Мама моего отца, Матильда Яковлевна Брайнина, была еврейкой, и хотя это обстоятельство сильно не скрывали, говорить об этом вслух тоже было не принято в силу некоторых особенностей нашей страны. Отец Матильды, Яков Брайнин происходил из богатой семьи купцов первой гильдии, живших вне черты оседлости в Ярославле и владевших предприятиями и заводами в Ярославской губернии. В молодости он влюбился в бедную девушку, Полину Абрамовну Маневич, родом из Витебска и женился на ней вопреки воле родителей. Брайнины считали этот брак мезальянсом и не общались с невесткой до самого рождения дочерей – Берты, Розы, Фаины и моей бабушки, Матильды. Судьба оказалась жестока к Якову и он умер до революции очень молодым, чуть ли не в 28 лет, оставив жену одну с четырьмя детьми. После его смерти Брайнины стали помогать Полине воспитывать дочерей. Полина же оказалась очень незаурядной женщиной: гордой, трудоспособной и волевой. Она чуть ли ни одной из первых женщин в России закончила курсы дантистов и стала работать зубным врачом. До революции у неё была большая квартира в Ярославле, где она вела приемы, а после революции - частный врачебный кабинет в Москве на ул. Фрунзе (теперь Воздвиженка). В итоге сумела не только вырастить дочерей в относительном благополучии, но и обеспечила им хорошее образование.
Матильда в гимназические годы считалась первой красавицей Ярославля. В детстве она говорила: «были у мамы четыре дочери, трое – ничего себе, а четвертая – Матильда-красавица». Так же, как и две старшие сестры, она окончила медицинский факультет в Москве, была врачом-психиатром, кандидатом медицинских наук. Жизнь её сложилась непросто. Она работала в Институте судебной психиатрии им. Сербского, откуда в конце 40-х годов её уволили в связи с тем, что имела родственников за границей. Она пыталась протестовать, но её убедил успокоиться муж сестры Абрам Борисович Топчан, чтобы не вышло хуже, так как, по тем временам, её легко могли арестовать. 15 января 1934 года у неё родился сын Виктор, на котором она сосредоточила свою любовь и внимание.
Виктор рос красивым, смышленым и озорным мальчиком. Жили они в Москве на Петровке, время было послевоенное, жестокое, о котором Владимир Высоцкий замечательно написал в «Балладе о детстве» – помните:
…Сперва играли в фантики,
в пристенок с крохоборами.
И вот ушли романтики
из подворотен ворами.
У Виктора, конечно, жизнь сложилась совсем не по этой балладе, но дружил он с разными мальчишками во дворе, и был своим в этой компании послевоенных сорванцов. О юношеских шалостях он, по-моему, никогда не жалел, за исключением одного случая, о котором однажды поведал мне со стыдом. Дело в том, что когда он стал покуривать и выпивать, он унес без спроса из маминого дома какие-то книги и продал их. Это, конечно, вскрылось, и он на всю жизнь запомнил свой проступок и сохранил чувство вины. В результате он вырос кристально честным и щепетильным человеком, и не то что не претендовал на чужое, но и очень часто стеснялся и отказывался брать даже то, что ему принадлежало по праву.
Среди приятелей школьных лет отцу особенно близки были двоюродные братья – Шурик Брауде, сын Берты, и Боря Топчан, сын Розы. Любовь к ним он сохранил на всю жизнь. Шурик был отличным футболистом, заводилой и остроумным человеком, однако, учился весьма неважно. Они с отцом как бы дополняли друг друга. Шурик вводил отца в круг уличных мальчишек, помогал ему преодолевать природную застенчивость, учил драться, постоять за себя. Он ставил отца на ворота, велел бросаться в ноги за мячом, и отец выполнял эти наставления бесстрашно, как одержимый. Вместе с тем отец с 8-го класса подолгу засиживался за уроками. Когда пришло время поступать в институт, у Шурика возникли проблемы с подготовкой к экзаменам по английскому и химии. Отец, который учился блестяще, не долго думая, сговорившись с Шуриком, пошел вместо него на экзамены, представился Александром Брауде и сдал экзамены на «отлично». Так Шурик поступил в институт, где впоследствии немало удивлял преподавателей несоответствием своих знаний тем, которые «он показал» при поступлении. Вот об этом своем проступке отец никогда потом не жалел, так как считал, что помочь любимому брату и товарищу было важнее.
В начале 50-х годов, в разгар борьбы с космополитизмом, по Москве распространились слухи о предстоящих еврейских погромах и последующем выселении евреев в Сибирь. Отец, хотя не считал себя евреем, решил быть вместе с двоюродными братьями до конца. Вместе они раздобыли где-то пистолет (1) и сидели в московской квартире, готовясь отстреливаться, если за ними придут. Слава Богу, никто не пришел, и история эта закончилась благополучно. А могла ведь закончиться совсем по-другому.
У меня были шансы не появиться на свет и по другой причине. В начале войны маленького папу вместе с детским садом эвакуировали в Татарстан, под Чистополь. Там он заболел крупозным воспалением легких и, поскольку необходимых лекарств не было, оказался на грани смерти. В это время в Чистополь с другими членами Союза писателей приехала его тетка Берта, ставшая известным литератором. Случайно, от знакомых она услышала, что какой-то московский мальчик из эвакуированных умирает, и выяснив, что это её любимый племянник каким-то чудом, через свои связи, сумела достать сульфидин, редчайший в то время препарат, и папу спасли. Так он родился во второй раз.
В день папиного 70-летия на даче под Москвой принимали гостей. Я тоже прилетел из Америки. Было весело, шумно, много шутили, пили. А когда под утро все гости ушли, и мы остались вдвоём, отец вспомнил и об этой истории в Чистополе, и о пистолете, и о многом другом. И еще рассказал, что когда он был в эвакуации, он жил с няней «бабушкой Прасковьей», простой русской женщиной, которую он очень любил. Время было страшное, немцы рвались к Москве, и казалось, что еще чуть-чуть, оборону прорвут, немцы пройдут наверх по Волге в Казань, и тогда все погибнут. И няня, которая была женщина верующая, научила папу молиться, тайком, так как в семье все были атеистами. И он молился вместе с няней, чтобы немцев разбили, чтобы враг отступил. А когда немцев действительно разбили под Сталинградом, он поверил в Бога, и с тех пор всегда к нему обращался за помощью в самую трудную минуту, и в Чернобыле и в Бельгии, когда он чуть не умер от инфаркта. «Понимаешь, – сказал мне отец, – это был именно православный Бог, так как бабушка Прасковья была православная».
На фотографии: Виктор Кабанов на катке Динамо, Москва, конец 40-х.
(1) Возможно, это был пистолет А. Б. Топчана, который был крупным государственным деятелем, но в тот период борьбы с «космополитами» был уволен со своих постов.
Глава из "Повести о Настоящем Отце"
(Впервые опубликована в книге: Академик Виктор Александрович Кабанов. Человек, ученый, эпоха / Составитель проф. А.В. Кабанов. — Москва: Физматлит, 2014. — 275 с. + 48 с. вклейка с. — ISBN ISBN978-5-9221-1537-7)