СОН. Путешествие во времени

   

                СОН

   Анне приснился странный и страшный сон. Лето. Она стоит на пригорке, внизу берег знакомого водохранилища. Вокруг сосны, которые качаются от довольно сильного ветра. Воздух такой свежий и вкусный – так и хочется дышать им бесконечно.
   На берегу веселится какая-то компания. Анне почему-то приходит в голову слово «маёвка». Она спускается к берегу. Мужчины возятся у костра, женщины в нарядных платьях стоят в сторонке, весело разговаривают и смеются, иногда поглядывая на мужчин. Дети, конечно, на берегу – стараются незаметно для родителей забрести в воду.
   Анна подходит к женщинам, они с интересом оглядывают незнакомку. Ее вопрос: «Как пройти на дачи?» - очень удивляет их.
-     Какие дачи?
-     Да здесь же, на море.
-     На каком море?!
    Мужчины поворачиваются к ним. И тут только Анна замечает, что перед ними не знакомое Братское море, а река Ангара – широкая, быстрая. Но она же точно знает, что поблизости находится ее дачный кооператив.
-     А как же… - растерянно произносит Анна. Все молчат.
    На дороге, идущей вдоль реки, появляется автомобиль. Он въезжает на поляну. Анна видит, что это «черный воронок » - именно такой, каким его показывают в кино. Из машины выходят люди в форме НКВД и направляются к притихшим людям. У Анны замирает сердце, и она тихо спрашивает стоящую рядом женщину: « Какой сейчас год?» Та отвечает: « Тридцать седьмой», - и внимательно смотрит на Анну.    «Это за мной!» - внезапно понимает она… и просыпается.
     «Какой ужас!» - это была первая мысль. В памяти так четко отпечатался этот сон, запомнилось все до деталей. Стало зябко, и Анна натянула одеяло до подбородка. Но как легко там дышалось! Не то, что сейчас, когда кругом понастроено столько монстров-предприятий, которые не приносят городу никакой пользы, зато отравляют все живое. Именно на том месте, где она стояла во сне, сильно чувствуется тошнотворный запах лесопромышленного комплекса. Откуда там взялись люди? С ближайшего поселка? А был ли он в тридцать седьмом году? «Спрошу у краеведов", - решила Анна. Пора вставать.  Надо прийти в школу пораньше – сегодня у одиннадцатого класса контрольный зачет. Кстати, как раз по 30-40 годам. Теперь понятно, почему такой сон. И все-таки это удивительно.

     Во второй раз все повторилось. Только место было другое – река поуже, и вокруг были не сосны, а березы; неподалеку Анна заметила грузовик со скамейками, на котором, вероятно, и приехала сюда вся компания. Она не стала дожидаться, когда подъедет «воронок» и отошла в лес. Вышедшие из машины люди с непроницаемыми лицами отвели в сторону одного из мужчин и, после недолгого тихого разговора, увезли его с собой. Как только «воронок» отъехал, одна из женщин громко зарыдала, к ней подбежали двое детей. Остальные молча стояли рядом, пряча глаза друг от друга.
-     Но это же сон! – закричала Анна и побежала к людям объяснить, что все это неправда. И проснулась. Было так страшно, что она пришла в себя только после того, как увидела знакомые обои.
    На этот раз Анна рассказала об увиденном сне мужу. Он пошутил:
-     Если этот сон приснится тебе в третий раз, значит он пророческий. Так люди говорят.
-     Вряд ли это может со мной случиться, да еще в наше время, - сказала Анна. Муж попытался поддеть ее:
-     Как знать, как знать…
 
               
     В третьем сне место снова изменилось - река была другая, неширокая. Анна не ушла в лес и успела спросить, откуда компания приехала. « Из Заларей, - ответила одна из женщин, - а сама- то ты откуда?» Анна ответила: « Наша деревня тут недалеко». « К-о, что ли?» - «Ага», - кивнула Анна. С арестом все повторилось.
    После отъезда «воронка» люди решили уехать – праздник был испорчен. Несколько женщин успокаивали жену арестованного. Ребятишки притихли.
    «Что же я не просыпаюсь? - недоумевала Анна, - пора бы уже. Мне здесь нечего делать». Компания стала рассаживаться в кузове. « Как же я одна останусь? – испугалась Анна. Она подошла к шоферу:
-     Не подвезете меня до Заларей.?
-     Садись в кабину.
    Грузовик проезжал мимо станции. « Остановите, пожалуйста, здесь», - попросила Анна. Шофер затормозил. « Спасибо вам», - она спрыгнула на землю.

    Вокзал был похож на своих собратьев, выстроенных на маленьких станциях по всей железной дороге и окрашенных преимущественно в коричневый, иногда в зеленый цвет.  Анна вошла в здание. В зале ожидания стояли коричневые скамейки из толстой гнутой фанеры. Пассажиров было мало; ближе к кассе расположились три женщины разного возраста, одна из них держала на коленях спящего ребенка. В углу у окна сидел старик в мятом пиджаке неопределенного цвета и сатиновых штанах. Рядом лежал мешок, завязанный веревочкой. Анна села недалеко от старика так, чтобы женщины ее не видели. Надо было подумать о том, что с ней происходит. Спит она еще или действительно попала в тридцать седьмой год. Было страшно и одновременно интересно.  Анне часто снились сны, в которых она осознавала, что это нереально и начинала вести себя, как захочется, даже хулиганила – ездила на автомобилях, стреляла из автомата, съедала пирожные, нахально взятые с прилавка. Потом, после пробуждения, ей было смешно и стыдно. Этот сон что-то задержался. Анна закрыла глаза и энергично затрясла головой. Нет, ничего не исчезло. Старик с любопытством смотрел на нее. Что-то объявили по радио – она не разобрала. Женщины засуетились и, хватая многочисленные узлы, поспешили на перрон. Ребенок проснулся и заплакал. Старик тоже встал и пошел к выходу. У дверей он обернулся: « А ты, девка, не едешь, что ли?»
-     Нет, я жду, - нашлась Анна. «Девка», - удивилась она. Анне было за пятьдесят. Она подошла к угловому окну. На фоне темного забора на стекле отразилось ее лицо – молодое, как будто ей лет двадцать.  Одета просто: коричневая юбка, белая блузка, коричневые туфли, белые носки…  Слава Богу, что не в брюках. Там, на реке, она не обратила внимания на свою одежду – сон ведь. Помниться, в прошлый раз было  пестрое платье. Как будто специально для довоенного времени.   Поэтому люди не удивлялись ее внешности.
    Хриплое радио сообщило: «С первого пути отправляется поезд номер… «Иркутск - Красноярск». Иркутск! Вот куда ей надо! На свою родину. Анна вскочила и снова села. На что купить билет?
    В дверь вошла девушка, с трудом таща огромный серый чемодан с металлическими уголками и сетку с книгами. « С этого поезда», - подумала Анна. Девушка уселась у окна, выходящего на привокзальную площадь. Прошло минут двадцать. Девушка явно нервничала. Она встала, вышла на площадь,  вернулась и с досадой сказала Анне:
-     Ведь давала же телеграмму! Должны были встретить.
-     А вы куда едете? – вежливо спросила Анна.
-     Я по направлению еду в село Тагна. В школе буду работать.
-      А какой у вас предмет?
-      Русский, литература и история.
-      Где учились?
-      В Иркутском учительском институте.
    Анна чуть не высказала, что и она там же училась, только сейчас это педагогический институт. « Да вы не волнуйтесь – приедут за вами, наверно, задержались», - сказала она. Девушка еще раз вышла на улицу и снова вернулась ни с чем. «Не знаю, что и делать, - обратилась она к собеседнице, -      у меня здесь никого нет».
-      Послушайте, ведь это районный центр, должен быть райотдел образования. Вам туда надо обратиться.
-      Конечно же! Как я не подумала! – обрадовалась девушка, - сейчас я у кого-нибудь спрошу. Она подошла к кассе и несколько минут разговаривала с кассиром.
-      Здесь, оказывается, рядом, я пойду. – Девушка взялась за чемодан, потом поставила его на место. «Тяжелый, - сказала она. – Оставить бы где-нибудь».
-      В камеру хранения, - подсказала Анна. Девушка прошла в угол зала.
-      Там замок на двери.
-      Может, в кассу? – Они обе оглянулись на окошко. Кассирша запирала дверь: «Не могу. Не положено». Девушка растерянно оглянулась на Анну.       «Давайте, я покараулю ваши вещи, - неожиданно произнесла Анна – что-то ее заставило зацепиться хоть за эту возможность, чтобы утвердиться в чужом времени, - если, конечно, недолго».
-     Я мигом! – девушка быстро вышла. «Что же она документы не взяла, - там ведь потребуют", - Анна вспомнила чиновничьи порядки, процветающие в ее время». Она прошлась по залу, прочитала расписание поездов и поняла, почему на вокзале пусто. Следующий пассажирский поезд проследует почти через три часа.
    Анна сидела возле чемодана, наверно, уже час. Девушки не было.         Если сон не кончится, надо что-то предпринимать; она перебирала возможные варианты. Можно пойти в милицию и сказать, что потеряла деньги и документы. Или их украли. А заодно и вещи. Поверят ли?
    Может быть, попросить о помощи девушку? Признаться ей во всем и поехать вместе, как подруги или сестры, в Тагну. Это село не было чужим для Анны. Там когда-то жил дедушка, пока его не раскулачили. Ее предки основали это поселение в девятнадцатом веке, а, возможно, и раньше. Мать об этом много рассказывала. «Заодно побываю на родине предков». – Ей стало спокойнее. Время шло. Нет, что-то случилось. Она несколько раз выглядывала на улицу. Никого. Анна уселась на скамью. Задремала. Разбудил ее стук входной двери. К ней быстро шел пожилой мужчина в серой рубашке, в сапогах.
-     Вот ты где, девонька! Давно ждешь?
-     Часа два.
-     Сломался я недалеко тут. Ты подожди еще маленько – мне заправиться надо, воду залить. Ага? – Анна кивнула. Мужчина вышел на привокзальную площадь, и вскоре послышался шум мотора.
     И что ей теперь делать? И думать-то некогда. Да будь, что будет!
    Она решительно перевернула чемодан и открыла замки. Документы, конечно, в кармане, в крышке. Ну и доверчивая же эта молоденькая учительница. Паспорт. Белых Анна Ивановна. Зовут как маму. Надо же. Круглолицая, светлая, как и Анна. Фотография маленькая – кто станет приглядываться. И снята она в шестнадцать лет еще с косой. Так. Направление, диплом. Ого – почти одни пятерки. Молодец. Ну, что же – она будет Анной Ивановной.
    Почему-то Анна была уверена, что девушка не появится. Надо ехать вместо нее – другого выхода нет. Как будто специально все подстроено. Сон продолжался.
   
    Грузовик въехал в село, остановился возле небольшой избы.               -     Вот здесь будешь жить. – Степан, так звали шофера, постучал в окно. Вышла крепкая женщина лет сорока. Смуглое, широкоскулое лицо, глаза спокойные, серые.
-     Принимай, чё ли! – шофер вытащил из кузова чемодан и сетку с книгами. Хозяйка, молча, направилась в дом. «Вот здесь», - показала она за печь. Там оказалась узкая комнатка, с одним окошком. Кровать, застеленная покрывалом, снизу самодельные кружева, на стене вышитый коврик, стол, табуретка, домотканый половик.
    В кухне шофер разговаривал с женщиной.
-     Столоваться-то у тебя будет? У ней, вишь, ничё нет. Сколько с нее возьмешь? -  Хозяйка что-то сказала.
-     Да ты сбавь – сколь она получать-то будет. Она тебе картошку поможет выкопать. Опять же – дрова тебе бесплатно привезут.
-     Ладно, - махнула рукой женщина.
-      Ну, девонька, устроил я тебя. На полное довольствие. Ты ее не обижай, Федоровна. Она девка тихая.
-     Как вас зовут? - обратилась Анна к хозяйке.
-     Прасковья Федоровна.
-     Очень приятно. А меня – Анна. Ивановна, - добавила она. - Степан ушел,  а жилица пошла разбирать чемодан. В нем она нашла серый костюм, кажется, из бостона - новый, сшитый для работы, две блузки, нарядное платье, немного поношенное, и для дома – старенькое, темное и еще чулки и шаровары. Для улицы - осеннее пальто, теплый платок, шапочка, шарфик, боты и туфли. Ничего зимнего. Наверно, девушка рассчитывала купить все это на заработок.
-     Анна Ивановна, идите ужинать, - позвала хозяйка.
     Она с удовольствием съела вареные яйца и выпила молока.
   
     Школа в Тагне была семилетней. Утром Анна решила сходить на место работы. Заведующая школы должна была приехать через неделю. Она была в Иркутске на совещании. Школьное здание удивило Анну: двухэтажный, солидный, крепко построенный дом.  На первом этаже через весь дом тянулся коридор, с левой стороны классы. На каждые два класса печь; топки выходили в коридор. Все полы  некрашеные. Стены побелены перед новым учебным годом. Учительская и кабинет заведующей располагались наверху. Анна вошла в учительскую. Да… бедновато, даже убого, но очень чисто.  Длинный стол, стулья, видавшие виды. Полки для журналов и пособий. В углу карты. Штор не было. На стене портрет Сталина под стеклом. Портрет этот поразил и очень испугал Анну. А вдруг она попала в жуткое прошлое надолго, навсегда? Вчера, ложась спать, она надеялась, что проснется дома в своей постели и увидит на стене обои с крупными белыми лилиями и репродукцию Ренуара. Разбудил ее утренний сельский шум: пастух гнал стадо.
    Все. Надо перестраиваться. В дверь учительской заглянул старик.
-     Вы – сторож? – спросила Анна.
-     Сторож. И ишо печки здесь топлю, - охотно заговорил старик. А вы учительница новая? А зовут как? Откуда приехали?
    Удовлетворив любопытство, старик в свою очередь назвался:
-     Захар Прокопьевич Сухарев.
-     А вы случайно не родственник Сухареву Ивану Петровичу?
    Оживленное выражение исчезло с его лица. Он неохотно ответил:
-     Дальний. А зачем вам это?
-     Подруга у меня была в институте. Это ее дядя. Она просила узнать про него.
-     Его тут лет семь как нет. Уехали куда-то, вроде за Байкал. – Старик помолчал, потом желание поговорить заставило его продолжить:
-     Раскулачили их. Сам-то успел убежать – могли и шлепнуть. А бабу его с ребятишками на телегу посадили и увезли в ссылку. Младшие-то совсем малые были. Вот так, - вздохнул старик. Всего-то у них шестеро ребят было. Слышали мы потом, что убежали они из этой ссылки. Иван  рисковый был мужик, сумел их увезти. Да…
    Анна ухватилась за спинку стула, чтобы старик не увидел, как дрожат руки, сердце быстро колотилось. Ее мать рассказывала об этих событиях спустя много лет, раньше боялась – опасно было. А тут живой свидетель истории ее семьи!
    От сторожа не укрылось внимание к его рассказу. Он спохватился:
-     Разболтался чё-то я. Ты уж не говори никому. Мало ли. Люди всяко могут подумать.
-     Что вы, я же понимаю. А скажите еще вот что: подруга говорила, что Сухаревы и основали ваше село. Сбежал их предок с каторги и женился на бурятке.
-      Правильно говорила. Только давно это было. Еще при царях. Тут много Сухаревых-то. Иван работящий был человек, и братья его тоже.  А пели как! Люди приходили слушать под окошки.
-      И вы слушали?
-      А как же! У Ивана голос тонкий был, как у девки. Далеко слышно. И Пашка пел, и Нюрка – ребята его.
-      А дом его где?
-      Да тут недалеко, пойдем, покажу. – Они вышли на крыльцо.
-      Вон большой пятистенок. Теперь там сельсовет. Ну, я пошел. Надо окошки проверить. Ты через неделю приходи.
    Дом действительно был солидный. Анна медленно шла мимо. В окно выглянула женщина, потом еще одна. Заметив, что Анна смотрит на них, обе скрылись. Навстречу бежала стайка ребятишек – русских и бурят. Остановились, поздоровались, как принято в деревне. Один мальчик спросил:
-      А вы – учительница?
-      Да. А вы ученики?
-      Ага. – Ребятишки засмеялись, и тут их смелость кончилась, - они быстро побежали по улице – все были босиком.
    Вечером Анна решила расспросить хозяйку о Сухаревых. Женщины ведь всегда больше знают.
-      Ну, чё я знаю? Я тут с двадцатого года живу. Замуж меня высватали из Березкиной – деревня такая недалеко. Семья у них хорошая была, самостоятельная. Ребят шестеро. Младшей-то, однако, года три было, когда их раскулачили. Иван не захотел в колхоз идти. Сам решил хозяйствовать. Мельницу с двумя мужиками устроил на паях. Да только недолго это было. Кулаком признали. А какой кулак? Конь и корова. Правда, дом хороший, большой. Еще его дед с сыновьями построил для большой семьи. Активисты, видно, на него и позарились, под сельсовет задумали взять. Иван-то, как узнал, что его придут раскулачивать, убежал, спрятался где-то. Говорили, его расстрелять собирались. Так и не нашли его. Семью в ссылку отправили.  Веру с четырьмя ребятишками выгнали из дому, посадили на телегу и увезли. Старшего Пашки с ними не было – он уже работал на лесоповале. А Нюрка, старшая их дочка, где-то была в это время. Идет домой, а родных-то на телегу сажают. Она сообразила, не стала подходить, убежала к дяде Феде своему в Березкину. Не побоялась одна по тайге идти. Там и жила сколько-то лет. Красивая девка была. Голосистая. Даа… - протянула Федоровна.
-     А еще что-нибудь о них слышали?
-     Вроде убежали они из ссылки. Иван все устроил. Суровый мужик, упорный.  Никак новую власть не признавал. Да тебе зачем это, девонька? – спохватилась хозяйка.
-     Я ведь историк, Прасковья Федоровна. Это когда-нибудь пригодится. Будут изучать все события.
-      Да кому мы нужны! Мы для властей грязь! Когда устанавливали тут советскую власть, почти все были против.  Я тогда еще в Березкиной жила. Приехали к нам коммунисты и давай агитировать. Мужики наши все молчат. И так, говорили, везде было. Силой власть они забрали. А мы чё? Покорились. – Хозяйка замолчала, взглянула пытливо на Анну:
-     Диво, что я тебе рассказала, ты ведь, поди, комсомолка, идейная.
-     Не бойтесь, я никому не скажу. Да вы, наверно, сами чувствуете, что я не из таких. Просто, правду хочется знать. 
-     Что же мы стоим? – спохватилась хозяйка. – Садись, я картошки сварила, поедим с огурчиками, и рыбка соленая у меня есть. А ты сама откуда родом-то?
-      Из Иркутска.
-      Городская, значит.
-      Не совсем. Я в детдоме под Иркутском выросла. А родители в гражданскую потерялись. – Все это как-то само собой придумалось.
-      Ты вот что: зови меня тетя Паша. Так-то лучше будет.
-      Тогда и вы меня – просто Аня.
-      Ладно. Только при ребятах буду по отчеству.
    Вечером Анна решила еще поспрашивать хозяйку. Вдруг все исчезнет, и она ничего больше не узнает. Федоровна подоила корову, налила парного молока в большую кружку, дала краюху хлеба.
-      Пей, для здоровья полезно. Небось, никогда не пила парного-то.
      «А вот и пила», - Анна вспомнила, как мать, подоив корову Начинку, давала пить теплое молоко. Вслух она сказала:
-      Нам давали только кипяченое, да и то разбавленное. «Откуда я знаю, что там в детдоме давали?» - подумала Анна. Хозяйка осуждающе покачала головой:
-      Все вас, сироток, обокрасть стараются.
-      А мне вот что еще интересно, тетя Паша: как Ивану Сухареву все-таки удалось скрыться.
-      Вроде бы так: когда Иван ушел из села - прятался где-то, дочь его Нюра узнала, что в сельсовете можно справку взять на чужое имя. Тогда всем паспорта стали выдавать. А Иван как раз пришел домой - тайком, ночью. Нюра ему и рассказала про справку. Сообразительная была, хотя ей лет четырнадцать тогда было. А у Ивана в сельсовете родня. Он отправил туда дочку, а сам спрятался на вышке и следил, как девчонка идет в сельсовет. Боялся, конечно,  за нее – вдруг поймают. Ниче - получилось.
    «Так и было, - подумала Анна, - мама моя не Павлик Морозов». Мать часто об этом рассказывала, как ловко у них с отцом получилось. И стал он вместо Петровича Павловичем. Нюре и Паше по два года убавили. Деду паспорт на новое имя выдали – отстали от него.
     Лежа в постели, Анна вспомнила, что мать рассказывала о своей жизни в Березкиной. Жила, как прислуга, в доме дяди Феди. Тетка была учительницей; племянница и в доме работала и за ребенком присматривала. Когда отец за ней приехал и узнал, что дочь в школу не ходит, поругался с братом. Мать способная была к учебе, а получилось, что у нее всего четыре класса образования,  хотя никто этому не верил. Она всегда много читала, особенно любила исторические книги. И это при том, что у нее было восемь детей. Анна была третьим ребенком. Мать не уважала малодетных женщин, удивлялась: «С одним ребенком и ничего не успевает!»
    
     Она долго ворочалась, не могла уснуть. Ей внезапно пришло в голову – как молния блеснула! – матери сейчас восемнадцать лет и старшей дочери Эмме год. И живут они где-то возле Улан-Удэ. Мать вышла замуж шестнадцати лет за приезжего, «расейского». Сибиряки недолюбливали европейских жителей, считали неумехами, недокормышами и слишком уж угодливыми. Мать с презрением говорила, что женщины не умеют варить даже кисель. А, если берутся шить платье – получается мешок.
    Сама она умела делать все: от ухода за коровой и свиньями до красивой вышивки и выпечки вкуснейшего торта. Мать обшивала, обвязывала ребятишек, даже шила младшим обувь – унтики. Она многому ненавязчиво научила своих детей. При всех бесконечных хлопотах она успевала следить за модой. И, чем всегда гордился муж и дети, была красивой женщиной. Жаль, что в нее никто не уродился.
    Тогда в поселке под Улан-Удэ Нюра была видной невестой - кавалеров много. Отец как-то умудрился отбить ее от всех, хотя и был не самым сильным. Скорее всего, взял обаянием и галантностью, был достаточно образованным, интересным человеком. Дед Иван не хотел  «расейского» зятя; он отказался прийти на свадебную вечеринку, как его Нюра не просила. Уже позднее он смирился  с выбором дочери.
     Вот бы поехать туда сейчас и посмотреть на молодых мать и отца,  но как это сделать?»  Наконец она уснула.
     Утром хозяйка сказала:
-     Тебе, Аня, надо сходить в сельсовет прописаться.
-     Я хотела заведующую дождаться.
-     А чё время-то терять. У меня и пропишешься. А потом школьные дела начнутся.
      В сельсовете она увидела ту самую пожилую женщину, которая выглядывала из окна. В углу сидела вторая женщина и что-то писала. Пока разбирались ее документы, Анна  разглядывала дом. Конечно, все здесь переделали, завесили плакатами и портретами вождей, но стены-то остались прежними. Это был дом ее дедушки – здесь родились шестеро его детей. Анна волновалась и на вопросы отвечала рассеянно. Потом сказала:
-     Хорошая у вас контора, солидный дом, крепкий.
     Сидевшая в углу женщина подняла голову:
-      Еще бы! Тут ведь кулак жил.
-      Я что-то слышала… у них, кажется, много детей было?
    Вопрос явно не понравился женщине.
-     Да уж – Верка постаралась. Только поженились, в этом же году первого родила – Пашку. Слухи про нее ходили. Больно скоро родила-то.              -      Да ладно тебе, Клава, сколько можно!  Уж сколько лет прошло. А вы приходите через два дня. Завтра я в район поеду, в милицию  - пропишу.
    Эти слова уже Анне не понравились. А вдруг заподозрят? Вдруг нашлась та девушка? Но, делать нечего, надо ждать.

-      Какие слухи ходили про жену Сухарева? – спросила Анна тетю Пашу.
-      Это тебе, поди,  Клавка наплела – учетчица? Понятно. Она Веру ненавидела, ведь Иван не ее, а Веру  посватал. А Клавка-то как за ним убивалась! Он видный мужик был и хваткий, все в руках горело. Да не любил он вертлявых девок. Она и в комсомол записалась и активисткой была. Люди думают, что она и заставила раскулачить Ивана, когда в сельсовете заправлять стала. Чекистов вызвала – дескать, Иван враг советской власти. И ребятишек не пожалела. Мужика, который с чекистами выгонял Веру из дома, до сих пор не любят у нас, даже не разговаривают. Михалёв его фамилия. Чё удумал! Вера одежонку ребячью в узел собрала, дак он выхватил и раскидал по полу. Прямо нелюдь какой-то. Потом своих детей так и не дождался – это он на Клавке-то женился. Бог их наказал.
    Еще раньше, когда у Сухаревых  сын родился, кажись, в четырнадцатом году, Клавка стала нашептывать, что Пашка не от Ивана. Мужики стали намекать ему. А он сказал, как отрезал: «Что мое, то мое». От Клавки-то мужик ушёл. Что за семья без ребят?  А не рой другому яму! – заключила Федоровна. 
    Следующий день Анна провела в тревоге. Что, если девушка заявила в милицию о краже документов и вещей?   Тогда к вечеру могут нагрянуть сотрудники. Она помогала хозяйке в огороде и неотступно думала об этом. Ну почему этот сон никак не кончится? А, может, это и не сон, и она каким-то образом попала в прошлое, и возврата нет. Анна была в отчаянии: как же  дети, внуки, муж, ее работа? Наверно, разыскивают ее. Здесь слишком все настоящее, не так, как в фильмах о виртуальной реальности.
    Вечером она пошла прогуляться: «Пойду, посмотрю село. Уж очень у вас красиво». «Ага, - согласилась Федоровна, - у нас красота, все хвалят, кто к  нам приезжает. Вот весной посмотришь, как у нас черемуха цветет. Всё белым-бело». « Буду ли я здесь весной?» - подумала Анна.
    
     Село оказалось большим. Раскинулось свободно. У всех были большие огороды. Правда, кое-где вместо домов была пустота – видимо их разобрали и увезли на новое место. Она подошла к группе домов, похожих друг на друга. Крепкие, темные рубленые стены выглядели надежно, и на их фоне нарядно выделялись светлые оконные наличники. В окнах Анна увидела белые шторки. Больница? Да, это были больничные строения – большой комплекс. Она вспомнила, как Федоровна говорила, что в начале века в селе проживало больше трех тысяч людей. Потом, после революции и коллективизации населения намного поубавилось. 
     Анна шла дальше. Вот на возвышении явно развалины церкви – нижние венцы. Подальше темные кресты – как и положено, при церкви кладбище. Заброшенное. Защемило сердце, ведь здесь ее предки похоронены. Энергичные, предприимчивые, - благодаря им процветала Тагна. Анна вспомнила большую фотографию, которая хранилась у матери. Здоровенные, широколицые мужики, похожие друг на друга. Сразу видно, что родня. Глаза у всех светлые, большие – вероятно, голубые, как у деда Ивана. Он в центре, рядом сестры и братья, и вокруг сыновья, племянники, невестки. У деда было пять братьев и две сестры. У всех тогда было много детей. Поэтому и распространились Сухаревы очень быстро по всей округе.  Мать рассказывала, что в начале семидесятых решила она с двумя младшими сестрами съездить на родину. Билет взяли до Заларей. В купе напротив них сидел молодой красивый бурят. Оказалось, что он из Тагны. Мать спросила его: «А вы знаете, кто основал Тагну?»
-      Знаю. Сухаревы.
-      А вот я Сухарева и есть, - с гордостью заявила мама.
     Они тогда нашли свой дом. Он хорошо сохранился. Теперь там жила какая-то семья. Сельсовет был в другом месте. Сестры, конечно, зашли в дом – посмотреть, вспомнить детство. «А мы могли бы сейчас здесь жить, если бы не выгнали нас в тридцать втором, - сказала мать хозяевам, - а отца ведь реабилитировали. Вот так семья пострадала ни за что». Хозяева слушали молча, хмуро. Она это заметила: «Да вы не беспокойтесь, мы не претендуем. Живите».
   
     Анна прошла за село. Не зря мать с такой любовью и часто вспоминала свою родину. Река Тагна, неширокая, прозрачная, сверкающая, огибая село, впадает в Оку, и все это выглядит как природный ров, заполненный водой и с трех сторон защищающий жителей от лихих людей. За рекой стена хвойного леса, главное сибирское богатство, тайга-кормилица, дающая все, чтобы безбедно прожить. А какой воздух! Анна вспомнила начало сна. Нет, здесь воздух свежее, ароматней от запахов хвои. Вдруг она заметила, что просматриваются только передние деревья, дальше все было в тумане. Она посмотрела вправо и влево – там тоже висела серебристая пелена. Пространство вокруг нее было видно примерно на километр, дальше – неизвестность. Она и раньше это видела, но не обратила внимания. Значит, границы ее сна до этого тумана? А, если пойти к нему, он отодвинется? Надо как-нибудь проверить.
    Начало темнеть. Если в милиции что-то обнаружили, уже приехали бы за ней. Слава Богу, пронесло.

     Мысли о семье дедушки крепко засели в голове. Жалко было  бабушку Веру – сколько же ей пришлось перенести, и все-таки сохранила в ссылке всех детей. Ушла она из жизни рано. Анна видела ее два раза, когда была совсем маленькой. Скромная, неразговорчивая, добрейшая душа, глубоко верующая – икона Богородицы висела в доме даже в самое опасное время. Это она настояла, чтобы старшую сестру Анны Нину окрестили в сорок втором году, когда перепуганный вождь разрешил открыть церкви. Сильная и терпеливая, она готова была пожертвовать собой ради детей, в ссылке отдавала им всю еду, пока не почувствовала, что опухает и слабеет от голода. Тогда она поняла, что надо есть, иначе дети без нее погибнут. Пришлось продать подвенечное платье, - для женщины того времени большая и даже кощунственная потеря.
      Когда их увозили в ссылку, не дали собраться, как следует. До этого Веру допрашивали, угрожали пистолетом, кричали - хотели узнать, куда скрылся Иван. Она упорно отвечала, что не знает – он их бросил. Второй дочери Зое было пять лет, но она хорошо это помнит. Когда их уже вывезли за село, телегу догнали активисты и отобрали последний куль муки. В одном месте надо было переправиться через речку с обрывистым берегом. А моста нет – жердочки. Мать кое-как перенесла младших, ей сын Федя помогал, а ему только восемь лет было. А  семилетний Леня поскользнулся, упал в воду и чуть не утонул; потом он рассказывал, как  за кустик ухватился и вылез. В тайге, где стояло несколько бараков, им не нашлось места, и первое время они жили на поляне, спали прямо на земле. Хорошо, что было лето. Тетя Зоя  говорила, что никто из ребятишек тогда не заболел, вот какая здоровая была порода. Дед тайком принес им мясо – он все время следил за передвижением семьи и помогал, чем  мог. Позднее, когда он уехал заработать деньги на побег, бабушка с Федей ходили по убранным полям и собирали капустные листья, искали что-нибудь съедобное. Иногда она доставала немного муки и варила затируху.
     Убегали они из ссылки два раза. В первый раз их выдала женщина, которая просила в дети Зою. Бабушка с возмущением отказала, и она в отместку сообщила чекистам о готовящемся побеге. Их схватили за поселком. Деда посадили в избу на замок. Он начал там петь, охранники с удовольствием слушали и смягчились, выпустили его на работу на лесоповал. Работа была каторжная, даже для крепких сибирских мужиков. Они так уставали, что вернувшись из леса, сразу же ложились.
      Второй побег был удачным. Дед убежал первым, добрался даже до Китая. Вернулся к зиме с деньгами, хорошо все подготовил, везде заплатил. Чекисты пытались догнать беглецов, даже заходили в дом, где их спрятали знакомые чуваши, но не нашли. Семья добралась до Улан-Удэ, где, наконец, собрались вместе все дети.
   
     В доме никого не было. Хозяйка, видимо, ушла к соседке. На столе -   кружка с молоком и душистые шаньги с творогом – тетя Паша сегодня стряпала. Анна поужинала и прилегла на кровать – устала сегодня. Она подумала, что с хозяйкой ей повезло. Заботливая. Прасковье Федоровне нелегко пришлось в молодости. Замуж-то хорошо вышла, двоих детей родила – сына и дочь. Потом беда  случилась: пропал в тайге ее мужик – до сих пор она толком не знает, где и как. Детей растила одна – выросли хорошие, старательные. Сын выучился в речном училище, сейчас плавает по Ангаре, а дочь решила стать фельдшером, после семилетки поступила в Иркутское медучилище. Сейчас в Заларях гостит у родни.
      На следующий день Федоровна сказала Анне, что хочет съездить в Березкину к матери.
-       А можно мне с вами?
-       Поедем, веселее будет. Только я ить на телеге еду с конюхом нашим. Он хочет там жеребца посмотреть.
-       Здорово! Я никогда на телеге не ездила.
-       В нашу школу оттуда ученики приезжают, там только четырехлетка.
   
     Деревня была маленькая, вся в зелени, кругом березы, и вправду - Березкина деревня. Федоровна показала на школу – небольшой дом с крыльцом, на котором сидели ребятишки, соскучившиеся по школе.
-      А рядом, глянь, учительница живет, мужик у нее Федор Сухарев. У них и жила Нюрка, его племянница, которая из Тагны убежала.
     Мать у тети Паши оказалась старенькой, худенькой с большими, коричневыми крестьянскими руками. Обрадовалась дочери и нежданной гостье:    «Я как раз лепешек напекла, как чуяла».
-     Анна Ивановна учительницей у нас будет, - сказала Федоровна, - а ваша-то где?
-     Кажись, в Залари уехала, мальчонку в больницу повезла.
-     Дак у нас же больница хорошая! Че она туда-то?
-     У вас такого врача нет. Он ить заикатся. Помнишь, бандитов у нас имали? С тех пор.
-      Расскажите, пожалуйста, как это было, - попросила Анна, чувствуя, как кровь прилила к щекам.
-      Это, когда колхозы у нас начались. Только не все захотели; на их стали нажимать, дак они шайку собрали и стали на активистов нападать, сено в колхозе палили. А главный у них Федька, совсем ишо молодой парень. Он Нюрку-то и приглядел – она хоть и малолеток, а на вид годков на шестнадцать гляделась. Брава была девка, ниче не скажу. Только она не хотела с ним водиться. И дядя строгий был, Федьке пригрозил, чтобы не приставал к ней. А тот все одно: «Моя Нюрка будет». Выследили его. Чекисты приехали, подкараулили возле школы, да там и стрелили. А мальчонка-то учительши все это в окно увидал, испужался и заикаться стал.
-      Вот какие страсти у нас бывали, - вставила Федоровна и взглянула на лицо Анны, которое теперь просто пылало. – Эк тебя зацепило, - и покачала головой.
-      Банду ту – кого выловили, кто убежал. Спокойней стало. И Нюрка от ухажера избавилась, прости, Господи.
 
    Утром Анна забрала в сельсовете паспорт. Без проблем. Сельсоветчица, внимательно поглядывая на девушку, сказала:
-      Кого-то вы мне напоминаете, не могу вспомнить, - и вдруг спросила:   -      А жених – то у вас есть? -  Анна растерялась, даже покраснела.    Женщина понимающе улыбнулась:
-      А то у нас хорошие парни есть. А вы очень симпатичная.
-      У меня есть жених, - опомнилась девушка, - учится в военном училище.
-       Значит, вы к нам ненадолго. Кончит он учебу и заберет вас.
     Анна ничего не ответила, а про себя подумала: «Хорошо, что я сразу пресекла  попытку сватовства. Не хватало мне еще здесь ухажера завести». – Вдруг она поймала себя на мысли, что стала думать, как здешняя жительница.
-      У Галины сын взрослый, - объяснила тетя Паша, - недавно из армии вернулся. Хороший парень. И она баба добрая, уважают ее.
-      Я ей сказала, что у меня есть жених.
-       Правда есть?
-       Да, наш детдомовский. Скоро военное училище закончит.
      Через три дня утром прибежала Галина.
-       Вас требуют в военкомат. Позвонили оттуда. Пришли ваши бумаги. Вы, оказывается, военнообязанная. Что же вы не сказали?
-       Да, историков ставят на учет. Мы еще курсы медсестер оканчивали. Там сказали, что документы пришлют по месту работы.
-       Какая из тебя военная? – сказала тетя Паша. - Посмотри на нее, Галя!
     Анна пожала плечами: «Так положено».
-       Завтра  и поезжайте. Машина в район пойдет.
-       Мне с утра в школу явиться надо. Я на работе с пятнадцатого августа должна быть.
-       С утра в школу зайдете, Степан все равно раньше десяти не выедет.
 

       Заведующая школы Дарья Петровна встретила Анну приветливо. Солидная, статная женщина с приятным лицом. Толстая коса завернута на затылке в тяжелый узел.      
-       Ну вот, теперь у нас есть специалист сразу по трем предметам. Нагрузка хорошая будет. Ребята у нас не избалованные.
     Анна сказала, что ей надо в военкомат. Дарья Петровна обрадовалась:
-       А я голову ломаю, кого мне за пособиями отправить. Учителя только двадцатого выйдут. Вы и привезете. Степан поможет. Сейчас я вам бумаги дам.

      Тучный военком подозрительно долго рассматривал документы. Сравнивал записи, фото, поглядывал на девушку. Анна начала волноваться. Неужели разглядел, что там не она? У нее заныло под ложечкой. Анна начала оглядываться, словно ища путь к бегству.
     Вдруг зазвонил телефон. Военком взял трубку и сразу встал.
-      Да, у меня тут вот…  Он напряженно слушал. Потом засуетился:
-      Нет-нет. Все в порядке. -  По лбу  у него катились капли пота.
     Он повернулся к девушке:
-      Идите, товарищ Белых. Вам все оформят во втором кабинете.

      Анна вышла на крыльцо. Напряжение еще не прошло. Она присела на скамейку. Мимо прошел человек в форме НКВД.  Он оглянулся и улыбнулся Анне. « Мишка!» – вскрикнула она. Офицер поразительно был похож на ее брата Михаила.
-       Ошибаетесь, гражданочка! Меня зовут Павел.
     Анна могла поклясться, что это Михаил. Эти карие, бархатные, без блеска, насмешливые глаза, нос с горбинкой, чуть искривленный, а главное улыбка: сочетание иронии и доброжелательности. Брат красивый был мужчина, талантливый рассказчик, гордый, нетерпимый к несправедливости. Он был очень похож на деда Ивана, только глаза другие. Был – потому что умер рано, в сорок три года. Незаживающая рана для родных. Причина известная – российская. Не вписался он со своими талантами в действительность, в которой мало было хорошего. Не хотел он ходить строем, лебезить перед начальством и терпеть откровенную неправду.  Воевал, как мог, потом понял, что ничего изменить нельзя и махнул рукой на все, в том числе и на себя.
      Анна вспомнила, что однажды он сказал жене: «Будете меня хоронить, пусть оркестр надо мной сыграет марш «Прощание славянки», не люблю похоронные марши». Так и получилось…
     Анна быстро встала. Воспоминание о брате всегда причиняло ей сильную душевную боль.
     Надо было спешить районный отдел Наробраза. Ей выдали какие-то приборы, программы на этот год, методички и связки учебников.
На неказистых обложках она увидела внизу строчку «УЧПЕДГИЗ»
и улыбнулась – вспомнила, как в четвертом классе ее сосед по парте остряк  Прокопенко расшифровал эти восемь букв: учитель чапал по дороге, его догнал Гитлер и загрыз. Это немедленно разнеслось по всей школе. Его никак не наказали. Учителя тоже посмеялись. Да и шел уже 1956 год. Свободнее стали мысли и слова. Этот же Прокопенко однажды прошептал Анне в ухо: «А Сталин-то предатель!» Она кивнула: «Я знаю». Отец ее был парторгом на руднике, где они тогда жили. А еще три года назад Анна  и несколько ребят-первоклассников, оставшись в классе, горько рыдали о скончавшемся вожде.
   
     Анне и Степану пришлось заночевать в заезжей. Не все она получила для школы, обещали завтра. И у Степана дела нашлись.
     Девушка уснула быстро, умаялась.
     Разбудил ее громкий требовательный стук:
-      Хозяева, откройте!
      Испуганная, бледная хозяйка открыла дверь. Несколько человек, двое из них в форме, быстро заполнили комнату.
-     Показывай, где у вас тут постояльцы.  -  Постояльцы, их было трое, уже выглядывали из комнат.
-      Выходите сюда! Документы!
     Один из вошедших уселся за стол.
-      Давай ты! – указал он на Степана. Тот трясущимися руками подал документы.
-     Так. Паспорт. Права. Путевка. А чего трясешься? Может, ты японский шпион?
-      Ннеет, - хриплым голосом сказал шофер. – Я из Тагны.
-      Знаем, из какой ты Тагны! В японскую воевал?                -      Я ж тогда малец был...               
-      Разберемся. Отойди вон туда. Следующий.  -  Еще один мужчина подал бумаги. Их осмотрели и, молча, вернули.
-      Теперь ты, красавица.
      Он взглянул на паспорт, военный билет, прошептал что-то стоящему рядом товарищу. Тот посмотрел на Анну особенным, понимающим взглядом.
-      Возьмите. Вы, девушка, и ты, мужик, идите в комнаты. А ты, японец, с нами.
-      Но, как же я домой поеду? – спросила растерявшаяся Анна.
-      Не беспокойтесь. Вас доставят.
     Анна в панике вернулась на кровать. Она вспомнила, что читала когда-то в газете воспоминания репрессированного жителя северной таежной деревни. Его арестовали, как японского шпиона. Что он пережил – страшно было читать. В чем же Степан-то провинился? В голову пришла сумасшедшая мысль: разыскать того энкаведешника, который улыбнулся ей возле военкомата. На этом она и уснула.
      Проснувшись с тяжелой головой, она вышла в кухню и спросила хозяйку:
-       Как Степан? Не вернулся? – у нее еще была надежда, что все произошедшее ночью признают ошибкой.
-       А он и не уходил, - спокойно ответила женщина, - умывается на дворе. -       Как? - Анна села на табуретку. Сон! Этого еще не хватало! Сон во сне! Зачем?  Вошел бодрый Степан с полотенцем.
-       Хороша у тебя водица!  Иди, Анна Ивановна, к колодцу. Я там тебе воды оставил в ведре.
  Холодная чистая вода смыла страх и тяжесть от страшного сна. На обратном пути шофер рассказывал, каким было их село в начале века. Хорошо жили. В девятьсот первом купцы Сухаревы поставили церковь Параскевы Пятницы. А больница какая! Из самого Иркутска приезжал архитектор. До сих пор стоит. Потом расейских понаехало! По столыпинской реформе. Всякие люди были. Со Смоленска много – их смолокурами звали. Хорошие плотники были. И здесь много понастроили, и в других местах, даже в Иркутск ездили. Степан там раз был, видел – резные дома, нарядные. А еще карелы. Те больше по лесозаготовкам. Работящие. Делали все степенно, медленно. Зато добротно. Только по-нашему плохо говорили. Одёжу свою носили и пели и плясали по-чудному. Потом они по заимкам расселились. А позже уж началось! Война, революция. Богатые уехали, кто успел, - другие пропали. Все у них, конечно, забрали. Людей в селе намного меньше стало. Друга Степана Ивана Сухарева раскулачили. «Да, - вздохнул Степан, - такую семью разорили.  С Иваном мы в армии служили, еще царской, до первой мировой».
       Анна вспомнила фотографию деда в солдатской форме. Красавец с лихо закрученными усами. Он уходил служить уже женатым.
-      Дядя Степан, а вашу семью не тронули во время коллективизации?
-      Тогда нет. А вот два года назад… - Степан замялся. Анна вопросительно на него смотрела. Он решился:
-      Взяли меня в Заларях. Как японского шпиона. Смех. Откуда у нас японцы? Где Япония, и где мы? А они: дескать, я на японской войне был, там и завербовали меня. А мне тогда одиннадцать лет было. Слава Богу, разобрались. А чего я там натерпелся, даже поседел.
-      Странно… это все, - произнесла Анна и замолчала до самого села, теряясь в догадках. Она чувствовала, что между странным сном и человеком, похожим на брата, есть связь. Что происходит? Кто всем этим управляет? Как она попала в другое время? Зачем?
      В голове завертелись кадры из фантастических фильмов о машине времени. Анна была большой фантазеркой и мечтала, что когда-нибудь люди будут путешествовать во времени. Даже своим детям и ученикам рассказывала фантастические истории о машине времени. И вот сейчас она сама стала участником загадочных событий.
      Она не испугалась. Был в ней стержень, как мать говорила – сухаревский характер. Не сдаваться в любой ситуации, искать выход – он обязательно есть. Ну что же, досмотрим до конца. Встреча с двойником брата вселила в нее уверенность: все окончится благополучно. Она чувствовала невидимую поддержку.

      Начались занятия в школе, и Анна окунулась в привычную, школьную, нескончаемую работу.  Учитель – он и ночью учитель. Она с первых дней почувствовала разницу между своим и этим временем. Школьники были очень дисциплинированны, уважительны. Она поняла, что это вековая традиция. Нет, дети не запуганы, а просто правильно воспитаны. Она знала, что все они помогают родителям по хозяйству, водятся с младшими. « Наших бы лентяев сюда на месяц, чтобы дурь из них вытрясти», - иногда думала Анна. Конечно, и здесь были свои «трудные», в основном в семьях, где не было отцов. Но и они были ангелами  по сравнению с ее хамовитыми учениками из девяносто восьмого года.
     Как-то, закрывая окно после уроков, она услышала где-то близко возбужденные ребячьи голоса. Она вышла из школы, решила посмотреть. За школой у стены, где не было окон, стояла группа учеников, из них двое из ее пятого класса. Подойдя поближе, услышала: « Давай снова сыграм! Хлюзда на правду наведет». Она улыбнулась: это были слова из ее детства при спорных случаях в какой-нибудь игре.
     Ребятишки застыли при ее внезапном появлении, не зная, что делать. Некоторые быстро что-то спрятали в карманы. «Играют в чику», - поняла она. Пятачок земли был хорошо утоптан, значит, это их привычное место. На земле валялась монета, которую не успели подобрать. Что-то знакомое. Она подняла. Ребятишки напряженно следили за учительницей. На монете  был отчеканен двуглавый орел. Она перевернула монету. 1998 год! 1рубль. Справа знакомая веточка.  Вторая цифра поцарапана, воможно, это восьмерка. Нет, все-таки девятка. Заныло под ложечкой: может это знак для нее «оттуда» - из ее времени?
-      Где вы взяли эту денежку?
     Старший нехотя ответил:
-      Нашли. На мельнице.
-      А вы поняли когда она выпущена?
-      Царская, - уверенно сказал семиклассник. Видите - там двуглавый орел.  -  Анна вздохнула с облегчением. Не поняли, да и не могли.
-      Вот что: я эту монету конфискую. Мне, как историку, интересно. Все равно на нее ничего купить нельзя. И еще: вы знаете, что на деньги играть нельзя. -  Игроки опустили голову. - Немедленно по домам.
      Мальчишки послушно пошли за угол.
-       Подождите! – все испуганно оглянулись. – А почему вы в лапту не играете?
-      А у нас мячика нет, - сказал пятиклассник, - у Кольки Артемьева есть наваленный, дак он не дает. С большими только играт.
   Да… лапта.   На руднике в Забайкалье, где выросла Анна, это была любимая игра всего населения. Начинали после уроков младшие ребятишки, потом их заменяли старшеклассники, а вечером молодые мужики, пришедшие с работы, засучив рукава, вытесняли с площадки малышню, которая с восторгом наблюдала за высокими свечами, меткими попаданиями в бегущих игроков, которые потом почесывали ушибленное место. Биты там назывались лаптушками, черта, где подавали мяч, нарывучкой. А как делились на команды? Два лучших игрока были « матками». К ним подходили парами и спрашивали:  « Матки-матки, чей допрос: капитан или матрос?» или: « Матки-матки, чьи отгадки: ромашка или незабудка?» « Матки» по очереди выбирали себе игроков. Играли до темноты. Вечер у ребят заканчивался на завалинках. Там играли в фанты: «Вам барыня прислала голик-веник да сто рублей денег»...  в краски, с садовника. Потом, когда маленькие ребятишки засыпали на коленях у старших сестер, и их забирали матери, начинались страшные рассказы о покойниках, золотой руке, о колдовках и домовых. Бывали искусные рассказчики, которые, сначала поломавшись, выдавали что-нибудь новенькое. Анна запомнила с детства одну фразу: «Лежит она на кровати. Вдруг видит, что к ней снизу тянется рука с длинными ногтями. Она ударила по этой руке. Рука посинела и схватила ее». Анна потом долго боялась этой руки, она была очень впечатлительным ребенком. После страшных сказок ей казалось, что кто-то из-под кровати хватает ее за бок или стаскивает одеяло. Или посреди ночи начинает со скрипом открываться и закрываться дверца печки-голландки, которая стояла в спальне. Однажды девочка, решившись и собрав всю смелость, залезла ночью под кровать и ощупала все углы, чтобы убедиться, что там никого нет. Потом она уже спала спокойно и втайне гордилась своей храбростью.
     «Ну вот. Вспомнила». – Анна вздохнула с печальной радостью. Давно это все это было, хотя, на сегодняшний момент, она еще и не родилась. До ее рождения целых восемь лет. А впереди еще война…
    
      С удовольствием поедая вкусные тети Пашины щи, она вдруг подумала:     «Надо сходить на мельницу». Теперь она была убеждена, что монета не зря появилась.
-      Я на мельницу схожу, тетя Паша.
-       А чё там делать-то? Разломали новые хозяева. Сначала сами мололи, да работники они никудышные. Хороших всех выгнали.
-      Там ребята царскую монету нашли. Я посмотрю, может, еще что есть. И, вообще, прогуляюсь, подышу. А то сегодня тетрадей много.
-       Неугомонная ты, Нюра, - покачала головой хозяйка. С недавних пор она стала называть Анну этим именем.

      От мельницы действительно почти ничего не осталось. Только часть стен, стоящих на лиственных сваях, и мостки. Механизмы все, конечно, растащили. Строение выдавалось в реку. Хорошо здесь рыбу ловить. Вот и сейчас какой-то мужик с удочкой сидит. Она подошла. Рыбак обернулся, и Анна от неожиданности попятилась назад и чуть не упала. На нее смотрел тот самый мужчина из Заларей, похожий на брата. Он заговорил первый:
-      Успокойтесь. Никакой опасности нет. На самом деле вы сейчас крепко спите у себя дома. – Он подошел и мягко усадил ее на бревно.
-      Кто вы? – наконец спросила она.
-      Не удивляйтесь, но я ваш прапраправнук.
     Анна опять потеряла дар речи. Через минуту спросила:
-      Значит, машину времени изобрели?
-      Ну, не совсем машину. Скажем так: нашли способ перемещения во времени. Вам это трудно будет понять, да и незачем. Всему свое время.
-      Вы потомок моего брата Михаила? Вы так на него похожи.
-      Нет, я потомок Павла Ивановича Сухарева.
-      Как!? Но… у него же не было детей!
-      Дома не было. А когда он находился в Магадане…  Там была женщина-врач. Она родила от Павла сына.
        Боже мой! А что было с дядей Пашей? Мы его долго разыскивали.
-       Об этом горько говорить, но он там же и погиб. За этой женщиной пытался ухаживать один лейтенант из охраны, но выяснилось, что она предпочла Павла. Расправа была жестокая.  Павла  отправили на самый трудный участок, где редко кто выживал. Вот так. – Собеседник Анны явно не хотел рассказывать подробности. -  Да…  Смелый был человек. Там мы нашли его следы. А вот, что было раньше, мне неясно.
-       Мы тоже не сразу об этом узнали.
-       Расскажите.
-       Мне кое-что известно от мамы и тетки. Дядю Пашу призвали в армию, когда началась война. И почти сразу же он попал в плен; пошел с другом нагрести зерна из разрушенного вагона – солдат почти не кормили. А тут немцы на мотоциклетках. У Паши даже оружия не было, не хватало его. Немцы их разделили, и дядя с другом больше не встречался. После освобождения нашими войсками в конце сорок первого его посадили на шесть лет за пребывание в плену. Он должен был освободиться в сорок седьмом, но дома его так и не дождались. И вдруг получили о нем известия от брата Леонида, который  служил на Тихоокеанском флоте. Однажды, когда команда с его корабля играла в волейбол, какой-то мужчина, услышав фамилию Сухарев, подозвал и спросил, нет ли у него брата Павла. Потом рассказал, что сидел вместе с ним в лагере около Находки. Павел был водовозом и всегда пел, когда ехал на лошади. У дяди был хороший голос; перед войной его пригласили в хор оперного театра в Улан-Удэ. Но из-за наводнения он не смог вовремя туда приехать. И позднее не поехал. Он и плясал хорошо. Мама рассказывала, как они вместе выступали на сцене в поселковом клубе.
-     Еще я запомнила: когда бабушка и дедушка бежали с детьми из ссылки, Павел работал недалеко на лесоповале. Его предупредили о побеге: он должен был прийти ночью в определенное место, где его ждали сани. Вечером он был в клубе и так весело пел и плясал, что никто и не заподозрил о побеге, но запомнили Пашу надолго.
-      Да… талантливый был мой предок.
-      Вся семья была талантливая. Только не дали им жить нормальной жизнью. Вообще все Сухаревы еще до революции были предприимчивыми и волевыми людьми, иногда и жесткими. Для своего края много сделали. Церковь в Тагне построили. Торговля на них держалась.
     Оба собеседника замолчали. Анна, наконец, решилась спросить:
-      Скажите, зачем вам это все? Почему я именно в этом возрасте?
-      Сначала на второй вопрос. Приезд выпускницы института выглядит естественно, и мы вас омолодили. Вы внушаете доверие, люди все откровенно рассказывают.
-      Это правда. Жаль, что слишком поздно мы спохватились. Не у кого спрашивать. Собираем по крупицам. Да еще в Тагне все их документы пропали. Говорят, секретарь сельсовета специально их сожгла, чтобы не беспокоили больше семью. Пожалела. Ну, а на первый вопрос?
-      Представьте - я тоже историк. Изучаю историю именно этого региона. И, конечно, мне интересно узнать о своих предках.
-      И поэтому прибыли сюда? Из какого века?
-      Из двадцать второго.
-      С ума можно сойти! Ну и возможности у вас!
-      Да, мы можем побывать в любой эпохе. Наши ученые постарались.
-       Хотела бы я побывать у вас.
-       Это рискованно. Вы не сможете вписаться в нашу жизнь. Она так не похожа на вашу. Как в фантастических романах, которые вы читали.
-       А как же вы?
-       Мы долго готовились к этому путешествию. Самое главное – ничем не отличаться от людей того времени, в которое мы попадаем. Сейчас по всей Земле трудится много моих коллег. И никто об этом не подозревает. Вот вы ведь не заметили ничего странного в моем поведении?
-       Нет. Но почему вы работаете в НКВД?
-       Так безопаснее. Никаких вопросов ко мне – боятся.
-       Послушайте, Павел, мои сны – что это значит? Это переход к моему теперешнему состоянию?
-       Можно и так сказать. Вначале я отправил вас в знакомую местность, на Ангару. Затем уже ближе к селению Залари. Чтобы вы успели немного привыкнуть и не наделали ошибок. Вы справились замечательно. Сон это самый безопасный способ путешествия во времени.
-       А та девушка?
-       Мы вместе работаем. Она вела себя естественно.
-       Слава Богу! Я-то думала – с ней что-то случилось, и боялась, что все откроется. Представляю, что бы со мной сделали. Да! Вот еще что: в заезжей мне приснилось, что шофера Степана арестовывают. А потом он рассказывает, что так было на самом деле. Что это значит?
-        Это просто. Он вспоминал это, когда снова попал на то же место. Вы находились слишком близко от него, за стенкой, и он попал в ваш сон, то есть невольно передал свои мысли. У нас очень чувствительные передатчики. Повторяю: вам ничего не грозит. В случае реальной опасности, вы исчезните отсюда. Я встретился с вами, чтобы вы не волновались.
-        Вовремя. Конечно, мне было не по себе, что я занимаю чужое место. Теперь я могу смелее действовать.
-        Вы и в самом деле заняли чужое место. Девушка, которая должна была сюда поехать, вышла замуж за военного и уехала на Дальний Восток.
     Мимо них  проехала телега с двумя людьми. Анна обеспокоенно взглянула на собеседника.
-       Они нас не видят, - сказал он.
-       Вы и это умеете? Чудеса! У вас что – шапка-невидимка?
      Он вытащил из кармана маленький диск:
-       Вот она. Эта штучка создает вокруг нас особое поле, которое делает нас невидимыми.
-       Чудеса. Я еще с компьютером не разобралась толком, а тут такое… - и Анна задала чисто женский вопрос:
-       А в чем у вас ходят? Одежда какая?
-       Вы удивитесь, но ткани у нас только натуральные, а мода… мода совсем на вашу не похожа. Мы конструируем одежду из небольших кусков. Большое разнообразие. Теплая одежда легкая, с подогревом. Мебели в наших жилищах почти нет. Она создается из заготовок величиной с небольшую коробку. – Уловив недоверчивый взгляд Анны, Павел пояснил:  разворачивается сильно сжатая конструкция, например, кресло, стол.
       Время все шло. Анна подробно рассказывала Павлу все, что знала о своих родственниках. Потом спохватилась:
-        Ой, а ведь мне пора! Потеряет меня хозяйка.
-        Не беспокойтесь. Прошло всего десять минут. Этот диск умеет сжимать время.
     Анна почти не удивилась и даже осмелилась спросить:
-        Павел, а можно меня отправить хоть на несколько минут в тридцать второй год, -  в тот клуб, где дядя Паша пел и плясал перед побегом?
-        Можно. Если не возражаете, вы будете там дочерью одной из ссыльных. Вас недавно привезли.
-        Тогда еще в тридцать пятый, - расхрабрилась Анна.
-         Хорошо. Для вас это будут секунды. Вы сможете кое-что посмотреть из жизни наших родственников. Но есть исключения: война, жестокие моменты… вы же понимаете.
-        Что я должна делать?
-        То, что вы делаете сейчас. Наблюдать, запоминать, спрашивать.
-       Так, может, вы мне дадите какое-нибудь снимающее устройство? Хотя, нет, нельзя. Вдруг обнаружат – и людей подведу.
-       Да нет, я вам дам безопасную камеру. Вот пуговица. Она всегда будет с вами. Только надо, чтобы она все видела. Включается автоматически.  – Анна спрятала пуговицу в карман. -   А сейчас вам надо идти. И помните: бояться нечего – вы всегда у нас на виду. Мы еще встретимся. Девушка уже ступила на мостки, вспомнила, обернулась:
-        Вы не могли бы достать для школы мячики –  в лапту играть нечем.
-        Сделаем, - с улыбкой ответил потомок.
-        Да! Чуть не забыла. Стена из тумана это что – граница между временами?
-        Верно. Мы возвращаем прошлое в определенных границах. Только то место, где мы работаем. Экономия энергии.
-        А, если я пройду сквозь туман? Я окажусь в другом времени?
-        Нет. Возникнет коридор. Куда бы вы не двинулись, пространство и время будут разворачиваться дальше. Недаром этот способ называется пространственно-временным путешествием.
       Анна медленно шла к дому. Трудно было сказать, что творилось в ее голове, какие мысли носились, какие сомнения одолевали. Бегающие по улице ребятишки здоровались с ней, она рассеянно отвечала.

     Она стояла на деревенской улице. Уже стемнело, конечно, никаких фонарей, их в этот вечер заменила полная луна. Заснеженная улица смотрелась сказочно. Из труб весело струился белый дым, запах которого так щемящее напомнил детство в далёком забайкальском посёлке.  Мимо с веселыми разговорами проходили парни и девчата. Все направлялись в дом  с освещенными окнами. «Клуб», - поняла Анна. На нее никто не обращал внимания. Она вошла. Конечно, никакого электричества, - в углах керосиновые лампы. Перед стеной напротив двери растянута занавеска, за ней шептались девичьи голоса.
     Вдоль стен стояли лавки, на которых с одной стороны сидели девушки, с другой парни; обе стороны перекидывались шутками. В углу сидел гармонист. Рядом крутилась энергичная девушка, видимо, заведующая клубом. У двери, прислонившись к стене, стояли два взрослых мужика с равнодушными лицами.    « Вертухаи», - вспомнила из книг Анна. В деревне было много ссыльных «врагов народа». Стало жарко, она начала расстегивать пуговицы и наткнулась на выпуклую пуговицу -  ту самую. Значит, она уже снимает. Анна села на краешек лавки.                Девушка объявила: «Вальс. Парни, приглашайте!» Те загоготали.  «А мы не умем!» - крикнул кто-то. «Девчата! Покажите!». Несколько девчат встали и подошли к ребятам, но тех невозможно было оторвать от лавки. Девушки отошли и стали танцевать друг с другом. Анна подошла ближе к гармонисту. Распорядительница  все оглядывалась, потом спросила музыканта: «Паша-то придет?» Тот кивнул. Дверь впустила новую порцию морозного пара.
     Анна сразу его узнала. В семье сохранились только две фотографии уже взрослого Павла. Широкое чистое лицо, аккуратный нос, большие глаза, густые, волнистые, русые волосы, падающие на лицо. Очень похож на мать Анны.  Она смотрела во все глаза. И не верила. Он прошел к гармонисту. Роста Паша был среднего, коренастый, ноги чуть-чуть кривые, как у кавалериста. Активистка сразу оживилась:                -      Сейчас мы покажем небольшой концерт. - Она обернулась к цветастой в крупных розах занавеске:                -      Девчата, просим!
      Занавеска раздвинулась; за ней стояли четыре девушки в красных косынках – совсем молоденькие. Одна из них звонко начала: «Я земной шар чуть не весь обошел». Вторая подхватила: «И жизнь хороша, и жить хорошо». Третья и четвертая закончили: «А в нашей буче - боевой, кипучей и того лучше!» Так по очереди и вместе они прочитали отрывок из поэмы. «А завклубша-то продвинутая, - с удивлением подумала Анна, - Маяковский в этой глуши. Невероятно!»  «Это были стихи пролетарского поэта Маяковского, - объяснила энергичная девушка. -  А сейчас послушаем песню о жизни деревенской женщины до революции». Девушки запели: «В полном разгаре страда деревенская». Заведующая клубом присоединилась к ним неожиданно сильным низким голосом:    «Приподымая косулю тяжелую, баба порезала ноженьку голую, - и вдруг совсем тихо,  -  некогда кровь унимать»… В клубе притихли. Песня на некрасовские слова поразила своей правдой. После небольшого молчания, кто-то из парней высказал: «Ну, девки!» Все громко захлопали. На сцену вышел Павел.  Чувствовалось, что он не волнуется. Дело для него привычное. Он поправил под ремнем рубашку и запел сильным, приятным баритоном: «Во суббо-оту день нена-астный – нельзя в по-, нельзя в поле работаааать». Пашу слушали с удовольствием, девушки заулыбались. Некоторые шевелили губами, не смея помешать пению. Потом он спел «По диким степям Забайкалья». На этот раз девчата-активистки тихо подпевали, повторяя последние слова куплетов. Под конец он с блеском пропел «Над полями да над чистыми». Этой песне явно не хватило места в тесном помещении. Павел выразительно жестикулировал: громкие слова « удаль молодецкая» сопроводил широким движением рук и, выпятив грудь вперед, а о девичьей красе спел  тихо и нежно, прижав правую руку к сердцу. И под одобрительные возгласы пошел к парням.  Анна услышала, как распорядительница объявила: «А сейчас кадриль!» и пошла в паре с Пашей. Парни на этот раз не ломались и вскоре на некрашеном полу танцевали четыре пары. Танцоры двигались умело. Зрители с удовольствием наблюдали. Девушки перешептывались и пересмеивались.  Мать была права: Паша танцевал лучше всех - легко, галантно вел партнершу. В клубе становилось все оживленнее. Парни то и дело выходили на улицу покурить и возвращались повеселевшие,  некоторые присаживались к девчатам, втискиваясь между ними. Девушки возмущенно повизгивали, но пускали кавалеров на свою лавку. Паша не вышел ни разу. В их семье не было вредных привычек
      Анна старалась запомнить все. Были какие-то игры, потом снова танцы. Она не выпускала дядю из виду. С улицы вошел какой то мужчина, нашел Пашу и что-то тихо сказал ему. После этого парень сильно оживился: глаза заблестели, он смеялся, шутил, потом крикнул: «А ну давай цыганочку с выходом!» Толпа попятилась к стенам. Заговорили:  «Пашка плясать будет!»
      Это надо было видеть!  Анна жалела, что никто из ее братьев и сестер никогда не видел дядю Пашу. 
     Паша вышел медленно, поводя руками и поочередно выкидывая ноги в лад с музыкой. Держался он прямо, голова гордо поднята. Музыка постепенно убыстрялась, и Паша  - чего только не вытворял! Он крутился, пускался вприсядку, охлопывал всего себя руками сверху донизу, отчеканивал чечетку. Все смотрели на него как завороженные. Анну душили и радость и слезы. Он не могла больше вытерпеть и выскочила на улицу. Там, всхлипывая, долго стояла. Вспомнила, как ее тетя Зоя, Пашина сестра, говорила: «Какие парни погибли!» 
     Гармонист в клубе продолжал наигрывать. Анна хотела войти назад, но ей навстречу открылась дверь. Из нее тихо выскользнул Павел и быстро пошел по улице на конец деревни. Анна осторожно в тени вдоль заборов двинулась за ним. Он время от времени оглядывался. За деревней Павел свистнул, раздался ответный свист. Он побежал туда. Анна разглядела, как Павел подбежал к запряженной лошади, прыгнул в сани. Мужчина, сидевший впереди, крикнул: «Пошла!», и сани помчались. «Вот и все», - вслух сказала Анна.               
    
      Она открыла глаза. Часы на стене показывали семь. В доме тихо – Федоровна провожает в стадо корову. В памяти все еще клуб, освещенный керосиновыми лампами, деревенская молодежь с непритязательными развлечениями. А, главное, молодой дядя Паша. Удивления не было. Только боль за близкого человека, которого никогда она не видела, но такого родного. Гнев на несправедливость, подлость и звериную жестокость власти к людям, ее же кормящим. Анне часто приходило в голову, что некоторые люди, творившие эти издевательства  еще живы и, может быть, живут по соседству. В женщине закипала несвойственная ей ярость.  Кто дал им право распоряжаться судьбами людей? Как они посмели разрушить такую крепкую и талантливую дедушкину семью?
       Однажды она пригласила в свой класс ветерана войны. Это был дедушка одного из учеников. Моложавый, крепкий ветеран привычно начал рассказ о своих фронтовых подвигах. Первые же слова ужаснули Анну. Он служил в смерше! К этому времени вышло достаточно книг честных писателей-фронтовиков о смерше и заградотрядах. Конечно, кто-то из них действительно ловил диверсантов. Но больно уж много порядочных людей пострадало от их якобы полезной и необходимой деятельности. Вот и дядя Паша…   Остановить ветерана было невозможно и неудобно при детях. Она сухо поблагодарила             « героя». Дети вручили ему дежурный букет. Анну так и подмывало спросить, как смершевцу удалось избежать ранений и сохранить здоровье. Потом она еще встречалась с этим дедушкой, приходившим в школу защищать младшего внука – трусливого доносчика, которому часто доставалось от одноклассников за подлость. «Яблоко от яблони»… - подумала тогда Анна. Внуков амбициозного ветерана перевели в другую школу.
    
     Она направлялась в школу к третьему уроку. Навстречу бежал радостный физкультурник. «Анна Ивановна! – закричал он издалека, - у вашего класса не будет моего урока. Я – в Залари, прислали оборудование для физзала. Из Иркутска». -  Он промчался мимо к сельсовету, где стояла бортовая машина Степана. Физзал в школе плохо был оборудован, почти никак. Была шведская стенка, старые кольца на потёртых толстых веревках и, и почему-то в углу лежали пудовые гири. Их, как оказалось, притащили молодые мужики, которые по вечерам приходили в зал показать свою силу. Иногда гири уносили в клуб на концерты.  Быстро Павел сработал. Молодец. Во время разговора она подробно рассмотрела его лицо. Да, на первый взгляд он очень похож на Михаила, но голос и манера говорить совсем другие. Скорее, как у другого ее брата Александра, который уж точно был похож на дядю Пашу. Даже таланты такие же, - хорошо поет, правда, голос у него несильный, немного играет на трубе и мастерски пляшет. Живет он сейчас во Владивостоке, в молодости ходил штурманом на рыболовецких судах, потом стал плотником на суше – зарабатывал квартиру; жизнь заставила сменить занятие. И жена возражала против опасной работы моряка. Вообще, в семье Анны всех тянуло уехать куда-то далеко: на Крайний север, на Дальний восток, в тайгу, в тундру, в горы. Так что растянулась семья от Питера и Москвы до Магадана и Владивостока. Все работящие и любознательные. «Действительно, неугомонные мы какие-то! – подумала Анна не без гордости. – Я вот, вообще, попала в другое время. Что же будет в следующем сне?»

     А в следующем сне был поселок около Улан-Удэ. Тридцать пятый год. Она едет в этот поселок  как проверяющая школьную и клубную работу. Культуру, в общем. Одета в строгий костюм: пиджак, прямая юбка. Волосы заплетены в косу и уложены вокруг головы. Из клуба выскочил приветливый голубоглазый парень, помог вылезти из машины. От голоса его Анна вздрогнула. Парень чуть-чуть «окал». Отец! Такой молодой, худенький. Она с трудом взяла себя в руки, прошла в клуб. Как везде: простенький синий ситцевый занавес. На заднике портреты вождей и их высказывания об искусстве. В клубе было чисто, стояли новые скамейки. Готовились.
-       Хорошо у вас, Василий Дмитриевич, - похвалила Анна и встретила удивленный взгляд – он же не называл своего имени.
-       Да-да, я про вас знаю. Вы же еще комсомольцами тут управляете?
-       Выбрали недавно. А работаю я механиком. Анна Ивановна, вечером у нас генеральная репетиция будет. Ребята готовятся к смотру. В город поедем. Вот вы и посмотрите, посоветуете что-нибудь, оцените.
-       Конечно, я буду. А сейчас мне надо в школу.
-       Я провожу, - предложил ее будущий отец. Он внимательно разглядывал Анну, будто пытался кого-то узнать. Голос крови? Или в голосе что-то знакомое?
-        Спасибо. Я сама. –  Ей было так не по себе, хотелось скорее выйти из клуба и разобраться в своих чувствах. А ведь предстоит еще встреча с матерью. Анна так разволновалась, что все остальное делала автоматически: слушала о работе кружков в школе, обедала в поселковой столовой, потом прошлась по поселку. Да, здесь не Тагна. Улицы без деревьев, длинные бараки, нормальных домов мало – только у начальства. Неухоженный поселок. Жители его поставляли дрова районному населению. Он так и назывался – Дроворезка. Да ведь и в ее время она видела  такие же леспромхозы.
      
       Хотя это была репетиция, народу в клубе сидело ползала: хор, друзья артистов, чьи-то дети, которых не с кем оставить, члены комиссии, из них большинство учителя. Артисты волновались, бегали по залу, ждали опаздывающих. Из комнатки, где переодевались девушки то и дело выглядывали молоденькие любопытные лица и раздавались возгласы: «К нам нельзя!»
       Конечно, все началось с хора. Народные и советские песни – знакомая картина. Стихи, пирамиды, выступление местного силача, играющего с гирями, - Анна все это пропускала без особого внимания, только кивала головой. Она ждала своих. И вот вышел отец и прочитал стихотворение «Железная дорога» Некрасова. Неплохо. В пятидесятые годы он читал «Василия Теркина», только уже в рудничном клубе в Забайкалье – с большим успехом. И здесь учителя, сидящие за столом, одобрительно зашептались. Мать уже была на сцене с хором, но стояла позади и Анна плохо ее разглядела. Сейчас она вышла вместе с Павлом. Началась знакомая «Во субботу день ненастный»; песня лилась свободно, плавно, Павел красиво, бархатно вторил. Первую строчку запевали по очереди. Природное двухголосие -  слаженное, звучное, сразу захватывало, вызывало мурашки по телу.
    «Сухаревы, как всегда поразили», - зашептались в комиссии. Зрители хлопали изо всех сил. Анна не отрывала глаз от лица матери. Она всегда  любовалась ею на фотографиях, но сейчас это перешло в восторг. Нюра пела не только голосом – она играла песню подвижным лицом, жестами: глаза блестели, брови двигались согласно такту и настроению песни. Пара раскланялась.       «Накинув плащ», романс», - объявил Василий Дмитриевич. Сердце у Анны сжалось, глаза заморгали, сдерживая слезы. Любимый романс мамы, она часто пела его дома, всякий раз со слезами повторяя, как исполняла его с братом.
       Анна слушала, наклонив голову, чувствуя, что у нее вот-вот начнется истерика. Шум публики немного привел ее в чувство. Закончился концерт       «Калинкой». Нюра запевала – чисто, высоко, хор лихо подхватывал припев. Хорошо все прошло. Душевно.
      
       Первыми ушли учителя, которым ни на что не хватало времени. Анна задержалась – не было у нее сил уйти отсюда. Артисты окружили ее: «А мы, правда, хорошо выступали?»
-      Правда. Все исполнено очень искренно. Думаю, вы и в городе понравитесь. Только надо подумать над костюмами. Вы знаете, везде создают агитгруппы «Красные косынки», а вы сделайте «Синие косынки». Будете от других отличаться. Юбки хорошо бы тоже синие, блузки белые. Сможете?
-       Мы постараемся! – сказала самая бойкая девчонка, - я вот из этой шторки юбку сошью, – все засмеялись.
-        У Нюры есть машинка, мы у нее костюмы шьем.
-         На складе есть синий материал, - вспомнил Василий. – Я постараюсь выписать.
-       Да уж постарайся, Вася, - сказала Нюра с оттенком кокетства в голосе.
-        Для тебя уж постараюсь, - в тон ей ответил Вася. Она закраснелась и обратилась к представителю из города:
-        А вы знаете какие-нибудь новые песни? -  Анна задумалась. Какие песни были написаны к тридцать пятому году? Этого она не знала. В то время много новых песен звучало в фильмах. Их тотчас же подхватывала вся страна.
-       У нас с этим затруднения, нет песенников. Но я поищу и обязательно пришлю вам. «Вот тебе, Павел, новое поручение», - отметила она про себя
-       А вы поете? – не унималась та же бойкая девчонка.
-       Немного пою.
-       А спойте! – попросило сразу несколько голосов. Деревенская непосредственность.
-       Ну, не знаю…  -  она посмотрела на Нюру, - может, романс…
-       Давайте! У нас Нюра любит. «Знаю, что любит, - с нежностью подумала Анна.  Только какой? Она перебирала в мыслях свое любимое. «Белой акации гроздья душистые»? Но, тут же отвергла: романс был запрещен, как белогвардейский - так его окрестили большевики. «Звезды на небе»? – это любили петь в царской семье. Совсем нельзя. Зачем подвергать опасности этих парней и девчонок.
     Анна вспомнила, как мать любила слушать и петь «Гори, гори моя звезда». Вряд ли она знала его сейчас, в шестнадцать лет.
-      Вот это мне нравится, - сказала она и тихонько запела. Все затихли. Анна взглянула на свою будущую мать. Правильно говорят: глаза – зеркало души. У нее все лицо отражало то, что она сейчас чувствовала; вот и слезы заблестели. Анна отвела глаза. Когда она заканчивала романс, вдруг больно укололо в сердце. Как же она забыла! Мама перед смертью попросила, чтобы на ее похороны не нанимали оркестр: «А когда я буду лежать здесь, пусть на весь дом поет Штоколов». У певца, которого мама боготворила, этот романс был самым любимым. Просьба была исполнена…
 
      Анна с трудом допела и отошла к окну. Она не стеснялась, понимая, что эти деревенские парни и девушки испытывают те же чувства.
-       Расстроила я вас. Не могу без слез это петь. Правда.
-       Сильная песня, спасибо вам, - сказал Паша и все его поддержали. – Ну, ладно, девки, идите домой. - Он видел, что девчатам хотелось еще что-нибудь послушать, но почувствовал, что гостья не в состоянии сейчас что-либо делать.
      Молодежь начала расходиться.  Вася пошел провожать Нюру. Они вот-вот поженятся. А Паша довел Анну до дома, куда ее определили на ночлег.         -        Павел, - сказала Анна, - вам обязательно нужно учиться пению, я серьезно говорю.
-        Пока не знаю. Конечно, я хотел бы. Вот поедем в Улан-Удэ, узнаем. Спокойной вам ночи, - попрощался Павел, - Анна Ивановна, а вы можете вместе с песенником прислать слова этого романса?
-       Конечно. А музыку?
-       Я запомнил. -  Анна слышала от матери, что у брата была хорошая память – на лету подхватывал мелодию.
   
  Именно после смотра самодеятельности в Улан-Удэ Павла пригласили в хор оперного театра, куда он так и не попал по разным причинам. Не судьба. Его как будто выбрали для тяжких испытаний. Сначала изгнание вместе с семьей, скитания в поисках работы, жилья; его чуть было не посадили за то, что кулацкий сын – спас указ Сталина: сын за отца не ответчик – немного опомнились тогда нелюди. Потом неудачная женитьба на «легкой женщине», которая в войну его предала. И продолжение мучений: немецкий плен, арест, лагеря на Дальнем востоке и неизвестность…  А второй брат Федя? Тихий, скромный, безотказный - на фронте был разведчиком, дошел до Берлина и погиб.

  Призывался он не из дома, и никто его не провожал. Нюра бегала на станцию в надежде, что его мимо провезут в эшелоне – не удалось повидать. Однажды с фронта он прислал письмо со стихами песни «Землянка». Тогда эта песня еще была неизвестна, и дома подумали, что он сам это написал. Он же и сообщил, что Паша жив, «но писать нельзя», когда уже получено было извещение «пропал без вести». Его командир сумел об этом узнать. От Федора осталась только одна нечеткая фотография, где он еще мальчишка лет четырнадцати.  И все. Такая короткая жизнь.
       Все эти мысли не вмещались в ее голову, им было тесно и в маленькой комнатке, где ее поселили; Анна не находила себе места и  вышла на улицу.  Надо успокоиться.
 
      Было уже темно. На улице никого не было. Люди пришли с работы, ужинали. Где тут живут Сухаревы? Анна знала от тети Зои, что все, кроме отца, жили в комнате, которую дали Павлу. Дед Иван жил в другом поселке и работал на мясокомбинате, где рабочим продавали дешевое низкосортное мясо. Детям было строго наказано называть его дядей. Так, нелегально, под чужим именем, он жил еще долго, до реабилитации. И все это время Иван и Вера боялись, что правда раскроется.  Внуки не понимали, почему дедушку сначала звали Иван Павлович, а потом Иван Петрович. Узнали только после разоблачения культа личности.
      В одном из окон длинного барака занавеска была  приоткрыта и  Анна увидела Нюру, которая нарезала на столе хлеб. Младшие вертелись рядом: круглолицая большеглазая Зоя, беленькая Римма, кудрявый как Пушкин и такой же подвижный Лёня. Вот он украдкой стащил со стола корочку. Феди не было видно. Анна подошла ближе к окну. Он у печки - строгает лучину для растопки на завтра. Помощник. А Павел, наверно, где-нибудь у друзей вместе с женой, которая любила погулять. Позже семья разделится, а сейчас все теснятся в небольшой барачной комнате. Бабушка Вера поставила на стол чугунок с картошкой. Все сели ужинать.
       Мимо Анны прошел какой-то мужчина. Она поспешно отошла от окна – неудобно, что ее застали за подглядыванием. Анна еще успела увидеть, как в комнату вошел молодой дед с бумажным свертком и что-то сердито сказал бабушке. Она подошла к окну, выглянула – Анна успела отскочить в сторону. Все. Занавеска закрылась.
   
       Дедушку арестовали в тридцать восьмом году. Кто-то донес в НКВД, что Сухарев выступает против советской власти и выборов. Просидел он больше двух лет. Дело развалилось из-за неявки свидетелей, которых тоже арестовали, и они не смогли явиться в суд. Деду повезло, его выпустили. И хорошо, что не докопались об отчестве. Пока он сидел, много страшного повидал. В камере даже сидеть было негде – так она была забита. Пол цементный, холодный – многие получили хронические болезни. После допроса не все возвращались, и было ясно, что их расстреляли. Арестованных пытали, чтобы получить признательные показания. Когда деда водили на допрос, он видел висевших вниз головой людей, у которых добивались подписи под признаниями во вредительстве. Не выдержит человек, черкнет на бумаге и отправит себя на расстрел или в лагеря.
      «А какие умные люди сидели, - рассказывал дед. – Они уже тогда понимали, что социализм у нас никогда не построят». Они оказались правы. Отец Анны яростно спорил тогда с тестем, доказывая преимущество советской власти. Только много лет спустя, когда в стране дожили до талонов на продукты, он признал, что дедушка был прав. Мать вспоминала, как он говорил: «Ленин – от слова лень».
    Анна возвращалась опустошенная. Хватит. Всех повидала. Пора назад. И, словно услышав ее, невидимый координатор выключил этот сон.

-      Павел, а почему та женщина-врач не нашла деда Ивана, не показала им внука?
-      Вы же понимаете, как это опасно было тогда. На самом деле она нашла Сухаревых, но познакомиться не решилась. Посмотрела со стороны. А работала она в Иркутской поликлинике близко от их дома. Сыну она так ничего и не рассказала. Умерла в пятьдесят шестом.
-      А сын? Как его звали? Он жив? В моем времени?
-      Жив. Он почти ваш ровесник. А зовут его Иван Павлович Белых.
-      Как? Белых? – догадка пришла мгновенно. – Значит, Анна Ивановна – его дочь?
-       Правильно. И вы с ней одной крови. Она ваша племянница. Ей сейчас двадцать один год. Окончила университет. Историк.
-       Голова кругом идет!  Невероятно. А когда я вернусь в свое время?
-       Мы не будем делать это резко. Вы должны закончить здесь учебный год, а потом за вами приедет жених, чтобы все выглядело естественно. Не волнуйтесь, это все пройдет в сокращенном варианте. Здешние жители ничего не заметят. Для них время течет как обычно.
-      И еще, - сказала Анна, - Вы ищете того предка, который основал Тагну?
-      Конечно. Но пока еще ничего не могу сказать. Когда закончим поиски, я обязательно передам вам материалы.

      Зимой в сильные морозы школа не работала, и Анна занималась дома. Она еще осенью выписала газеты и с интересом их читала. Жаль, что ничего нельзя взять с собой – пригодилось бы для уроков. О жителях Тагны она уже почти все знала. Тетя Паша исправно снабжала ее информацией. Она иногда произносила забавные словечки, знакомые Анне с детства: «Дивья!» -  в смысле            "подумаешь!» Или: «Ходит в какой-то обдергайке!» Неуверенного, неумелого человека называла смешно: телипатя.
Как-то Анна  и сама сказала: «Все у нее в колья-мялья». – Федоровна внимательно на нее посмотрела:
-       А ты, Нюра не в наших ли местах родилась?  Уж шибко ты на наших девок похожа.
-       Я не знаю, - не растерялась Анна, - я только Иркутск помню. И в паспорте у меня написано Иркутск.
-       Может, твоя родня отсюда?
-       Хотелось бы.

      В конце июня за Анной приехал жених Павел. Тетя Паша провожала ее со слезами: «Может, еще повидаемся когда-нибудь, привыкла я к тебе».
      Нет, никогда они больше не увидятся. Анна уже знала, что сын тети Паши погибнет под Берлином, а воевать будет рядом с дядей Федей. Обоих отправили на фронт в составе сибирских дивизий. Дочь всю войну проведет на фронте медсестрой и вернется с медалями. Потом она выучится на врача. Тетя Паша доживет до семидесятого года.
 
      Анна открыла глаза. Яркий солнечный луч сквозь щель между занавесками уткнулся прямо в репродукцию Ренуара, висящую на обоях с белыми лилиями.

                2009