ГЛАВА 17.
РОДНЫЕ КОРНИ…
Вероника стояла поодаль, в окружении обслуги: бодигард, врач, двое служек из местного храма. Они почему-то не отходили от неё ни на шаг, словно была опасна! Не стала обращать внимания – было чем занять себя, пока мужчины с рыданиями приветствовали друг друга, знакомились, пытались хоть как-то держать эмоции.
Отвлеклась на созерцание чарующего пасторального пейзажа: взгорье, зелёные склоны с полосами алых маков, зацветших буквально вчера, пинии, остро пахнущие смолой, нежные цветки апельсиновых деревьев, стоящих скромным ожерельем вокруг соседнего дома – рай.
То, что местность впитала в себя тысячу лет истории – не было сомнений! Кованые ворота семейного поместья чудом держались в ветхой древней стене, сложенной из камней, между которыми едва виднелся цемент, скрепляющий кладку, мох и плющ въелись в плоть камня, разрушая в крошево ограду издавна – внизу образовались горки щебня и грязи. Её убирали, конечно, но следы оставались в нижней части. Древность вносила неповторимый флёр романтики в обстановку. Так и казалось, что из-под арочного свода небольших ворот, скорее калитки, выйдет, наклонившись, высокородная дама в средневековом одеянии, а за ней с факелами в руках высыплет домашняя челядь, приветствуя вернувшегося из дальнего похода господина. За открытыми воротами виднелась уходящая вдаль и вверх каменная тропинка, манящая в сад, очевидно…
– Ника, подойди к нам…
Взволнованный и хриплый голос мужа заставил её очнуться и включиться в происходящее.
Мельком посмотрев на Марка, шагнула к мужчинам, присела в низком книксене, приветствуя тех, кто дал жизнь и Энтони, и её Эстебану.
– Моя супруга и мать моих детей, Вероника Санчес, в девичестве Вайт.
Банни ласково обнял за плечи, подтолкнул мягко в объятия прадеда. Подождал, пока старик обнимет оробевшую девушку, примет от неё уважительный поцелуй рук.
– Скоро у нас родится сын. Осталось немного.
– Могу я надеяться, что это произойдёт здесь, в моём доме, на той самой кровати, где появился сын моего сына? – старый Энтони тепло заглянул в её синие, как воды залива, глаза.
– Всё в руках бога, – лишь тихо прошептала.
Не в силах была ответить как-то иначе – за плечами чувствовала нервное и ревнивое дыхание монахов.
– Добро пожаловать в мой дом, доченька! – со слезами проговорил и повёл в усадьбу, пригласив широким жестом всех прибывших. – Будьте моими гостями и братьями!
Вереницей, а где и парами, пошли к виднеющемуся на холме каменному дому, больше похожему на маленький компактный замок: трёхэтажный, с минимумом пристроек, мощный, неприступный. Пока шли наверх, насмотрелись и на террасы дорожек, выложенные камнями, окаймлённые кустарниками и цветами, восхитились укреплёнными булыжниками склонами, уступами, поднимающимися всё выше: дорожка с уклоном, поворот, ещё дорожка, а по бокам зелёный и ароматный рай.
Плато, на котором находился дом, было небольшим, но вместило и особняк, и сад, заполненный как фруктовыми деревьями, так и дикорастущими. Край обсажен надёжным кустарником, который подстригали в виде забора, поверх коего распахивался великолепный вид: зелёные склоны гор, а там, внизу, аквамариновая гладь залива Манфредония! Куда ни посмотри – зелень и синь, такая же, как над головой.
Дальше рассмотреть красоты не позволили родичи, высыпавшие на мощёную площадку перед верандой: окружили, заобнимали, зацеловали, оглушили радостными приветствиями и оросили слезами взбаламученных и взбудораженных чувств.
Едва перезнакомились, из дверей дома показался… падре! Вклинился величественной фигурой в круг семьи, поприветствовал гостей и повёл паству в домовую церковь на хвалебную мессу.
Не задержал, отпустил милостиво через полчаса, приняв от всех покорные и уважительные поцелуи рук.
– Отдыхайте, дети мои! С богом! Жду вас к вечерне. До встречи.
На обед не остался, отговорившись срочными обязанностями по церковным надобностям. Служки молчаливо проследовали за пастырем, низко поклонившись семье и гостям на прощанье.
– Ну, родные, теперь можно спокойно познакомиться, – старшая бабушка, Мария, обняла Банни, с девичьим восхищением взирая на двухметрового великана снизу. – Истинный Давид! Голиафу не устоять!
Всех рассмешив колким замечанием, повела дорогих гостей в дом, попутно рассказывая об истории постройки каждого помещения.
Дом был лишь с виду старым и архаичным. Внутри содержался в исключительном состоянии: явно перестроенный за последнее десятилетие кардинально, стал современным, стильным, оснащённым по последнему слову техники. Всюду чувствовалась профессиональная рука дизайнера-декоратора и талантливого архитектора.
– Это наша Луци. Внучка, Альбертина-Луция Монтанари, – пояснила Мария, поймав восхищённый и удивлённый взгляд Ники. – Выучилась на дизайнера интерьеров и ещё там чего-то, – мягко рассмеялась, указав глазами на смущённую пунцовую девушку, лет на десять старше гостьи. – Её заслуга. Заставляла нас силой и лаской. Каждую комнату обсуждали на семейных советах, решали, как сделать, на чём сэкономить, что можем сделать сами, а что придётся отдать в руки рабочих, – завела всех в большую столовую-гостиную. – Вот эту гостиную сделали первой. Трудно было – пришлось сносить часть стены, чтобы сделать помещение открытым.
Переделка того стоила: помещение стало большим, с арочными сводами, поддерживаемые каменными опорами-колоннами, которые делили на зоны пространство. Справа расположилась гостиная с большим камином, мраморными скамьями, на которых покоились матрасики и пёстрые подушки; прозрачный стеклянный столик визуально терялся и угадывался лишь тонкими коваными деталями. Пол выложили мрамором молочно-кофейного оттенка. Стены белоснежной гостиной украшали иконы, картины местных пейзажей в старинных резных массивных рамах. Стильно смотрелись ниши в стенах, там стояли иконы и украшения из дерева. Отсутствие внешней стены не угнетало, а создавало ощущение полной гармонии и единения с природой.
– Как выходите из положения зимой? – Ника остановилась под аркой, смотря на сад.
– Жалюзи и толстые портьеры решили проблему, сестра, – тихо ответила Луци, покраснев чудесным смуглым лицом.
Удовлетворившись ответом, гостья вернулась в помещение, рассматривая вторую часть.
Зона столовой была в более тёплых тонах: бледно-розовые стены, большой ореховый полированный стол, такие же массивные стулья, старинные буфет и горка, двери со стеклянными вставками, тонкие рамы на небольших картинах. Видимо, к трапезе стол покрывали скатертью, а на стулья надевали чехлы, что тут же подтвердилось: женщины семьи стали ловко работать, рассказывая и посмеиваясь. Через пять минут столовая преобразилась: плотный текстиль цвета топлёного молока укрыл дерево, сгладил некую нарочитую аскетичность интерьера – скатерть была с боковыми фестонами, они же наблюдались на задниках чехлов стульев.
…После неспешного обильного обеда, после неповторимого по вкусу кофе и выпечки, сладостей и фруктов, гостей отпустили по комнатам, дав каждому провожатого, а то и двоих.
– Первый этаж отдан под общие нужды, – Мария показывала с гордостью комнаты. – Здесь, помимо трёх спален, есть кухня и пекарня, прачечная и ванная комната с парой древних, но так любимых нами всеми огромных ванн. Здесь большой холл и передняя гостиная с лестницей на второй этаж. И ещё кучу всяких кладовок и подсобок, коридоров и переходов – не потеряйтесь с непривычки! – обернулась к Банни и Нике, за плечами которой стоял молчаливый Марк. – Через коридор можно попасть в гараж, мастерскую, склад продуктов – на цокольном этаже всё. Удобно: ни запахов, ни звуков, ни суеты. По требованию нашей дизайнерши пробиты дополнительные окна: где обычные, где под потолком. Не темно даже в ненастный день, – показывала очередную комнатку. – Библиотека с камином. По всему дому произвели инспекцию, снесли книги, глобусы, маленькие статуэтки, милые мраморные безделушки. Ею и музыкальным салоном занималась подруга Луци, Аличе Мессина. Выпускница института искусств Марангони в Милане. Девчонки практику устроили на нашем полигоне, – мягко рассмеялась. – Мы им обеим написали такие хвалебные отзывы! Словно заказ был такой, – покачала головой. – Нам понравилось.
– Работа безупречна, согласна. Девушки не напрасно уехали так далеко из родного края – стали настоящими мастерами своего дела, – оглядываясь, Ника восхищённо вздыхала. – Жаль, я художница. Архитектура и дизайн для меня – Терра Инкогнита. Мне ближе краски и карандаш.
– Ими ты ближе к богу, доченька, – остановившись, старушка ласково обняла смутившуюся новообретённую родственницу. – Ты видишь то, что никто не способен видеть. Береги столь щедрый дар и приумножай его.
С замиранием сердца Вероника долго бродила по дому, ахая и застывая в изумлении.
Банни первым опомнился и спросил, в какую комнату их поселили.
– Мы не знали, что твоя жена в тягости, отвели вам апартаменты на третьем этаже, – покачав седой головой, Мария тут же нашлась. – Поселитесь в нижней спальне. Её уже перестилают. Девочке нужен воздух и лёгкий доступ к ванне и саду, – отмела решительным голосом слабый протест супругов. – И тебе, внук, тренироваться проще – в подвале есть спортивный угол. А уж побегать – несколько гектаров пересечённой горной местности! – лукаво посмотрев на зардевшегося канадского великана, прыснула. – Твоя команда не узнает тебя, мой Геракл! Был атлетом, станешь атлантом!
– Уговорила, бабушка, – гулко рассмеявшись, поцеловал ей руки, смутив.
Всем гостям нашлось место.
Мужчины поселились на втором этаже, выгнав молодых и юных женщин на третий, лишь старушки отвоевали комнаты на первом – при кухне и кладовках.
До вечера царили тихий бедлам и шепотки, смешки и розыгрыши – на Марке и Банни отыгрывались молодые парни семьи!
Канадцы в долгу не остались – армрестлинг итальянцев быстро утихомирил.
К вечернему перекусу сползлись все и… повалились, смеясь, по диванам, креслам, лавкам и стульям: местная молодёжь, пряча глаза, появилась… с перебинтованными запястьями!
– Что, хвастуны, получили? – грозно воззрилась на них Мария – поняла. – Неужели думали их осилить? Пссс, глупцы. Так вам и надо! Не видели, что ли? Да они же оба гиганты, исполины! – гремела посудой, сопела, качала возмущённо седой головой, прикрытой платком. – Уверена: вас ещё пожалели по-родственному. А?.. – обернулась через плечо, посмотрела на покрасневших Марка и Эсти. – Нужно было слабакам дать урок в полную силу! Они намёков не понимают – проучили б простаков на всю жизнь.
– На что вам в хозяйстве безрукие? – виновато пробормотал Банни, чем вызвал новый шквал хохота родичей. – Пусть их… Будет о чём рассказать в баре. Помечтают, приврут… Как же: итальянцы дали трёпку «гринго»…
– Не смеши меня! Да кто им поверит? – Мари фыркнула, поставив руки в бока. – Вас увидят и поймут сами. Им же ещё и всыпят «горячих» за ложь!
– Тьфу на вас, громилы канадские, – ворчали парни, сверкая шальными угольями глаз в густых чёрных ресницах. – На стероидах сидите, понятно. А мы честные спортсмены…
– Ээээ, Агостино, – обратился Тони к задире. – Я бы такими обвинениями не разбрасывался – нарвёшься на настоящую взбучку. Уже не девяностые. Не забывай. Спорт ныне стал совсем иным. Знаю, о чём говорю, сам прошёл эту школу с нуля.
Когда все успокоились, сели за столы. Сосредоточились, затихли, поникли головами, вознося благодарственную молитву.
В этот миг в нижней открытой столовой стало тихо и торжественно: шелестел листьями пальм и олив ветерок, редкие пичужки свистели вполсилы, прячась в кроне апельсиновых, оливковых и лимонных деревьев, будто стеснялись мешать людям возносить сердечные покаянные слова ко Господу; посторонние человеческие или механические звуки не дотягивались в замкнутый пасторальный пейзаж и мир.
Подняв головы, осмотрели столы и сдержанно прыснули: конца крайнего стола не видно! Не скоро сосчитали всех, сбиваясь на четвёртом десятке – детвора бегала, путая и смеша счетоводов.
– В Америке посадили бы их за отдельный стол, – мягко улыбнулась Вероника.
Метнула глаза на среднюю бабушку, Феличе: седовласую, худенькую, жилистую и озорную.
– А то и в другой комнате. От греха подальше!
– Обед – дело святое. Вся семья должна быть за столом. Даже те, кто ещё не ест.
Феличе ласково погладила живот Ники, заставив её покраснеть под градом чёрных, карих, серых и даже зелёных глаз родичей.
– Что будущий мальчик любит?..
Старушка с радостью заглядывала в сапфировые глаза гостьи, поражаясь до дрожи и замирая сердцем от тревоги: «Не глаза – убийцы! Пропали парни… Все… Сгорят в этом синем аду…»
– Мужскую еду! – пожав плечиками, Ника рассмеялась.
– Мясо будущему мужчине! – взревела молодёжь, пытаясь выскочить из-за столов и броситься на скотный двор.
– Сидеть! – рявкнул старейшина Пьетро, грозно зыркнув на шальных отроков. – После вечерни. Пока хлеб, сыр, вино и фрукты, – покачал головой, на что парни покраснели красивыми загоревшими лицами. – Обжоры. Обеда вам мало было.
– Растут ещё, – ухмыльнулся Тони, поверх голов осмотрев полсотни родни. – Мечтают до нас дотянуться. Сомневаюсь – мелковаты. Вырождаетесь, что ли?..
Не договорив, едва успел закрыть голову руками, когда бабушка Мария крепко треснула его деревянной ложкой по макушке, рассмешив всех до икоты. Тоже рассмеялся, почесал голову.
– Придётся пяток мальчишек с собой забрать – там столько красивых канадок, одиноких и несчастных! Поимейте совесть, парни – дайте им радость телесную и здоровых сыновей! По три жены берите! Там разберётесь, в какой очерёдности и статусе…
Долго зубоскалили, измывались над молодёжью, тихо разговаривали с соседями по столу, куда-то выходили, что-то приносили…
Угомонились после того, когда внизу у ворот настойчиво прозвучал сигнал клаксона машины: раз, другой, третий.
Стали молча покидать столовую, спешно приводить себя в порядок, почти бегом спускаться к воротам, на ходу накидывая пальто, плащи, платки и кашне.
– Как Вы себя чувствуете, госпожа?
Луиджи отвёл Нику в сторонку, взял за запястье, посчитал пульс, внимательно приглядываясь к осунувшемуся личику.
– Я настаиваю на покое. Останьтесь дома. Падре поймёт, – волновался, не выпускал руки.
– Я в порядке, Луи, клянусь. Немного устала, но это объяснимо – столько эмоций. В церкви успокоюсь, отрешусь, – разняла мужские пальцы, положила руку на сгиб локтя врача. – Позволяю Вам быть со мной сегодня. Муж оторвётся с роднёй.
Долго решался, потом кивнул, торжественно повёл пациентку вниз.
Пока медленно спускались, женщины семьи постепенно надели на плечи Нике пальто и накинули платок на голову – ветер усиливался: видимо, надвигался шторм в залив.
Когда дошли до машин, она поняла, что у неё замёрзли ноги – просто онемели!
– Как неловко. Пальцы ног вдруг закоченели… – обернулась к Пино, беспомощно улыбнулась.
Едва прошептала, стоящий рядом с ними подросток стрелой кинулся наверх, к дому!
– Голову свернёт, точно, – Марк гулко хохотнул. – Поменьше сверкай омутом, – склонившись к самому её уху, прошептал едва слышно, как пёрышко. – Юн. Сгорит.
Дождались гонца, принесшего тёплые сапожки на меху, с поклоном подавшего их охраннику.
Марк опустился на колено, помог клиентке надеть обувь, согрев предварительно в горячих ладонях миниатюрные ступни.
Увидев это, парнишка побагровел и… метнулся в нутро соседнего минивена с глухим стоном!
– Чёрт… Опоздал ты с предупреждением, – прорычала тихо, склонив голову.
– Итальянцы, – со вздохом.
Как только все расселись по машинам, кортеж быстро рванул наверх по серпантину, в город.
После четвёртого виража в приоткрытые окна стали доноситься глухие, далёкие, нарастающие, размеренные, манящие звуки колоколов храмов, сзывающих паству на службу.
Приехали, практически, последними – только их места парковки были пусты.
Как только высыпали на площадь, семью встретили несколько монахов и быстро провели в храм, к закреплённым скамьям, положили на столы молитвенники.
Успели.
Колокола стихли. Служба началась. Зычный гулкий бас падре Марио призвал всех к тишине.
Что испытала Ника в те минуты – не описала б на полотне!
Задумалась: «Это совершенно новое, непознанное чувство клана, то, что не ощущала дома, когда была маленькой. В Ричмонд Хилл вера не несла в себе такой смысловой нагрузки, была более поверхностной, что ли. Ходили в православный храм неподалёку от дома – Христа Спасителя, истово молились на русском и французском, в зависимости от батюшки, который вёл службу, так же искренне причащались и исповедовались. Службы приносили лёгкость и обновление, желание быть чистым и непорочным, но… – вздохнула. – Что же произошло потом, когда приняла католичество? Ведь пошла на этот шаг осознанно, желая стать единой семьёй с Эстебаном, даже по вероисповеданию! Сейчас дивлюсь той силе веры, что пробуждается, поднимаясь из нутра, из сокровенной памяти прошлых жизней и веков – душу просто несёт на крыльях!»
Заволновавшись, стеснённо задышала, впилась тоненькими пальчиками в молитвенник, прикусила губы в экстазе.
Марк, сидящий по левую руку, услышал, напрягся, медленно повернул бледное лицо, в скудном освещении показавшееся пугающе-прекрасным. Окунулся тёмным огнём в почерневший сапфир, «погладил» любовно взглядом, ощутимо коснувшись сердца горячими нитями влечения.
Передёрнулась от огненной волны, ужаснулась моменту, но глаз не отвела, улыбнувшись сияющими глубинами магического взора, что светился тайной и адом.
Простонал безмолвно: «Желанная!» и опустил взгляд, вновь повернув лицо к амвону.
Закрыла на миг веки, прижала молитвенник к груди, вздымающейся сильно и часто, постаралась пока ни о чём не думать. Тут же почувствовала ласковое поглаживание бедра справа – Банни успокаивал, осторожно шаля. Нашла в себе силы покоситься и сдержанно улыбнуться: «Всё хорошо». Кивнул, сверкнул многообещающе глазами и вернулся к молитве. Рыкнув и отругав себя весомо, сделала то же самое.
Тихие голоса молящихся, шёпот, шуршание ног и одежды, глухие покашливания, чей-то едва слышный плач, тяжёлые вздохи стариков и старух – флёр святости накрыл придел плащаницей надёжно и ласково.
Что-то произошло в тот миг с аурой – почувствовали даже дети, притихнув и прижавшись к матерям. А те, дрожа худыми телами в чёрных одеждах, прижимали чад, молясь вслух, нервно гладя детские головки трясущимися руками, выхватывали чётки, запутавшиеся в их волосах, поспешно поднося кресты к губам.
…К окончанию службы все немного успокоились и быстро разъехались-разошлись по домам, приложившись к рукам святого отца и помощников из монастыря.
– Я постарался сократить текст, насколько это было можно. Уже поздно, а вы с дороги, – отец Марио подошёл к семейству, стоящему плотной кучкой возле чаши со святой водой. – Как выдержала службу, дочь моя?
Протянул Веронике обе руки, с любовью окинул взглядом мраморное изысканное чудесное личико-икону прихожанки.
Поклонившись, поцеловала их, подставила голову.
Сдвинув чёрный кружевной платок, заволновавшись, прикоснулся губами ко лбу красавицы.
– Благословляю тебя, дочь моя. Спокойного сна. Буду молиться о тебе и ребёнке.
Отпустив женщину, обратился с разговором к старшим мужчинам семьи, о чём-то договариваясь, а Нику обнял за плечи Луиджи и отвёл к скамье.
– Никаких поездок два дня! Никуда! Завтра займусь тобой плотно – не отвертишься, – едва слышно ворчал, достав препарат и бутылку минеральной из небольшой сумочки, висящей сбоку. – Выпей. Нужны силы, чтобы добраться до постели – дрожишь. Мужа даже на этаж не допущу, пусть живёт в другой комнате! Полнейший покой! – вскинул глаза поверх девичьей головы, поймал тревожный взгляд Марка. – Слышал? Проследи. Я с ним поговорю.
Был прав: еле хватило силы до кровати!
Так мечтала о восхитительной старинной ванне, но пришлось отложить «великое отмокание» на неопределённый срок.
С Тони и Банни тихо попрощалась в холле и тут же была унесена Марком, пропустившим негодующее восклицание законного супруга мимо ушей. Им занялся Луиджи, что-то сурово выговаривая, апеллируя к Энтони, сердясь и негодуя.
Разговора Ника не услышала и не увидела – закрыла уставшие глаза, опустив голову на плечо охранника, прошептав обессиленно: «Спасибо, брат мой».
За ними безмолвно шла Феличе, неся что-то на подносе – накрыто тканью.
Проводив глазами Марка, Ника приподняла льняную белоснежную салфетку и ахнула: «Не может быть…» Это оказалось топлёное молоко и ломоть кукурузного тёплого хлеба!
– Подкрепись, бедняжка. Тебе втройне тяжело: часовой пояс, чужая страна и язык, климат, дитя, – сочувственно вздохнула старушка. – Мы рядом, девочки через стенку. Стукни кулаком – прибегут. Телефон держи под рукой.
Быстро переодев гостью, натянула на неё тёплую ночную сорочку до пят, на ноги надела шерстяные носки, уложила в кровать, укрыла огромным одеялом, подсунула пару необъятных пуховых подушек под спину, поставила поднос с ножками на ноги.
– Ешь. Всё тёплое, своё. Тем, что под кроватью, не стесняйся пользоваться. Храни тебя Мадонна! Спокойной ночи, наша синеокая радость!
Лукаво улыбнувшись, поцеловав пунцовую девушку в лоб, перекрестила и ушла, мягко закрыв мощную дубовую дверь с коваными деталями и округлой верхней частью – старина.
Осмотрев комнату, восхитилась в очередной раз: дуговые своды стен и потолков, побелка цвета слоновой кости, большой старинный мраморный камин, от которого шло мягкое тепло – недавно протопили; милые мелочи на каминном портике; привинченные канделябры по бокам, в них настоящие толстые белые стеариновые свечи; ореховый стол с парой таких же стульев; красивые светлые портьеры, не закрывшие арочный просвет старинного окна; пара светильников по бокам кровати – бра из муранского матового стекла; в изголовье кровати штанга с висящими на ней матерчатыми плоскими подушками с вышивкой в тон стенам; над штангой икона: «Мадонна с младенцем», копия с Бернардино Фунгаи. Опустила взгляд на пол: морёный дубовый паркет, коврики местного производства.
Выдохнула: «Так просто и прекрасно!»
Опомнилась, хихикнула и принялась за ужин.
«Жаль, в общий зал не спущусь. Там мальчишки хотели затеять то ли барбекю, то ли шашлыки. Ладно, не первые и не последние».
Окунула с вожделением шмат хлеба в бежевое молоко, зарычала от чувственно-прекрасного аромата и впилась в истекающий влагой кусок зубами, с сопением всасывая её, обливаясь, захлёбываясь и смеясь.
– Поросёнок! Хорошо, поднос большой, да и салфеток тебе старушка три штуки положила, – жуя, посмеивалась, вновь проделывала смертельный номер с молоком. – Так… не спешить… ап! – снова хлеб опьянил вкусом и запахом. – Обалдеть! Из кукурузной муки… Вкусно… – наевшись, посмотрела на остатки яства, подумала и… доела. – Всё, тресну, как пить дать. Ну, сынок, ты и обжора! Весь в свою итальянскую семью, вернее, в её мужскую половину…
Ссыпала глаза к носу, отодвинула поднос на самый край, немного съехала с подушек вниз, откинулась головой, не заметила, как заговорила на русском:
– Вот так… Теперь ты меня не давишь. Заворочался, малыша мой. Придавила тебя едой. Прости, роднуся. Не сдержалась мамка, слопала всё…
Когда через полчаса в комнату беззвучно вошла Феличе, то увидела, что измученная девочка спит. Тихо вытащила вторую подушку из-под её спины, стянула первую вместе со спящей ниже, поправила одеяло, выключила светильники, зажгла в углу маленький ночник и, подхватив поднос, вышла со словами: «Храни вас Матерь Божья».
Ноябрь 2015 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2015/11/26/1498