Пан Чижик хотел любить и быть любимым. Но вечно ему не везло, и что-то мешало. И все он пытался усмотреть за цепью случайных событий и тяжких неудач первоисточник, и, словно во сне, видел он густую тень за ночными деревьями, и следы на мокром снегу, и будто слышал знакомый смех из темноты – но все не мог понять и терялся, и сон закрывал неясные свои ходы, но оставлял смутную тоску и пустые догадки.
Пан Чижик был романтиком и писал рассказы. Писал и мучился, и разрывал его изнутри скудный талант, но приносил облегчение, и его несло по широкой воде, и шумели сосны, и прекрасные девы, шелестя одеждами, выносили вино, и воины одолевали змея, и раскалывались горы надвое, а черный лес расступался, скрывая бегство влюбленных, и после злая мачеха, нависая горбатой тенью над кипящим котлом, чахла и, зайдясь чахоточным смехом, погибала, и чары ее исходили на нет.
Он жил и дивился, насколько тонка струна из его нутра к миру снаружи. Он хотел любить и быть любимым, но каждая попытка к любви оборачивалась смертной мукой, истязая его и коробя каждый сустав и каждую мышцу. Пан Чижик заставлял себя заводить знакомства и ходить на свидания. Он уговаривал себя быть любезным и соглашаться на любые связи. Он говорил себе, что одиночество не доведет до хорошего, что цель его проста и понятна – быть как все, найти себе пару. И пусть это так тяжело и бессмысленно – ничего лучше никто не придумал.
И Пан Чижик неустанно писал сообщения и договаривался о встрече. И был со всеми любезен. И мало пил на свидании, чтобы не выдать себя, и заводил только поверхностные разговоры, чтобы никого не оскорбить, делал комплименты, мило улыбался. Словом, был во всем приятен. И даже начало ему казаться, что он будто предал себя, что весь он фальшив и гадок. И его естество подорвано, и кожа его стала панцирем, и сквозь нее не проступает ни одна его истинная жилка. А после - верная смерть, и видел он себя уже со стороны; и видел русые волосы, и тонкие пальцы, и высокий лоб, и все это отдавало горечью и гнильцой, и бледное тело его распадалось на части, и отчаянный вздох исторгала его кифозная грудь, и волна тошноты заслоняла собой всякое зренье и звала на стылый воздух – наружу – где нет причин улыбаться и быть любимым.
Пан Чижик все меньше видел смысла в своих поисках. Но спасали рассказы и сильные воины, и юные девы. И черный лес обнимал, и росла ольха по озерам, и молчали зимние деревья, но пели птицы, и рыдала выпь, и выл ночной зверь по странникам, будто они его дети, и качался ковыль на ветру, и старая ведьма читала молитвы и свергала людские судьбы, что идолы, и ходили тени по кругу от ее дыхания, и меркнул свет, и Пан Чижик пересекал пороги и под фонарным столбом закуривал сигарету, и ехал к маме пить чай – вот уж кто не предаст, и перед кем не надо быть любезным и корчить покорность и всякое подобие любви, и готовность к большому чувству.
Пани Голубка сытно кормила, но никогда она не щадила родных, и казалось ей, что вокруг враги, но чужие еще хуже: «Мне так тяжело, и никто меня не поймет. Вы все будто напрасные хлопоты, и все вы передо мной виноваты. Я всю жизнь положила на вас, и нет у меня ничего своего – все ваше. Все мои мысли и действия только о вас, и никто даже слова доброго не скажет. И так хочется иногда заплакать, и выть белугой и день, и ночь – целую жизнь проплакать, но я никогда не сдамся. Я донесу этот крест до конца. Пишите рассказы и сообщения, говорите, что я нехорошая, что я мешаю вам жить, что вы слова доброго от меня не слышали – мне все равно. Я буду копить деньги, я буду покупать дома, я буду готовить холодец и бурховицу, и мыть полы и наводить порядок. Я срать хотела на всех на вас. Вы слабаки и неудачники. Вы лишь бледное подобие человека. Я бы вас всех по лагерям отправила – будь моя воля. Я никогда не плакала больше пяти минут и не заплачу. Во мне сила, какой вам никогда не видать. Я похоронила родителей, и остались у меня только вы. Но кто меня защитит? Кто скажет мне, что не проживет без меня и дня? Как жить, если так тяжко? Я так люблю вас, но будто по наитию. Принюхиваясь к вашим головкам, я едва узнаю тот детский запах. И морщины утюжат лицо, и разрезают сны жирные карпы, и храпит муж за стеной, и старость близко, и скребут осенние ветки окно на кухне, и течет потолок. Но кто меня поймет? И равна ли ваша любовь моей? И что я без вас? И высок порог. И его не переступить, но занесена нога, и доедает ее артроз, и бессильны таблетки. И я все чаще вспоминаю папу, и говорил он, что жизнь прожить не поле перейти..»
«Я тоже тебя рад видеть» - только и сказал Пан Чижик.
И вдруг почудилось ему, что увидел он первоисточник. И густую тень за ночными деревьями, и следы на мокром снегу, и будто услышал знакомый смех из темноты. И тень над кипящим котлом разрослась и заполнила комнату. И услышал он молитву, что свергает людские судьбы, что идолы, и заходили тени по кругу от ее дыхания, и померк свет, и Пан Чижик ужаснулся – ему стали понятны все причины его неудач, и решился он на страшное.
Когда он принялся душить Пани Голубку, лицо ее будто просияло. «Икона», - только и подумал Пан Чижик.
Она покорно приняла свою судьбу, не отбивалась и вытянулась, что струна. Смотрела она с любовью, и слезы заполнили ее глаза. И напомнили они Пану Чижику глаза коровы перед забоем. Пан Чижик их видел однажды. И послышались ему все слова, что сказала Пани Голубка за целую жизнь, и оторопь охватила его, но сжал он пальцы еще сильнее. Слова, слова, унижение и восхищение, любовь, утешение в горе, поцелуи, нежные материнские руки, улыбка, морщинки вокруг глаз, карие глаза, «Я так люблю тебя, я так люблю тебя»..
Но мысль о свободе захватила Пана Чижика, и не смог он остановиться.
Когда все было кончено, Пан Чижик написал несколько сообщений и договорился о встрече. Намылся и причесался, надел все самое лучшее и даже вышел пораньше, чтобы не опоздать.
Он курил под тополями на углу и ждал. Пять минут, потом десять. Потом полчаса и еще сорок минут.
Никто не пришел.
Пан Чижик курил еще и еще. И никто так и не пришел..