Старая крыса ловушку обходит.
Пословица из толкового словаря В.И.Даля.
Кусин уже прилаживал к ловушке сетчатую дверцу, когда, как в прошлый раз на собрании, из-за ближайшего шкафа, опять выползла знакомая большая рыжеватая крыса. На этот раз она держала в передних лапках засохшую хлебную корочку. Возможно, какая-то доярка, наспех завтракая перед доением, принесённым из дома бутербродом, уронила на пол эту корочку и потом, когда подметали пол, ненароком замели её под шкаф.
На этот раз, усевшись в позе белки на квадрате плиточного пола, крыса прижала найденный деликатес ко рту и с неуловимой быстротой задвигала челюстью с мелкими игольчатыми зубками. Её беловатые лапки с коготками, были похожи издали на крохотные человеческие кисти.
Кусину ещё не доводилось видеть близко от себя так нахально жрущую крысу с ее бесконечным хвостом, вольготно вытянутому по плиткам пола, и он удивился, что она сноровисто двигала нижней челюстью не только из стороны в сторону, как это делают коровы, но и взад — вперед. При этом под блестящей горошинкой глаза у неё молниеносно вздувался и опадал живчик мускула.
– Ах ты… шишига! Ну и деловая… – пробормотал про себя скотник, сбитый с толку красивой «беличьей» позой крысы, и разве только это удержало его от того, чтобы не бросить в неё пассатижи, которыми он прикручивал проволоку к дверце ловушки.
Из-под дальнего шкафа высунула серую мордочку вторая крыса. Она, не глядя на человека, уставилась на свою товарку, грызущую корочку, но ещё не решалась полностью вылезти из-под своего убежища. У неё было надорванное ухо и проплешины шерсти на загривке с тёмными шрамами, даже усики с одной стороны у крысы были выдраны. Наверное, и среди крысиного поголовья идут свои разборки.
Скотник издал булькающий смех:
– Скоро, шустрики, вот где будете сидеть у меня!
Он ещё больше взлохматил свои непослушные волосы и с удовлетворением похлопал по проволочной сетке. Крысы мигом юркнули под шкаф.
Через полчаса, когда на скотном дворе почти все коровы улеглись и, натружено отдуваясь, начали пережёвывать свою жвачку, наступило время массового крысиного пиршества. Полчища серых нахлебников при тусклом ночном освещении коровника, передвигались по узким проходам за кормушками; казалось, что пол там волнообразно колыхался. По среднему проходу коровника крысы передвигались отдельными стайками в привычном для глазу скотника порядке. Впереди группы волочилась пара низкорослых, но уже половозрелых «шу» с низко наклонёнными и шевелящимися во все стороны головками: это были разведчики. Они обнюхивали всё и периодически поднимали головки вверх, подавая задним, более крупным крысам сигнал: мол, всё в порядке, опасности нет. Некоторые из разведчиков, останавливаясь, опираясь на задние лапки и хвост, протирали обеими передними лапками глаза: по-видимому, показывая своим «патронам», какова их неоценимая служба в пыльных проходах.
Одна из бедовых крыс, представительница привилегированного крысиного сословия, оскользаясь, рискуя сорваться, пробегала над головами коров по металлической трубе цепной привязи, хотя там никакой еды для неё не могло быть.
Скотник понял, что это она делала ради озорства, дразня его и коров. Ещё две крысы, приостановив свой бег по центральному бетонному проходу, встали, как степные суслики, на задние лапки, сложив крест-накрест короткие передние, и задрали вверх остроносые головки: им было забавно наблюдать за артистическими действиями своей подружки на тонкой трубе привязи.
Вообще, незваные серые «хозяева» фермы, по-видимому, были настолько сыты и лишены какого-либо волнения, что не торопились сползать в кормушку к коровам за остатками комбикорма. Они неторопливо слонялись по проходам коровника и бетонным барьерам кормушек, как бы прогуливаясь. Иногда они сбивались в пары, обнюхивались и с какой-то нежностью тёрлись друг о друга своими остроносыми головками.
Коровы вели себя с привычным спокойствием, с неторопливой ритмичностью двигали с боку набок нижнюю челюсть, разве только некоторые из них лениво поводили метёлкой хвоста по полу, когда мимо них шмыгали серые комки. Но племенной бык Салат, стоящий на привязи в отдельном стойле в дальнем конце скотного двора, увидев близко от себя крысу, переступал ногами, гремел цепью, приглушенно мычал и низко наклонял шерстистую голову одним тупым рогом к полу, словно пытался пригвоздить этим рогом ненавистного противника. Два экземпляра из семейства кошачьих, Брыся и Барсик, спали на разостланной за кормушкой соломе. Когда мимо них пробегали представители враждебного им крысиного отродья, они приоткрывали по одному глазу и снова засыпали.
Василий с выражением нетерпеливого ожидания на заросшем щетиной лице сновал в своих резиновых сапожищах от одной крысиной норы к другой и затыкал их плотными пробками из соломенных жгутов. Изломанная тень от его крупной фигуры пересекала низкие стены и тёмные окна коровника. Одну самую большую нору, величиной с тарелку, возле дверей в раздевалку, скотник оставил открытой. Туда он втиснул свою ловушку, слегка замаскировал её соломой, а потом взял жестяное ведро и внезапно с силой ударил им о пустую железную бочку, потом ударил ещё и ещё раз… От этой адской какофонии звуков всё в коровнике пришло в движение. Гремя цепями, оскользаясь задними ногами на досках пола, с непривычной резвостью поднимались коровы. Все, как одна, они натужно замычали и пытались оборвать привязь. Барсик и Брыся, прижав уши и раскрыв рты – мяуканья их не было слышно в суматохе – прыснули в раздевалку. Одна за другой крысы устремлялись к привычным для них норам и, обнаружив свои убежища запечатанными, потянулись извилистой пепельного цвета цепочкой к главной норе и одна за другой исчезали в зеве ловушки, невидимом из-за соломы.
Кусин, раскрыв рот, еле успевал считать свою добычу. Он с удовлетворением увидел, как самая большая крыса, с рыжими подпалинами на боках и спине (не та ли Шишига, что демонстрировала себя дважды на полу раздевалки?), далеко назад отбрасывая беловатые изнутри ноги, ринулась к главной норе. За ней гуськом устремились ещё три её товарки, правда, поменьше ростом и сплошь серые.
Утром, сменившись с дежурства, скотник принёс свою добычу в контору, ни мало не сомневаясь, что крыс было двадцать две штуки и среди них – Шишига! Скотника раздосадовало не столько то, что въедливый бухгалтер Пасков уличил его во лжи относительно количества «хвостов», сколько то, что не удалось взять в плен хитрую ведьму. Очевидно, почувствовав своим крысиным инстинктом опасность, она в самый последний момент, у входа в ловушку, незаметно от глаз скотника отпрянула в сторону, в темноту за кормушкой, увлекая за собой еще трёх своих подружек. Недаром есть пословица: старая крыса ловушку обходит.
Скотник уже не сомневался, что Шишига была вожаком крысиного населения фермы и хитростью превосходила всех остальных грызунов.
В следующую ночь Василий повторил свою охоту. Ещё громче прежнего он ударял ведром о пустую железную бочку. Умницы коровы, очевидно, поняли смысл возникшего шума и вставали с лёжки неохотно и даже не все. А что касается усатых-полосатых любителей молока, то те только открыли спросонья глаза, но не побежали, как в первый раз, опрометью в раздевалку, а остались лежать на соломе и только нервно подёргивали ушами и лапами. Ну и крысы, как понял их Кусин, тоже поумнели, вот дьяволята! Когда это только они успели передать основной своей массе сигнал об опасности? Скорее всего, здесь не обошлось без мудрой Шишиги.
Крысы, нарушив свой иерархический обычай, перемешавшись в стае, бестолково носились вдоль кормушек и проходов, но в нору, где была поставлена опасная для них западня, шли неохотно: Кусин насчитал таковых перепуганных «дур» всего девять штук! Эх, запустить бы в бегающих «больших шу» совковую лопату, заляпанную навозом! Но у скотника в его прокуренной груди на секунду шевельнулось чувство жалости к серым хвостатикам: ему показалось зазорным применить к ним такую «грязную» казнь. Помимо того, зануда-бухгалтер требовал для своей, по его словам, калькуляции, живой товар!
Как и следовало ожидать, среди пойманных серых зверьков Шишиги с её грубыми рыжеватыми волосами на спинке не было в сетчатой ловушке. Правда, попалась там одна упитанная матрона из крысиной верхушки, но это мало обрадовало скотника. Утром, выйдя из конторы, получив за два дня свои «премиальные» (даже на бутылку «водяры» не заработал!), Кусин не пошел, как это он делал почти каждый день, за самогоном к суетливой старушке Наталье, а улёгся в своей комнате на скрипучей кушетке, не снимая телогрейки и сапог, с зажженной сигаретой во рту. Он стал думать, что ему предпринять дальше.
Было ясно, что крыс ему больше не перехитрить, тем более, что на ферме их осталось сравнительно немного. Куда они подевались, скотнику было невдомёк. Но заманить Шишигу в западню было для него, делом самоутверждения. Чтобы он, здоровый мужик, блин, не перехитрил эту акулообразную хитрюгу? Он мысленно представил себя охотником в лесу, а Шишигу – всевластной волчицей, предводительницей хищной стаи.
«Ну и бедовая, зараза»! – с непонятным ему самому восхищением думал скотник о мудрой крысе. Выходила борьба на равных, это подзадоривало скотника. Что же такое надо придумать, чтобы заарканить «волчицу»?
Шишигу Кусину удалось поймать только на четвёртую ночь. Для этого он догадался использовать нехитрое приспособление, впрочем, известное с давних пор, но никогда ещё не применявшееся на этой ферме. В полутёмном уголке скотного двора над баком с водой, обложенным для маскировки соломой, он приладил на шарнирах узкую доску в виде качелей. На конце доски, что нависал над баком, он прибил сапожным гвоздиком приманку – кожицу сала, остаток от некогда его скромной закусочной трапезы.
– Ловись рыбка большая и маленькая! – проговорил Кусин и для верности смочил эту кожицу струйкой подсолнечного масла из бутылочки, которую он предусмотрительно захватил из дома. Где-то он слышал, что мыши и крысы большие охотники до такого деликатеса.
Кусин занимался уборкой навоза в коровнике и между делом поглядывал на свое сооружение. Волнующий запах подсолнечного масла привлёк внимание даже осторожных грызунов. Когда раздавался глухой плеск воды в баке, и доска, качнувшись, возвращалась с приманкой в прежнее положение, Кусин торжественно поднимал над головой метлу. Спустя два часа скотник заглянул в бак и среди живых, копошащихся в воде крыс, тщетно царапающих когтями о гладкие стенки посудины, увидел знакомые рыжие подпалины шерсти на боках и спине у одной самой большой крысы.
По-видимому, у Шишиги, или не стало разведчиков-телохранителей, или в крысином царстве коровника упала дисциплина. Василий едва не запрыгал от радости при виде такой удачи. Он, надев монтёрскую перчатку из толстой резины, стал класть мокрых, казавшихся тонкими и необыкновенно длинными, дрожащих от холода зверьков в свою проволочную ловушку. Шишигу он взял в свою скользкую перчаточную резину в последнюю очередь. Задержал упитанного зверька в руке, как бы взвешивая его. Крыса мотала головой из стороны в сторону, словно только что пойманная рыба.
Насладившись писком своей жертвы, ощутив упругие протестующие движения её тела, Кусин, удовлетворённо сунул крысу в корзинку, к её мокрым собратьям.
По окончании своего дежурства он решил пока повременить с продажей своей добычи расчётливому Паскову и, чтобы вдоволь полюбоваться видом пленного Шишиги, не понёс проволочную сетку в контору, а принёс к себе домой, в холостяцкую комнату.
По своему небольшому опыту «дератизатора» Василий уже знал, что вторично в бак с водой крысы уже не попадут, олухов таких больше не будет. Шишига, будучи уже в смертельной западне, наверняка успела передать оставшимся в коровнике членам своей банды нужный сигнал…
После трудовой ночи, опять по обыкновению, не снимая телогрейки и сапог, Кусин угнездился на своей кушетке и незаметно для себя уснул. Ему приснилось, что Шишига, оскалив длинные белые зубки, остервенело набрасывалась на своих собратьев, разрывая их в клочья. Он видел, как в проволочной ловушке шевелилась, едва помещаясь в ней, рыже-красная крыса размером с матёрого кота.
Проснувшись после короткого тревожного сна, он раздвинул нависавшие над глазами космы волос и первым делом уставился на ловушку с крысами. Никакой там красной гигантской крысы не было, в ловушке вяло барахтались и издавали слабый писк серые комки. Возле ловушки темнела лужица воды. Крысы уже обсохли, стали выглядеть толще и справнее. Их блестящие глазки немигающее смотрели на Кусина.
Василия всегда удивляло, как это животные, будь это криворогая корова, или уличная собака Грей, или вот такая некудышняя мелюзга, как мыши и крысы, всегда направляют свой взгляд в глаза человека. Ни на ноги, ни на руки, а именно в глаза, будто знают, что только это является центром, от которого могут исходить все последующие опасные действия.
Да, сейчас возможные неприятности могут исходить от человека. Но иногда крыса и человек меняются ролями. Кусин вспомнил рассказ бабушки, которая была ребёнком эвакуирована из осаждённого Ленинграда. В начале первой блокадной зимы в подвалах домов и в сырых бомбоубежищах неиствовали крысы. Люди уже не оставляли пищевых отбросов, и грызуны делали попытки нападения на людей, в первую очередь на спящих маленьких детей, оставленных на какое-то время без присмотра.
Непонятно почему, но серых тварей прежде всего тянуло не к пальцам, не к носу ребёнка, а только к ушным раковинам. Очевидцы рассказывали, что к весне в блокадном городе не осталось ни одной крысы. Часть их погибла от голода, но многие грызуны покинули город, как-будто предчувствовали, что человек сам их будет отлавливать для своего пропитания…
Кусин засопел, достал из кармана телогрейки помятую пачку сигарет, закурил и, приблизив лицо к крысам, выпустил из сжатого трубочкой рта струю сизого дыма. Серая масса за проволочными ячейками закрутилась колесом. Ловушка закачалась.
- А ну, перестаньте крыситься! Вот я вас! – разноголосый писк серых зверьков позабавил скотника.
Он, скривив в довольной улыбке рот, сделал две глубокие затяжки. Когда крысы успокоились, скотник кочергой перевернул Шишигу на спинку (как самая сильная, она подмяла под себя остальных крыс и находилась сверху ловушки), и убедился, что эта крыса была не самка, а самец.
Глядя на ячеистую ловушку с барахтающейся хвостатой живностью, перекатывая во рту уже потухшую сигарету, Василий наморщил лоб в раздумье. Не столько жалко ему потерять в скором времени поштучную оплату за крыс в конторе хозяйства, сколько лишиться охотничьего азарта, прежде неведомому ему. Борьба с грызунами внесла в его монотонную жизнь некоторое разнообразие. Матёрая «волчица» поймана, что дальше делать Кусину? Пока удовлетворено его чувство охотника. Да и вряд ли теперь, увёртливые хитрецы, что остались в коровнике, попадутся на его дальнейшие уловки.
Разглаживая заскорузлыми пальцами валики морщин на лбу он вспоминал не очень-то приятную для него самого картину ухода из жизни этих чересчур подвижных, заряжённых неведомой энергией хвостатых созданий. В средневековой Франции был заведен такой обычай: галантные палачи, прежде чем отрубить голову, осуждённому на казнь, просили у жертвы прощения за предстоящие «неудобства». Примерно так же хотелось Кусину попросить извинения у «божьих» тварей» за их гибель. Он даже был признателен кащеистому бухгалтеру Паскову за то, что тот старался избавить его от последней, ставшей неприятной для скотника обязанности.
Василий вспомнил, как в прошлый раз, когда они с Пасковым подходили к пожарной бочке, на две трети заполненной мутной водой, тщедушный бухгалтер чуть ли не вырвал из рук скотника проволочную корзинку, не доверяя ему, даже в этой завершающей процедуре.
– Я сам, сам! – полузакрыв глаза и причмокивая узкими губами, шептал Пасков.
Наверное, и тут у него был свой бухгалтерский расчёт.
В первый момент, когда в воде отражался только чёрный нарукавник бухгалтера, да его белый кулачёк, удерживающий сетку, поверхность воды в бочке была гладкой: крысы, все, как одна, на секунду – другую задерживали дыхание. Потом появлялись сначала одиночные булькающие выходы воздуха, потом вся поверхность воды вскипала от лопающихся пузырьков. Шли секунды, пузырьки на поверхности воды появлялись всё реже, наконец, на мутной водной глади, как в зеркале вырисовывалось только узкое морщинистое лицо бухгалтера с застывшим полуоткрытым ртом…
Кусин встряхнул резким движением пучки волос на своей отяжелевшей голове, и отогнал от себя это неприятное для него воспоминание. Он, в этой войне с крысами не бравший в рот спиртного более трёх суток, достал из-под кушетки уже початую, заткнутую пробкой из газеты бутылку «молочка от бешеной коровки», как он называл самогон, и прямо из горлышка опрокинул в себя весь мутный остаток из бутылки. Потом ему вздумалось немного подразнить Шишигу. Он снова взял кочергу и сопя от усердия начал чесать ею спинку крысы. Та, отчаянно работая лапами и мордочкой, с особым, чуть ли не кошачьим визгом, заглушающим монотонный писк остальных своих соседей, пыталась зарыться под ними.
– Шустрики мои милые! – патетически начал увещевать зверьков скотник. – Что вылупили глазёнки? Эх, не топить бы вас, обормотов, в той красной бочке, вода-то там жуть какая холодная!
Серые «обормоты» ничуть не походили на тех ленинградских грызунов блокадной поры. Сытые, игривые, они казались ему чуть ли не приятелями, хорошо знающими его.
Он открыл дверцу ловушки, сунул в неё голую руку и стал перебирать тёплые, но каменно-напряжённые тела грызунов. Он нащупал среди них наиболее крупное и увёртливое создание – Шишигу. Почему-то спьяна был уверен, что крысы не будут кусаться. И в самом деле, когда он вынул руку с вихляющимся телом рыжеватой крысы, на руке не было ни царапины.
Кусин держал крысу близко от своего лица и впервые заинтересованно рассмотрел голые раковинки её ушей, откинутых назад, мохнатую морду с частоколом длинных, но тонюсеньких, почти прозрачных усов, а главное, облезлый кольчатый хвост с редкими щетинистыми волосками.
– Что, не ндравиться? Так-то вот…– ощеривая прокуренные зубы, нежно говорил Кусин, поглаживая пожёлтевшим ногтем указательного пальца головку крысы.
А та успокоилась и даже прикрыла глаза, то ли от удовольствия, то ли оттого, что ей прискучила фигура скотника, и тогда, когда она была на свободе, и вот теперь, когда она оказалась в грубой, но тёплой его ладони.
Шли секунды. Шишига снова замотал головой и начал часто перебирать передними и задними лапками с вытянутыми коготками, будто плыл по воде. Только длинный хвост его, толстый у основания, свешивался с руки скотника неподвижно.
Тонкая струйка горячей, остро пахнущей жидкости потекла по руке скотника за не застегнутый рукав телогрейки.
– Ах, ты, «шу» неблагодарная! – скорчил незлобную, скорее умильную гримасу Кусин.
Тем не менее, он почувствовал, как к его горлу подступил комок тошноты.
«Зачем только бог или там, дьявол, дал этой зверюге такой длинный недвижимый, как у волка, хвост? – спрашивал себя скотник, водворяя Шишигу в ловушку. – Ну, корове или там, лошади, хвост нужен, чтобы отмахиваться от слепней и оводов, а крысе-то зачем?»
В затуманенной голове Василия промелькнула догадка: хвост обязательно нужен, а как же иначе доставал бы для счёта крыс из мокрой ловушки усердный бухгалтер?
Поговорив ещё немного со своими «гостями» заплетающимся языком, Кусин, потеряв интерес к крысиному писку, опять завалился на кушетку и сразу, как говорят, провалился в сон.
Проснувшись, скотник взглянул на проволочную сетку и, не веря себе, кулаками протёр глаза. Ловушка с приоткрытой дверцей лежала на боку, серых гостей, этих для Кусина живых водочных деньжат, как корова языком слизала!
– «Шишига! Мать её так, …» – вслух выругался Кусин, моментально отрезвев.
Он догадался, что спьяна, орудуя в ловушке кочергой, а потом рукой, он ненароком сорвал со своего места пружинку, прижимающую дверцу ловушки. А, может быть, этот хитрец Шишига сам нашел способ сорвать пружинку, кто его знает…
Непривычное для скотника раздумье овладело им. С одной стороны, потеряна штучная оплата за этих ловких серых удальцов. С другой стороны, он вспомнил муторное для него отражение лица Паскова в пожарной бочке с водой с его открытым ртом и желтеющими тонкими зубами. Может быть, правильно сделали эти шустрые твари, что не отдали свои, пусть поганые жизни, в цепкие руки Паскова с его черными нарукавниками. Эти рассуждения успокоили тугодумную голову скотника. Он опять уснул.
Когда Василия вызвали после одной ночной смены в контору отделения агрофирмы, он подумал, что ему будет нагоняй за то, что он перестал на работе ловить мышей, то бишь, крыс.
– Молодец, Василий! – сказал управляющий Альберт Гаврилович, пожимая мягкой, но сильной рукой шершавую ладонь скотника. – Благодаря вам не видно стало на ферме грызунов, возросли надои. Знаете, даже наш бухгалтер согласился выдать вам премию в размере двести рублей, пойдите, распишитесь.
Управляющий с одобрительной улыбкой подморгнул скотнику:
– Словом, благодарю вас за вклад по дальнейшему выживанию человеческой цивилизации…
– Надеюсь, что не сразу эти наличные денежные средства пропьёшь! – сузил свои ехидные глаза Пасков, оказавшийся рядом.
По привычке, поправляя свои тёмные нарукавники, бухгалтер ещё больше вытянул узкое лицо, вздохнул и добавил с грустью:
– Некого теперь нам топить с тобой в пожарной бочке…
Полузакрыв глаза он непроизвольно делал крючковатыми морщинистыми пальчиками правой руки хватательные движения, видно, вспоминал о том удовольствии, которое, вероятно, испытывал он, вытаскивая за хвосты мокрую дохлую добычу из проволочной ловушки.
– Говорят, что крысы перебежали из коровника в деревенские дома! Даже в школе средь бела дня между столами они рыскают… Такой кошмар! Такой ужас! – встряхнула своими жёлтыми волосами бухгалтерша Нина и ухватилась за узел волос на затылке: на месте ли заколки?
«Это Шишига… его дела, зараза…, – думал скотник, тяжело спускаясь с крыльца конторы. – Ну и ловок же, стервец!»
Однако, через неделю, наверное, под предводительством авторитетного Шишиги крысиная популяция в полном составе возвратилась к месту своего постоянного проживания, на молочно-товарную ферму. Более того: за аборигенами увязались орды менее организованных собратьев из деревенских домов и небольших фермерских хозяйств.
Как говорится, бежали от дождя – попали под ливень. Пришла беда – отворяй ворота: раскрасневшиеся от злости доярки, наотрез отказавшись от утренней и обеденной дойки, держа в руках пустые подойники, ворвались к управляющему. Казалось, своими криками, порывистыми движениями рук с пустой посудой, издавшей звоны и скрежет, они раздвинут стенки его тесного кабинетика. Куда только девались всегдашние оптимизм и восторженная улыбка молодой Мелентьевой! Сдвинутые брови и настороженный оскал её мертвенно белых зубов заставил зябко поёжится Альберта Гавриловича.
Только одна юная доярка, Люся Неретина, та самая, у которой некогда в молочном отделении коровника упала крыса из доильного ведра на сапог, стояла, безучастная, опустив голову и бессильно свесив тонкие руки вдоль аккуратного халатика.
– Вы знаете… – начал было управляющий и замолчал.
С дрожащей челюстью он молча уставился только на одну эту доярку. Казалось, крики остальных доярок до него не доходили. Круглое, обычно румяное, лицо Альберта Гавриловича побледнело. По его наморщенному лбу и двигающимся бровям было видно, что в его голове медленно созревала пока ещё расплывчатая мысль…
– Девочки, чего тут здесь стоять у него бестолку, давайте схватим за одну дойку Паскова! – пронзительный голос толстухи Артемьевой перекрыл трескотню остальных голосов.
Несмолкаемое мычание недоенных коров разнеслось далеко за пределами скотного двора. Кусин, хотя это не входило в его обязанность: работать в дневное время, в телогрейке на одном плече, напрямик, разбрызгивая резиновыми сапожищами подёрнутые рябью осенние лужи, заторопился на скотный двор. Все коровы там стояли, не притрагиваясь к зелёнке. Натянутые цепи наискосок врезались в их шеи. Раздутые соски от переполненных четвертей вымени раздвинулись в стороны и неестественно лоснились. Дружное мычание коров мало-помалу затихало, видно устали у них голосовые связки. Только уже не взмыкивание, а продолжающийся бесперебойный рёв племенного быка Салата, заступника коров, доносился с дальнего конца скотного двора.
Василий, пугая звуком своих шмыгающих ног пробегавших мимо него крыс, подошёл к своему любимцу. В долгие ночные часы дежурства, после того, когда он с булькающим звуком пропускал в себя несколько глотков молочного цвета горячительной жидкости, он часто заговаривал с быком.
– Мы с тобой только два мужика тут, Салат! Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю. Скушно тебе. Эти дуры-коровы уважают тебя, только по своей бабьей охоте…
Василий, говоря это, поправлял цепь на шее быка, трогал влажное и прохладное носовое «зеркальце» этого парнокопытного великана, перебирал завитки рыже-красной шерсти на его тяжелой голове, на неглубокой ложбинке пониже рогов. Шерсть была теплая, и скотник чувствовал, как его руке, натруженной только что оставленной совковой лопатой, становилось легче, будто застоявшаяся в стойле глыбистая масса быка предавала ему частицу своей неистраченной энергии.
Вот и теперь, слыша несмолкаемый басовитый рёв Салата, Василий стал похлопывать большой корявой ладонью по прямой, как стрела, спине быка, по его узкому мускулистому тазу.
– Будя, глупыш, будя, надорвешь хайло!
Бык чуть изогнул неповоротливую шею в сторону скотника и замолк. Он облегченно пыхнул раза два воздухом из груди, так что мягкие стебли зелёнки в его кормушке зашевелились. Бледно-розовым кончиком языка он начал облизывать ноздри, охваченные блестящим железом кольца.
Это облизывание чуждого ему инородного тела шершавым языком бык делал постоянно, видимо кольцо вызывало зуд в носовой перегородке. Кусину было жалко Салата. Когда нужно было подводить быка к корове, то к кольцу вдобавок для страховки прикрепляли двухметровую палку. Временами звали Кусина. Тот никогда не брал палку, не прикасался к кольцу, а вёл быка только за широкий ременной ошейник, охватывающий толстенную, безволосую в этом месте шею Салата.
Кусин по-бычьи сделал шумный выдох и отошёл от быка, косолапо расставляя ноги и уже не опасаясь ненароком наступить сапожищами на мельтешивших по проходу серых «шустриков». Крысы перед ним разбегались в стороны, к ногам коров и к кормушкам.
Крысиная популяция между тем вновь осваивала привычное место обитания. Несмотря на солнечный свет, пробивающийся сквозь частые переплеты маленьких окон коровника, они с воинственным писком, по-кроличьи подбрасывая зад, в разных направлениях пересекали центральный проход коровника. У многих из них глянцевитые глаза чуть ли не вылезали из орбит, шерсть за ушами топорщилась, и они уже не «целовались» нежно друг с дружкой, а выясняли отношения с такими же серыми, но пришлыми «чужаками». Даже маленькие, остроголовые, ещё не успевшие потерять бархатистость своей сизой шкурки, но по праву рождения, «прописанные» на ферме крысята, кусали незваных пришельцев с яростью, прогоняя их.
Намётанный глаз Кусина без труда различал «своих» крыс и крыс чужой стаи, приблудных. Те старались быть ниже ростом, распластывали в стороны, по-лягушачьи, задние ноги, прижимались животами к бетонному полу, словно хотели подольше задержаться в коровнике. Они даже не огрызались на укусы хищников из банды Шишиги.
«Тут не Шишига виноват! – подумал Кусин. – Чужие «заразы» сами прибежали на ферму без его команды…»
Растерянный Кусин топтался на месте, мотая во все стороны кудлатой головой. Он не знал, что ему делать…
С молокозавода, куда ферма поставляла свою продукцию, скоро выставили солидный счёт за неустойку. Бухгалтер Пасков, покровительственно взглянув на обступившей его шумный «животноводческий персонал», своим обычным писклявым голосом, не терпящим возражений, приказал послать за Кусиным, чтобы уговорить того снова активизировать, как он выразился, охотничью деятельность, или даже возглавить бригаду бомжей из райцентра для механической ловли грызунов.
– Поставим сразу под окнами нашей конторы пять пожарных бочек с водой и тем самым капитально решим вопрос! – бодро заявил Пасков неугомонным дояркам и воинственным жестом, как бы засучивая рукава, поправил нарукавники.
– Ещё чего, так уж прямо под окнами! – строптиво вздёрнула носик младшая бухгалтерша Нина, заёрзав на своём стуле.
Управляющий, по-видимому, очнулся от своих сумбурных мыслей. Ладная его фигура загородила весь проем двери бухгалтерского кабинета. Качнувшись, наклонив по-бычьи лобастую голову, Альберт Гаврилович, шагнул в кабинет бухгалтера и, как пловец брасом, обеими руками раздвинул кружок галдевших доярок.
– Сейчас же прекратите вы все, чёрт возьми, … болтовню! Тоже мне, экономисты! – неожиданно для всех вспылил излишне уравновешенный Альберт Гаврилович и, подойдя к столу бухгалтера, хлопнул по его бумажным счетам тяжёлой ладонью.
Молодой управляющий, всё время находившийся, как говорили в колхозе, «под каблуком» Паскова, на этот раз осмелился не послушать самоуверенного бухгалтера, своего подчинённого. Следуя пословицам: на беду и курица петухом поёт, или, когда вода доходит до подбородка, все начинают плавать, он без колебания потянулся длинной рукой к телефонной трубке и набрал городской номер:
– Фирма Аратос? Срочно присылайте представителя в Васютино для заключения договора на дератизацию молочно-товарной фермы! Да! Да! Авансирование гарантируем…