримое тепло твоих так любимых мною рук. И как они гладят меня по голове и мне хорошо! Передай же тепло твоих рук сестренке моей и моим дорогим братикам. Пусть они берегут это тепло и несут его свои будущим детям.
Милая моя сестренка Настёна! Солнышко наше ясное, лапушка наша нежная и любимая! Расти умницей и красавицей, будь послушной и не делай глупостей. Пусть солнышко над тобой светит и всегда день будет в твоей ясной душе. Слушайся маму и братиков своих старших, а они пусть будут тебе всегда защитой и опорой.
Братишки мои Тёмка и Дима. Вы – опора теперь в семье. На вас лежит большая ответственность за маму и сестренку. Берегите и защищайте их, не давайте в обиду и вместе с тем берегите всех, кто повстречается на вашем жизненном пути. Не делайте зла и думайте прежде чем беретесь за какое дело. Растите смелыми, добрыми и справедливыми.
Родные мои, не забывайте ходить в церковь. Молитесь за счастие всех живущих с вами и упокоение ушедших, чтобы дать облегчение душам их. Не забывайте ставить свечки за папу нашего, бабушек и дедушек.
Если Господу нашему будет угодно, буду с того света за вами приглядывать и если милость свою распространит на меня Всевышний, как смогу буду помогать вам своим незримым присутствием.
Любимая моя девочка, Валюшка! Провидению угодно было свести нас вместе и это были самые счастливые дни в моей жизни. И как же я был слеп, когда не видел этого и мучил тебя всякими подлостями и глупостями!
Любимая моя! Пусть поскорее ты забудешь меня и найдешь того единственного, который подарит тебе настоящее счастье, которое так и не смог дать тебе я. И не вздумай моим именем называть хоть одного из твоих будущих славных детишек. Это мучение будет и для тебя живущей и для души моей грешной. Просто иногда вспоминай, что были мы с тобой немного вместе и было мне от этого очень хорошо, только по глупости своей и не далёкости ума не понимал я этого и не мог сказать тебе правильно. Ведь кроме матушки моей, братиков и сестренки, никого у меня роднее тебя не было, горлинка моя ненаглядная!
Желаю всем вам, дорогие мои счастья и достатка, здоровья и дружбы. Берегите себя. Любите друг друга! Жалейте друг друга!
Прощайте, дорогие мои!
Любящий вас – ваш сын, брат и любимый – Александр Крупинин».
«Уважаемая Наталья Сергеевна.
Пишет Вам Старший Надзиратель заведения особого содержания Управления Исполнения Наказаний Александр Владимирович Трухнов.
Настоящим должен уведомить вас, что в отношении вашего сына Александра Алексеевича Крупинина приведен в исполнение приговор суда.
Не имея официальных полномочий вести с вами иную, кроме уведомительной переписку, я, тем не менее, хочу сказать вам следующее.
Ваш сын Александр поступил в наше заведение чуть более года назад и за время, проведенное здесь я стал свидетелем его удивительного преображения.
В первые месяцы он вел себя заносчиво и весьма развязно, не вполне осознавая всей тяжести своего положения, чем настроил против себя практически весь персонал надзирателей.
Однако с течением времени в Александре, под влиянием вероятно книг и ваших замечательных писем и наставлений стали происходить изменения.
По происшествии восьми месяцев ваш сын призвал к себе местного священника, отца Филарета и искренне, как показалось всем нам, крестился.
За это время поведение его сильно изменилось и он даже стал брать на себя весьма необычные в его положении функции духовника тем, кто находясь в таком же как и сам он положении, не нашел в себе силы принять назначенное наказание с нужным достоинством и мужеством.
На десятом месяце своего пребывания в нашем заведении мною и еще несколькими сотрудниками было подготовлено и направлено в адрес Президента повторное прошение о помиловании в отношении вашего сына. Само по себе это о многом говорит, поскольку это на моей памяти первый подобный случай в нашей системе наказания в принципе.
К великому сожалению прошение осталось без удовлетворения.
Глядя на то как ваш сын искренне, спокойно и с удивительным самообладанием принял назначенное ему наказание, как, даже в последнюю минуту жизни он просил у всех прощения и желал добра и счастья, я не мог пройти мимо этого удивительного факта и не написать вам с искренними словами уверенности за его дальнейшую судьбу.
Ни на минуту не покидало его сознание и понимание происходящего, что в подавляющем большинстве случаев происходит в таких случаях. Полагаю, что принятое им некое очищение через раскаяние и добро позволило его душе обрести покой. Вы можете гордиться тем, что в свой последний час ваш сын вел себя не просто достойно. Он показал пример великого христианского очищения души от скверны грехопадения.
Я могу себе позволить говорить такие высокие слова, потому что давно служу и видел много раз, как люди умирали душой гораздо раньше назначенного им срока так и не сумев осознать своей вины.
Хочу сказать, что искренне сожалею об исполнении приговора потому что считаю, что и тех жестоких мук, которые претерпевают заключенные, находясь в нашем заведении им сполна хватает во осознание совершенных ими проступков. Но особенно это неприемлемо для таких как ваш сын, сумевших не только в себе найти силы для осознания и принятия происходящего, но и давших другим великую веру в возможность внутреннего очищения.
С искренним уважением.
Старший надзиратель ЗОСУИН А.В. Трухнов».