1.
Прищуренный взгляд человека, который постоянно всматривается в окружающие его формы и моментально оценивает, когда нужно ухватить, чтобы получилось вкусно. Лучевые глубокие морщины от уголков глаз - это еще и следы улыбчивости. Пусть частой, но застенчивой улыбки того, кто не привык быть на виду, кому уютнее находиться в самой глубине среды, откуда естественнее фиксировать ее жесты и завихрения. И говорит-то он, словно стесняясь, одними только губами. Но при этом его персональные фотовыставки становятся явлением в культурной жизни Перми, а многие снимки стали классикой пермского фотоискусства. Возможно, таким и должен быть фотохудожник.
Для сравнения: Живописец – это демиург, создающий каждый раз новую Вселенную, свой собственный новый мир. Он является Создателем и самодержавным диктатором Творимого, а любой его мазок – это новый закон в обретающем на глазах формы мире. И мазков этих в процессе творения сотни и тысячи. А фотохудожник – это фиксатор и исследователь данности, в которую он погружен. Он отображает единую и единственную для всех нас Вселенную. Он пытается нащупать, вскрыть и проявить ее законы, подобия и противоречия, то есть наиболее точно выразить ее суть – сердцевину Бесконечности, которая скрыта иногда в самом мизерном, порою незаметном.
«Фотохудожнику, - как признается сам Валерий Амотник, - чтобы найти образ приходится, делать очень-очень много кадров. А потом уже из них отбирать тот, единственный. Каждый кадр для – это как для живописца мазок». Из этих бесконечных «мазков» и складывается огромное полотно, создаваемое фотохудожником всю его жизнь. Причем только наиболее удачные из них становятся настоящими «мазками» – открытием невидимых связей. Остальные просто забраковываются как негодные, не несущие в себе нечто. При этом с каждым годом поиска у настоящего фотохудожника подобных осечек становится все меньше и меньше, зрение обостряется, интуиция утончается, приходит мастерство.
А еще отличие настоящего фотохудожника, от простых фиксаторов окружающих форм, какими является большинство бытовых или газетных фотографов, в том, что с каждым снимком он стремится достичь необъяснимую словами гармонию, когда даже пустяковая деталь быта вдруг начинает звенеть, мерцать и передавать душе зрителя какую-то пронзительную вибрацию. (Катарсис?) Поставленная в единственно возможный ракурс, она должна стать отображением всего закона мировой красоты и цельности, что достижимо только через обостренную интуицию, находящую единственно верное соотношения всех изображаемых элементов – художественную композицию. Зачатки этого дара - врожденные, это как бы постоянная связь с чем-то непроговариваемым, но ощущаемым (можно определить его, например, как Дао – Первопричина). Впервые они проявляются в детстве, когда при взгляде на что-то такое где-то внутри вдруг вздрагивает и начинает щемить. Только не каждый оказывается способным развить это. Более удачливые и упорные с опытом всматривания, поиска, в общении с близкими по духу, развивают и проращивают эти зёрна. Тогда и проявляется в фотографе Художник, Мастер. Так это было и с Валерием Амотником. Кстати, «амотник» в переводе с латышского языка и означает – мастер, умелец.
Родился он в Мурманске 10 декабря 1939 года. Отец – Юлий Амотник – латыш из-под Риги – по каким-то своим делам оказался в довоенной Костроме. Туда же приехала и мама, коренная костромичка, к своему отцу – Никифору Ивановичу Королеву – выходцу из села в Костромской волости. Перебравшись в город, тот переквалифицировался в портного и обшивал всю провинциальную знать, став настоящим художником своего дела. Костюмы его сидели как с иголочки. От заказов не было отбоя.
Встретившись в Костроме, родители перебрались в Мурманск, где мама работала на пошиве морской формы. Участвовала она и в организации полярных экспедиций, даже лично знала их руководителя героя Советского Союза, начальника Главсевморпути Ивана Дмитриевича Папанина. А отец Валерия, по словам матери, не плохо рисовал и играл для себя на флейте…
Но не успел Валерий родиться, как началась финская война. Юлий Амотник попал на фронт, хотя работал лекальщиком по металлу и имел бронь. Он прошел через все ужасы финской, когда в окопах заживо замерзали целые подразделения, а вернувшись говорил матери: «Да, Наденька, ты даже не представляешь, что это на самом деле такое»… Но тут - новая война, Отечественная, и старший Амотник опять призван. с неё он уже не вернулся… Когда Валерий говорит об этом, он как бы спотыкается, замирает, и голос его становится тихим-тихим… Вечная память…
Остались они одни. Помог брат матери Владимир. Во многом именно он и повлиял на судьбу племянника. Брат перевез их обратно в Кострому, где не свистели снаряды и было не так голодно. Семья была большая и дружная. Братья мамы тоже попали на фронт, но выжили. Первый - Виктор - был артиллеристом. Когда его часть попала в окружение, своим юмором он поддерживал боевой дух. Владимир служил в морфлоте в береговой радиолокации.
Из военного времени Валере запомнились идущие по дороге на Москву войска, особенно конница. Еще из его детской памяти часто всплывает, как он просыпается , раскрывает глаза и видит: на большом семейном столе женщины шинкуют капусту… Или как бегали на гору за земляникой и однажды малыш нанизал на соломинку бусы из ягод и принес бабушке. Она была в восторге и умилении: «Ой ты, милый внучек! Давай-ка, я тебе молочка налью!» – что тоже сильно запало в детскую память… Трагического в этих воспоминаниях нет – всю войну жили сносно...
После Победы дядя Володя, человек очень активный, которого где только ни носило, завербовался в Калининградскую область, в недавнюю Восточную Пруссию, сначала служащим в банке, потом управляющим. Переманил он туда и мать Валеры гарантией работы, с которой в Костроме тогда стало сложно, и возможностью получить жилье. Было тогда Амотнику лет семь. Что особенно поразило мальчика на новом месте – это стоящие мертвые дома, целые улицы. При бомбежке пробивалась их крыша, и так до самого основания. А при ударе артиллерии дома пробивало под углом… Идешь по улице – а вокруг эти призраки, с черными окнами, как глаза… При сильном ветре дома начинали выть, гудеть, стены их качались и падали. Солдаты во избежание несчастных случаев влезали на стену, обвязывали тросом и валили тягачами. А когда-то это были красивейшие старинные города, застроенные в последствии «хрущебами».
Занесло Амотников сначала в Советск (исторический Тильзит) с известным мостом через Неман (Нямунас), много раз проходил по этому легендарному мосту школьник Валера к своим литовским друзьям. А в довоенном немецком банке все сейфы стояли нараспашку, и полы комнат были сантиметров на двадцать усыпаны старыми немецкими марками, ненужными здесь никому. По ним просто ходили, и они хрустели под ногами…Вспоминает он и немецких военнопленных, мостивших большую площадь, а во время передышки достававших из своих портфелей молоко и хлеб. У мальчика не было к ним никакой особой ненависти…
Так как жил Валерий с матерью, воли было хоть отбавляй. Рос он как дитя природы и улицы. Лазал с приятелями по подвалам, собирая оружие, патроны, пистолеты, дружил с военными, ходил к ним в часть в кино. Официально проход был закрыт, но если разогнаться и проскочить КПП, то уже не ловили. Так ватагой и ходили. Именно с тех времен, как считает Амотник, от воспоминаний о разрушенных, поросших лишайником стенах, обветренных и пробитых пулями, об искореженном ржавом железе и о торчащей гнутой арматуре и идет его сегодняшний интерес к съемке фактуры, к фотоабстракции, что так отличает Валерия от других пермских фотохудожников: «Когда-то это запало в душу и сейчас как будто отзвук. После того детства я сегодня словно пришел к периоду другого детства».
Интерес к фотографии берет начало тоже с той поры. У друга Амотника был старший брат, который имел фотоаппарат «Киев» и был большим любителем съемки (позднее он работал корреспондентом в «Калининградской правде»). Дома у него была фотолаборатория. А места-то вокруг живописные – озера. Он брал младших с собой, рассказывал им о фотографии, показывал на примере что к чему, использовал в качестве моделей, а потом просил дать оценки снимкам. Он мастерски прорабатывал фактуру и любил экспериментировать, например снимая против света. Чем и заразил, так сказать, привил вкус. Хотя первую чисто свою фотографию Амотник сделал только спустя много-много лет...
Повезло Валере и со школой, расположившейся в отличном здании бывшего нацистского учреждения. Просторные классы, большие окна, коридоры, выложенные кафелем, широкие витые лестницы с красивыми перилами. Огромные актовый и спортивный залы. И замечательные преподаватели со всего Союза. Класс у Валерия оказался активный, спортивный, художественный. Часть ребят, в том числе и сам он, рисовали, оформляли стенгазеты, готовили праздники. Один пел басом, другой играл на скрипке. А преподаватель физкультуры – на трофейном аккордеоне. Он-то решил организовать ансамбль. Валере выпала роль гитариста, и как только он взял гитару, то сразу же почувствовал – может. Эта «джаз-банда» выступала на школьных вечерах, которые проходили каждую субботу. Их стали приглашать и в другие места… Кстати, одной из одноклассниц Амотника была будущая актриса Светлана Светличная. Она уже в те времена вела себя как звезда – не подступить. Любила сцену, декламировала стихи... То есть в классе преобладала творческая среда, которая формировала приоритеты и отношения.
Когда Амотник учился в 10 классе, сосед-офицер, заядлый охотник, стал частенько брать его с собой. У него была гончая собака. Вставали они рано утром и еще в темноте шли по пустынному городу, выходили на озера... Светало... Сосед отпускал собаку, и та начинала бегать кругами... Но вдруг замирала и тихо подавала высокий звук: «Ай!» Потом поднимала зайца и гнала его. «Ай!-Ай!-Ай!» - слышалось все ближе. И вдруг из кустов в трех метрах вылетали одновременно заяц и собака, даже непонятно, в кого стрелять. А лисицу она гнала с другим звуком, пониже и пореже. Но Амотник не стрелял и на вопросы соседа говорил: «Красиво ведь, такой ладный зверь!» От этих вылазок, считает Валерий, пробудилась его любовь к природе и к путешествиям, к тому же, по гороскопу он «стрелец».
2.
Из армии Валерий в 1964 году приехал уже в другое место. Потому что на прежнем стали возникать проблемы с устройством на работу (производства не было, только бумажный комбинат). А на Урале как раз в эти годы начался промышленный бум, требовались кадры. Взбаламутил опять неугомонный дядя, который уже успел перебраться в далекую Пермь. Определенного призвания в те годы Амотник для себя не видел, ему было интересно все: путешествовать, рисовать, заниматься музыкой и спортом. На чем-то одном он остановиться не мог. Но надо было как-то зарабатывать, и пошел он на завод в МКБ (теперь «Пермские авиадвигатели») прибористом. А прежние увлечения остались для души: Валерий завел этюдник и, уходя из города, отдыхал сердечно. Ему доставляло удовольствие смешивать краски, находить сочетания цветов, достигать гармонии между ними.
Со своими юношескими этюдами пришел Валерий в изостудию при бывшем Дворце им. Свердлова. Руководил ею известный в городе художник Виктор Федорович Кузин. Этот приход в чем-то определил внутренние ориентиры Амотника на ближайшее десятилетие. Валерий тогда много писал маслом и был активным участником всех студийных выставок. А на самой первой выставочной работе была изображена… грязь… Правда, по словам друзей, грязь эта выглядела настоящим цветком, настолько живописна была эта светящаяся цепочка луж. Уже тогда у него проявилось стремление увидеть красоту в совершенно неожиданном, в том, на что другие не обращают внимания. Это является особенностью и сегодняшнего Амотника-фотохудожника…
Но время шло. Уже появилась семья, надо было как-то реализоваться и профессионально. Здесь посоветовали знакомые: «Ты, - говорят, - рисовать умеешь, и к строительству тебя, вроде бы, тянет, а почему бы ни пойти в архитектурный техникум?» Ближайший архитектурный ВУЗ был в Свердловске, и для семейного человека это казалось уже чем-то далеким. Поэтому Валерий решил: «Действительно, а почему бы и ни техникум? Что нам стоит дом построить». Учился он на вечернем и работал, и при этом не оставлял живопись. Изостудия к тому времени уже распалась, но Амотник продолжал как когда-то ходить на этюды в одиночку.
Стояли 70-е годы. По распределению он попал в Граждан-проект, но проработал там недолго: архитекторам платили очень мало, а надо было содержать растущую семью. Так перебрался Валерий на телефонный завод в бюро эстетики - дизайнером. Занимались там перепланировкой помещений, разрабатывали проекты, оформляли транспаранты и плакаты для демонстраций. Именно здесь Амотник навсегда распрощался с живописью, организовав прощальную выставку-продажу своих этюдов. Продавал по дешевке, и все было сметено разом. Практически ничего не осталось…
А фотографировать он начал достаточно поздно, лет в 30, примерно, в конце 70-х, когда родственники подарили первый фотоаппарат «Зоркий-5», чтобы он снимал на память портреты своих детей. И вот как-то, спустя определенное время и уже приобретя «Зенит» с телевиком (объективом), Амотник фотографировал однажды на соревнованиях. Здесь на глаза ему попала очень красивая девушка и чем-то поразила... Она стояла, подняв воротник… И взгляд у нее был какой-то необычный… Валерий сделал кадр… А когда дома стал печатать портрет и положил фотобумагу в проявитель… вдруг увидел, как с листа на него смотрят красивые выразительные глаза… Потом за ними постепенно появился весь облик… Это явление красоты из ничего так потрясло Валерия, что в душе что-то всколыхнулось, потянуло, защемило… Тогда-то он и осознал, что будет делать портреты и посвятит этому всего себя. «Если обычный снимок вдруг начинает эмоционально действовать на тебя и на других, если он вызывает дрожь внутри – это уже искусство. Здесь своеобразное наложение амплитуд – тройной резонанс: 1. восприятие ситуации или состояния фотографом – 2. картина как запечатление этого через усиление, акцентацию – 3. зритель (если он способен, конечно)…» Так появился фотохудожник. Это стало его образом жизни.
У каждого, начинающего продвижение по пути открытий в искусстве, в определенный момент возникает желание найти себе подобных, единомышленников, чтобы понять, прежде всего, себя, свою точку на оси координат. Амотник знал, что в Перми есть известные мастера, например, Чувызгалов. Особенно хорош он был в циклах на деревенские темы. В сюжетном драматизме его работ словно бы исследовалось противостояние хорошего и плохого в повседневности, но среди этого быта вдруг что-то цепляло и выводило за его… А у Валерия к тому времени уже накопились свои наработки, поэтому он решился показать их и попросить совета у мэтра. Но Чувызгалов был краток: «Мне некогда! Вот есть такой – Бабушкин. Иди к нему». А Бабушкин тогда как раз вел ФОП (факультет общественных профессий) в Институте культуры. У него были хороши архитектурные пейзажи: одушевленные, звучащие, своего рода фото-стихи, а еще – тонкие психологические портреты. Бабушкин говорил: «Я фотографирую не все, что вижу, печатаю не все, что фотографирую, показываю не все, что печатаю»… Посмотрев на работы Амотника, он сказал: «Ладно, ходи». В дальнейшем они стали тесно сотрудничать, подружились. Их объединили общие пристрастия, взгляды на искусство. К тому же Бабушкин тоже рисовал. Совместно сделали они выставку в Институте культуры. Потом с благословления друга-учителя Валерий вышел на городской уровень, приняв участие в большой выставке. Его заметили. И сам Чувызгалов вручил диплом «С удачным дебютом». Так вошел Амотник в круг городских фотохудожников, а потом и в народный фотоклуб «Пермь», который был создан Чувызгаловым.
В те времена фотография в Перми была очень значимым искусством. Хотя городские власти относились к ней, по словам Амотника, «как к бельму в глазу». Причины здесь в том, что с одной стороны фотография – это, безусловно, искусство, а с другой - обличающий документ, вскрывающий, что «не все спокойно в Датском королевстве». Некоторые фотоработы неприглядно обнажали действительность, срывая показушные декорации, выносили всю подноготную… Часто сверху поступали указания снять ту или иную работу. Доходило до того, что закрывали целую выставку. Но, несмотря на это в фотоискусстве СССР 80-х годов Пермская школа фотографии занимала значимое место. В то время в стране действовала так называемая «Фотографическая орбита»: крупные города, где работали сильные фотоклубы. Они обменивались между собой выставками, которые ходили по кругу: Москва, Питер, Рига, Таллин, Горький, Омск, Томск, Пермь… и пр.
Что же можно выделить как особенность именно Пермской школы фотографии: это мощные бытовые сцены, будоражащие душу, это глубокие, яркие портреты. «Сейчас, – по словам Амотника, - пермская фотография стала несколько слабее. Все ударились в формальность и потеряли тот дух». Члены клуба также отсылали свои коллекции и принимали выставки из других городов. Глядя на них, Валерий невольно думал: «Е-мое, какие классные работы! Зачем я свою лажу отослал-то». (Он всегда был очень критичен к себе, и до сих пор ему кажется, что его работы уступают другим по глубине и оригинальности)… Но вот возвращалась выставка, а с ней приходили и отзывы, где отмечали ряд работ в том числе и его. Или же приходил каталог, где говорилось, что всего оценено 2800 работ, но отобрано лишь 200, в их число попадали и его фото. Это давало стимул. Всего Амотник принял участие в 28 международных выставках: в Испании, Чехословакии, Латвии, России, Грузии, Великобритании.
Кроме всего прочего, пермские фотографы, чтобы общаться, обмениваться опытом, проводили на природе своеобразные мастер-классы, наподобие пленера. Туда привозили свои коллекции. Днем фотографировали, а вечерами разбирали работы друг друга. Это была хорошая учеба и развитие вкуса. Ведь когда работает мастер, а ты смотришь, как он это делает, на что он обращает внимание – то поневоле начинает оттачиваться и твой взгляд. «А если ты можешь композиционно выстроить кадр, то этих кадров вокруг немерено. И ты обязательно найдешь свой», – говорит Валерий. Так набирался опыт, и уже другие начинали смотреть на Амотника как на мастера, копировать его манеру. Сегодня уже его работы вдохновляют и подталкивают к творчеству…
Но когда собираются вместе сильные творческие индивидуальности со своими взглядами, то начинают возникать противоречия. Одному нравится одно, другому другое. После ухода с председательства Чувызгалова, его место занял Бороздин со своеобычным, не всеми принимаемым взглядом на фотоискусство. Тогда из клуба выделилась группа четырех - «Квадро». Квадровцев объединяло общее настроение: им нравились портреты, натюрморты, постановки, ню; и стремление запечатлеть бытие города в жизненных сценах. Лидер группы Сергей Товстоногов нашел площадку на Советской-8. Это был заброшенный закуток. Своими руками ее привели в порядок, вывезли не одну машину мусора. Оформили здесь мастерскую и небольшой выставочный зал. С первой же выставки потянулась сюда ниточка любителей фотоискусства. Началась активная творческая жизнь. Квадровцы списывались со свердловчанами, челябинцами, обменивались выставками, приглашали художников-живописцев, например, несколько раз на Советской-8 выставлялся Вячеслав Смирнов. Завсегдатаи с нетерпением ждали новых выставок и переэкспозиций, звонили, спрашивали. Приезжали гости из других городов. Все горели… Но погиб Сергей Товстоногов. Сначала его пытался заменить Селиверстов... И тут, к сожалению квадровцев… пришло время Перестройки… Этот уголок культуры, которых не так много было в Перми, понадобился сильным денежным людям, которые забабахали непомерную, все более возраставшую арендную плату. Ее фотохудожники платить не смогли, пришлось им уйти. «Квадро» стало историей пермского искусства. Члены группы потихонечку вернулись в фотоклуб. Здесь Амотник состоит до сих пор. А с 1991 года он вступил в Союз фотохудожников России.
Можно много говорить о его работах, разбирая каждую, но для этого недостаточно места. В целом хочется отметить, как особенность его авторского стиля, любовь к теплым тонам, мягкий юмор, иронию, символизм, метафоричность, аллегорию, психологизм, недосказанность, притчевость, теплоту и сердечность… Хотя сказать так – не сказать ничего. Но, думаю, читатель сам сможет разглядеть все это в опубликованных здесь работах.
Амотник-художник способен найти прекрасное в самом тривиальном и убедить в этом зрителя. Даже пейзаж или какая-то бытовая городская деталь, даже смятое на свалке железо могут превратиться у него в иносказание, в образ. При этом Валерий – человек увлекающийся новым. Появился компьютер – и для него это стало новым средством выразительности. Он просто не может не применить, не освоить, что-то свое. Пускай с точки зрения критики он делает это вроде бы «во вред себе». Но для него здесь важен сам процесс, важно испробовать все самому и понять, что приемлемо, а что нет. Он экспериментирует с цветами, с разрешением, приближаясь здесь к всегда интересовавшей его фактуре, к абстракции. Амотник пытается через это сочетание, через контраст форм и цвета передать определенное настроение, состояние, эмоции. В конце концов, он просто получает от этого удовольствие сам и втягивает в эту игру зрителя.
Сегодня Валерий Амотник снова вернулся на «Пермские авиадвигатели», как бы замкнув круг, но при этом уже на другом уровне. Ведь теперь работа его уже напрямую связана с призванием. Он - штатный фотограф, фотокорреспондент, хроникер. Не обходится ни одного заводского мероприятия без участия Амотника. И если сначала работники реагировали на появление человека с фотоаппаратом не всегда положительно, то теперь они знают – Амотник сделает все в лучшем свете, мастерски. Ведь приятно, что ни говори, увидеть свой хороший фотопортрет на обложке солидного центрального журнала, которые охотно публикуют работы мастера. И пусть, как иронизирует сам Амотник, в настоящее время больше приходится фотографировать металл, детали, агрегаты, но и к этому, вроде бы скучному, делу он подходит как художник, играя и проявляя в привычном неожиданные образы, пытаясь проникнуть за плоскость фактуры, найти в ней красоту.
Так, например, недавно дали ему задание снять определенный тип деталей. Когда же дизайнер увидел готовое фото, он воскликнул: «Да ведь это же целый город!»… И, по-моему, это здорово, когда из банальности прорастают фантастические города. Может быть, если мы все когда-нибудь научимся такому подходу, то жизнь наша будет течь не среди функций и финансовых операций, а в мире воплощенных чудес.