Арсений иссяк. Уже второй час томился в душном кафе на двадцатом этаже московского небоскреба, отвечая на бесконечные вопросы журналистки. И девушка была милая, и имя у нее чудесное, но повторять все то же в тысячный не хотелось. Слушать он любил гораздо больше, чем говорить. Но с тех пор как, по замечанию одного критика, его игра на скрипке «подорвала само представление о классической музыке», он все реже мог насладиться собственным молчанием.
- У меня еще буквально пара вопросов, - просительно улыбнулась девушка, копаясь в блокноте. Кажется, он был ее журналистским дебютом.
- Юлия, я все понимаю. Спрашивайте сколько нужно… - мужчина постарался приветливо улыбнуться. Он не любил кого-то расстраивать.
Арсений взглянул вниз. Москва жила привычной суетой вечернего четверга. Поток людей огибал глыбы припаркованных машин и прорывался к метро. Закатное солнце разливало малиновое варенье по крышам и окнам домов, превращая бессердечный город в леденцовое королевство.
- Кто повлиял на ваше творчество? – журналистка отчаялась найти что-то стоящее в блокноте.
- Обычно я отвечаю Штраус, - улыбнулся Арсений. – Но, честно говоря, это ложь. Был другой человек…
- Расскажите... – в ее глазах горела мольба.
Арсений задумался.
- Придется начать издалека. Тогда мы еще жили в Рыбинске… Да, переехали мы только через три года.
- Простите, а это где?
- Рыбинск? Маленький городок в Ярославской области на берегу Волги. Я прожил там пять лет…
- Ага, я читала об этом.
- Мы жили в обычной хрущевке-пятиэтажке под самой крышей: я, мама, бабушка и отец, пока он не ушел… Хорошее было время… - Арсений прикрыл глаза. – Двор был большой, самый большой в округе. Квадратный… Его образовали четыре дома, как наш, и маленькая будка булочной. Между ними – огромный пустырь – раньше на нем стояли два деревянных дома, но их растащили – остался только огарок фундамента с крапивой и заросли кустарника. Мальчишки из досок сколотили ворота и пустырь получил гордое название Стадион…
Хороший был двор, дружный. Мужики, отстояв за пивом, играли в преферанс. Домино они манкировали по принципиальным соображениям. «Не интеллектуально!». Все - бывшие инженеры да токари высшего разряда. Попали под сокращение.
Помню много зелени, окраины стадиона то и дело зарастали какими-то чапыжами. Всегда обабуленные скамейки… И ветер, который врывался с Волги и разбрасывал по двору белье и запах свежего хлеба из булочной… Сладковато-уютный аромат пшеницы и заварного крема…
- И как все произошло?
- Как в лучших сказках: случайно, - Арсений улыбнулся. – В тот день я опять сбежал от бабушки и ее скрипки. Бабушка – инициатор всех моих музыкальных штудий. Мне еще пуповину не перерезали, а она уже решила, что из меня выйдет отличный скрипач. Тогда я не понимал, почему, но после ее смерти нашел стопку пожелтевших писем от Венечки – студента питерской консерватории. «Его музыка когда-то разорвала ее наивное сердце», а моя «терроризировала ее терпение»…
Я учился во вторую смену, и каждое утро бабушка заходила в мою комнату, молча клала передо мной скрипку, которая хранилась в ее секретере под замком, и уходила к себе. Ближайшее три часа я должен был «музицировать», периодически вздрагивая от стука в стенку – бабушка не переносила фальшь. К счастью, к концу первого часа она засыпала…
Как обычно, я едва дождался ее негромкого храпа – его наличие она всегда отрицала. Начал играть тише и, наконец, замолк. Посмотрел на часы: целых сто двадцать пять минут свободы. Скрипка легла на стол, а сам я на цыпочках пробрался в прихожую. Меня ждал мой личный акт неповиновения и любимое приключение – обыск карманов. Я был пухлым ребенком с красными от диатеза щеками. Мне запрещали есть сладкое и не давали денег. Но редко кто вытаскивает всю мелочь из карманов. Оставалось найти и взять несколько монет. Главное – удержаться и не взять все.
Улов оказался богатым. С пунцовыми ушами я схватил горсть монет и, прикрыв дверь, скатился вниз по лестнице. Свежий воздух ударил в лицо, а сто метров до булочной пролетели секундой. И вот я уже на скамейке в кустах Стадиона уплетаю первый эклер. Пьянящий вкус свободы и бунта.
На Стадионе мальчишки как раз начали новую игру. Им предстоял серьезный матч - наш двор против домов с красными балконами. Команда готовилась уже две недели, сотрясая двор гулкими отзвуками ударов. Позвали Митьку - юркого белобрысого мальчугана. Он считался футбольной звездой, потому что пять месяцев отходил в футбольную школу, пока его не забрали из-за денег. В воздухе висело напряжение. Мальчишки осторожничали и медлили. Я взялся за второй эклер.
«Музицируя», я часто открывал окно и наблюдал за матчами. Их громкие голоса и крики радости вливались в монотонную мелодию моих штудий и помогали скоротать время. Я бы никогда не решился присоединиться – верхом моих спортивных достижений была лечебная группа по физкультуре в школе, куда меня записала бабушка, напирая на сколиоз и возможную астму. Но с высоты пятого этажа я играл вместе с ними, гордился Митькиными голами и Сережкиными трюками… Иногда я даже мечтал, что могу дать им пару советов.
«Красные балконы» едва не забили нам гол. Ребята, ну вы чего?! Долговязый вратарь Пашка хватанул мяч в последний момент и теперь орал на команду. «Защита – дыра! Что пасть разинул?! Я за тебя играть буду?!» Он замахнулся на Виталика, но сдержался. Я нервно сглотнул, надо было купить газировку.
Вдруг сзади раздался легкий шорох. Я в ужасе оглянулся, боясь получить оплеуху от бабушки. Но в кустах никого не было. «Кошка, наверное». Я вытер губы от крема и вернулся к матчу. Митька как раз обводил громилу-капитана «Балконов». «Давай, давай, родненький!» Кулаки сжались, а живот скрутило от волнения.
В кустах опять зашуршало, и боковым зрением я увидел светлое пятно. Я вздрогнул. Передо мной стояла девчонка, тощая, немного чумазая и с исцарапанными коленками, но обыкновенная такая девчонка. В платье с узором из маленьких малинок, которое едва доходило ей до середины бедра. На голове - огромный чудаковатый бант, как на праздник. Она вытерла нос грязной ладошкой и по-свойски кивнула.
- Привет. Ты кто? – удивился я. Девочка выглядела чуть помладше меня, но держалась уверено.
Она пожала плечами.
- Ты потерялась?
Помотала головой.
- Ты здесь живешь?
Помотала головой и показала рукой за булочную – «Там».
- У тебя горло болит?
«Нет».
- Ты немая?
«Нет».
- Ты разговариваешь?
«Да».
- Скажи что-нибудь?
«Нет».
- Ты чего мне голову морочишь? – разозлился я.
Девочка пожала плечами и опустилась на скамейку.
- А зовут тебя как? – недовольно буркнул я. - Я Сеня. А ты?
Пожала плечами и отмахнулась.
- Маша?
«Неа».
Я задумался
- Аня?
«Неа»
- Да, как я угадаю? Эй, ты чего ешь мое пирожное?! - Не успел я оглянуться, а она уже отправила в рот мой последний эклер. – Я его купил на свои деньги, а ты съела!
«Да», - она довольно кивнула. - «Не переживай» - погладила по плечу. - «В булочной есть еще».
- Мне это нужно, а не еще, - надулся я, глядя на ее перемазанные в креме щеки.
«Не переживай. Я тебе вот что покажу», - и она достала из кармана маленького оловянного солдатика с отломанным мушкетом.
- Круто как! Где нашла? – я как раз просил такого у мамы. Их стройная армия стояла в витрине универмага и я ходил смотреть на них каждые выходные
«Там, в развалинах. Там еще такие есть».
- Не врешь?
«Нет. Я никогда не вру», - девочка гордо выпятила грудь.
- Пойдем, еще поищем, а? Мне тоже такого хочется… - жалобно проныл я.
«Хорошо».
Остаток моих двух часов мы провели в поисках солдатика. Юлька, для себя я решил, что буду называть ее Юлькой, оказалась гораздо проворнее меня, и без нее я бы свернул шею.
Мы так увлеклись, что я едва успел заскочить домой и привести себя в порядок. Зато в кармане я чувствовал приятную тяжесть от пяти почти целых солдатиков. Нашли мы, правда, только четырех. Но Юлька, когда мы прощались, отдала мне и своего. Я простил ей эклер и решил, что это начало большой дружбы.
Началось самое беззаботное лето моей жизни. Я сбегал от чуткого надзора бабушки и бежал к скамейке, где меня уже ждала Юлька. Она по-прежнему не разговаривала, но всегда приветливо улыбалась, когда я появлялся. Тогда мало кто радовался встрече со мной.
Юлька была неземной. Она показывала мне закоулки двора, о которых я даже не догадывался. Отвела меня к хромой кошке с шестью котятами. Они спрятались от людей в старом чемодане в бывшей сторожке – маленькие пушистые шарики.
Мы лазали в голубятню в соседнем квартале и часто бегали от хозяина, который обещал нам отодрать уши. Один я обходил голубятню за две улицы, то и дело оглядываясь, но с Юлькой был способен на все… Помню прелый запах помета, мягкость перьев и бешеный стук птичьего сердца. И как я решился? Я кормил ее сладостями и рассказывал бесконечные истории о семье и школе, а она вдумчиво слушала и кивала.
Однажды мне удалось улизнуть из дома под вечер. Отец с матерью опять скандалили, а бабушка закрылась в комнате. Я тихонько оделся и сбежал во двор. Юлька в одиночестве прыгала в «классики» на почти стершейся дорожке. Ее платье казалось розовым в лучах заходящего солнца.
- Привет! – крикнул я. – Меня отпустили. Пойдем гулять.
«Привет», - улыбнулась девочка. - «Я тебя ждала».
- Но я редко вечером гуляю.
«А я жду».
- Странная ты все-таки…
«Не знаю».
- Пойдем в развалинах что-нибудь поищем.
«Нет. Скучно. Пойдем на крышу».
- На крышу? Ты с ума сошла?
«Нет. Сам дурак», - она скорчила недовольную гримаску.
- Прости. На какую крышу?
«Твою!»
Она схватила меня за руку и потащила вперед. Я пытался сопротивляться, но она была непреклонна. Мы пересекли двор и оказались в первом подъезде. Я судорожно оглядывался по сторонам. Уши полыхали огнем. Мне было стыдно нарушать правила, стыдно за свой стыд и стыдно, что Юлька могла все это заметить.
Первый этаж. Второй. Третий. Мне захотелось в туалет.
«Тшшшшшш!» - Юлька грубо сжала мою руку и прижалась к стенке. Площадкой выше открылась дверь. Кто-то, громко шаркая, пересек площадку и постучал.
- Машка, это я. Открывай. Когда глазок себе сделаешь? У тебя сода есть?
Ответ мы не расслышали.
- Тогда придется в магазин.
Несколько шаркающих шагов назад и тихий шепот: «Вот ведь жмотина, тьфу на тебя!» Я невольно вздрогнул. Меня учили, что подслушивать нехорошо.
Все стихло, Юлька вновь увлекла меня за собой.
Чуть запыхавшись, мы добрались до пятого этажа. Из люка в потолке торчала железная лестница, но на самом люке висел огромный ржавый замок. Я мысленно выдохнул. Идея лезть на крышу не казалась мне разумной. Но Юлька усмехнулась, запрыгнула на лестницу и, добравшись до замка, просто разъединила две половинки.
- Не настоящий?
«Нет, ржавый», - она повесила замок на лестницу и открыла люк. Пахнуло пылью и крысами.
Юльке потребовалось пятнадцать минут, чтобы, краснея и пыхтя, втащить меня на чердак. Я проклял тот день, когда с ней познакомился. Пока я пытался отдышаться, она осторожно прикрыла крышку и юркнула в темноту. Послышалось шебаршение, и увидел квадратное небо. Там был свежий ветер и крики чаек. Собравшись, я пополз к свету.
Крыша оказалась почти плоской. Юлька прошла вперед почти к самому краю, а я замер у двери. Весь двор лежал передо мной, словно красочная иллюстрация в большой книге или настольная игра. Я видел извилистые детские тропки, ведущие к развалинам, песочницу, отсюда она казалась игрушечной. Но главное здесь было солнце. Огромное закатное солнце медленно ползло к горизонту, окрашивая город в розовые тона. Даже облака превратились в клубы розовой сахарной ваты. Я сделал глубокий вдох.
- Здорово как! Солнце огромное. Я такого раньше не видел.
«Ага», - Юлька довольно улыбалась.
- Розовое-розовое. Или красноватое…
«Нет. Не не розовое. Малиновое...» - она показала на малинку на своем платье.
- И правда, малиновое… Ты поэтому это платье носишь?
«Ага».
Мы помолчали.
- Ты была здесь раньше?
«Да, много раз».
- Здесь хорошо…
«Подожди. Сейчас… Вот. Слушай».
Я напряг слух и смог различить легкую гитарную музыку. Кто-то негромко наигрывал грустную мелодию.
- Красиво играет.
«Да. Я люблю музыку. Прихожу ее сюда слушать».
- А я нет…
«Почему?»
- Не знаю. Не получается.
«Почему? Я слушаю, как ты играешь»…
- Тебе нравится?
«Не очень».
- Вот-вот, - надулся я.
«Ты не слушаешь, когда играешь».
- Не понял.
«Когда ты играешь, ты не слушаешь. Ты себя не слушаешь, поэтому здесь», - она ткнула мне в грудь, - «пусто».
- А надо?
«Чтобы здесь было солнце», - она показала на закат. - «Малиновое…»
- Малиновое? – переспросил я в задумчивости. – Я попробую…
Остаток вечера мы просидели в молчании, слушая гитару и греясь в лучах заката.
Через две недели Юлька уехала. Вернее, ее увезли. В один из последних дней августа я выбежал на улицу, но ее там не было. Нигде не было. Я зашел в булочную, поискал вокруг. «Опаздывает, наверное», - решил я, уселся на скамейку и начал рисовать узоры на песке носком ботинка. Захотелось эклеров.
Вдруг на слева раздался громкий крик: «Хватит!» Я вытянул шею и увидел высокую, черную, застегнутую на все пуговицы женщину. Она шла вперед и тащила за собой упирающегося ребенка. В аккуратной прилизанной девочке в сером платье я едва узнал Юльку. Волосы заплетены в тугую косу и вместо банта перетянуты резинкой. Юлька молча плакала и что было сил оттягивала руку женщины.
Я вскочил и побежал к ним.
- Не надо, что вы делаете? Не обижайте ее. Она не разговаривает!
Женщина смерила меня взглядом. Ее белое лицо изошло красными пятнами.
- Иди, мальчик, отсюда. Не твое дело.
- Нет! – я вцепился ей в руку. – Она моя подруга. Не трогайте ее.
- А я ее мама. Мы переезжаем. Иди своей дорогой, мальчик.
Тогда переезд был привычным делом. Перестройка опустошила многие квартиры в нашем доме. Семьи срывались с места и отправлялись на поиски лучшей жизни.
- Юлька, Юлька! – я взглянул в глаза. Она была напугана и не переставая плакала.
- Мальчик, ты обознался. Это не Юля, это Марианна, - снисходительно улыбнулась женщина, выдернула руку и вцепившись дочери в плечо, поволокла ее за собой.
Я хотел броситься вперед, но Юлька оглянулась и покачала головой. Крупные слезы катились по щекам, падали на платье, превращая его из серого в черное. Она неуклюже махнула рукой и одними губами произнесла: «Пока». Больше я никогда ее не видел…
- Вы бы хотели ее когда-нибудь увидеть? – почти шепотом спросила журналистка.
Арсений задумался. Страшно было поверить в такую возможность.
- Не знаю. Не могу сказать… Был ли я для нее важен? Помнит ли она меня?
- Наверняка, помнит.
- Не знаю, - Арсений посмотрел вдаль. Он вдруг снова ощутил себя маленьким мальчиком.
- Я правда не знаю. Я только надеюсь, что она нашла в себе силы заговорить... Миру бы точно стоило ее услышать.