Обычно я начинаю так:
Гостила у нас со Светочкой как-то девушка из Японии.
Настоящая японка. Зовут Йоко. Йоко – по японски значит «Солнышко». Йоко разрешила нам звать её по-русски: не Ёко даже, а Ёка. Или Ёкочка. А в своих рабочих тетрадочках она записала слово Ёкочика, как слышала.
Ёкочика – нет, буду звать её, как мы зовём её в нашей семье, Ёка - поражала своей настойчивостью и дотошностью.
Вступление.
Немного надо сказать вообще об азиатской целеустремленности.
Можем ли мы с Вами, сударыня, представить себе такого человека? Сейчас расскажу, какого, не поверите.
Когда она ещё не была Ёкой, а только-только закончила школу, то однажды поставила себе жизненную цель, следите: стать русско-японским переводчиком в национальной японской женской команде по спортивной гимнастике (!).
Вот такая точечная цель жизни. Даже микроточечная. Я, например, когда услышал, то надолго потерял дар речи. Может, у тебя дядя тренер в этой команде? – допытывался я. Нет, - отвечала Ёка.
Выяснилось больше. Оказывается, у неё вообще никого нет знакомых в большом спорте и в спорте вообще. Но у неё такая цель. Нет, сударыня, не мечта, это цель.
Всё равно что я, учась в школе и совершенно не представляя себе, как устроен самолет, поставил бы себе целью стать на неизвестном мне конотопском авиационном заводе (есть ли такой вообще?) заместителем неизвестного мне технолога неизвестного цеха неизвестного Петухова по сборке левого стабилизатора незнакомого мне самолета Ту-16.
Два года Йоко изучала русский язык у себя в Японии. Изучив, приехала в Москву поболтать с кем-нибудь из местных по-русски. Удивилась, что здесь никто её не понимает. Но ужаснее было то, что и она тоже отвечает всем взаимностью.
Тогда она вернулась в Японию, отложила свой университет и устроилась на работу. Работала кем угодно, даже полицейским. Заработала двадцать тысяч долларов и приехала в Москву, справедливо рассудив, что русский язык лучше изучать в России, так как здесь в нём понимают толк гораздо больше людей, чем у них там в Азии.
Случайно познакомилась с нашей дочкой, которая тогда жила в Москве. Вцепилась в это знакомство, и попросилась к нам пожить в русской семье, погостить пару недель.
Светочка моя растревожилась: да как же я буду кормить иностранку, да они же, наверно, только анчоусы и креветки… Всю ночь листала поваренные книги о кухнях народов мира. Утром я спросил, какими продуктами запасаться. «Лопают всё» - сонно ответила моя Светочка и перевернулась на другой бок досыпать.
Приехала девочка, кривоногая, но симпатичная. Однако, что было неожиданно, начисто опровергающая наши стереотипы о тонкой культуре и традициях великой японской нации.
Нам пришлось обучить ее заправлять по утрам постель, умываться перед завтраком, а не перед ужином.
Но цепкость и азиатская целеустремленность так и пёрла.
С собой Ёка привезла русско-японский, он же и японо-русский словарь, толстющий, с буханку хлеба и со страницами, выполненными из папиросной бумаги. Ещё была стопка маленьких записных книжечек с такими же тонкими листочками и изящными картинками из жизни той Японии, какой мы её представляем. Ёка гордо сообщила, что в словаре 250000 русских слов. Я уважительно полистал. Оказывается, такая толщина нужна была для ОБЪЯСНЕНИЙ русских слов. Японских иероглифов явно не хватало.
Я сразу посоветовал Ёке вырвать из словаря пару страниц, не больше, остальное выкинуть. Этого количества ей хватит, чтобы свободно жить и общаться в Белгороде. Ещё я сказал Ёке, что ей несказанно повезло, так как самым большим словарным запасом из всех жителей города владею я. И всё, что я скажу, она может записывать в свои изящные записные книжки, как на скрижали. Ёка старательно всё это записала, посмотрела в своем словаре слово «скрижали», после чего стала заглядывать мне в рот, не скажу ли я ещё какого совета. Я пообещал, что у меня будет ещё много советов.
С этого началась наша семейно-японская дружба. Правда, словарь Ёка все-таки рвать не стала, и даже спрятала от меня подальше.
Здесь когда-нибудь будут главы:
Глава 1. Ёко готовит праздничный ужин. Рыба.
Глава 2. Русские анекдоты для японки.
Глава 3. Четыре русских слова описывают всё происходящее вокруг, да и во всей стране тоже.
Глава 5. Мы рассказываем Ёке, что такое икебана.
Глава 6. «Осталось ещё два оладьика».
Наконец, мы добрались до главы, которую я решил написать раньше других.
Глава 4. Лошади в русском языке.
Мы поехали за город. Как положено в наших краях - всех высоких гостей дружественного настроя возят осматривать Мемориал. Это далеко, километров шестьдесят. Вот и Ёку мы тоже повезли.
Всю дорогу Ёка восклицала: Какие просторы! Россия! Какие просторы!
И не уставала что-то строчить в свою книжечку.
Оказывается, в Японии нет просторов. Там или горы, или небоскрёбы. Ну, ещё море. В общем, глазу не на чем отдохнуть, если ты не на берегу. На берег ездят посмотреть восход. Или закат, если на другой берег. А тут – какие просторы!
- Что это, Юра-сан?
Если я знал, то отвечал:
- Это поля, Ёка. Это рожь, Ёка. Это пшеница, Ёка. Это овёс. Это сено. Это скирда. Это не знаем, что. Это тоже не знаем, что.
«Не знаем, что» - отвечала Светочка, чтобы соблюсти вежливость. Её уже два дня звали в нашей семье Света-сан, и это звание ко многому обязывало.
Ёка записывала, но откровенно удивлялась: как это? Живут в России, и не знают, как называется эта незнаемчтозатрава.
Вдруг впереди на дороге мы увидели что-то бесформенное, на шоссе несуразное. При некотором приближении я понял, что это огромный воз сена, который бодро тянула навстречу нам рыжая лошадь.
- Это что?
- Это воз, Ёка, его везёт лошадь. – пояснила Света-сан, стараясь опередить Юру-сана. Она говорила с Ёкой громко, как говорят с непонятливыми детьми.
Ёка старательно записала: Воз. Лошадь.
- Юра-сан! Я хочу фотографироваться с этот лошадь!
Что ж, гость просит. Я затормозил.
На огромной копне сена, на самой макушке, еле сидел мужик и держал поводья, делая вид, что управляет процессом, хотя лошадь сама знала, что бежит домой, и её не надо было подгонять.
По обе стороны от мужика две женщины горланили какие-то частушки. Я мысленно прозвал их Дамаслева и Дамасправа, чтобы потом не путать. Они были в такой же весёлой кондиции, что и мужик.
Голоса обеих дам были музыкальны, но они специально доводили их до крика, чтобы было громче. Частушки не принято петь классическими сопранами и меццо-сопранами. Тем более, такие:
Мой милёночек не хочет,
Говорит, не так дала.
То крючок его не вскочит,
То я мало налила…*
*Извините, сударыня, но мне пришлось при реконструкции сильно смягчить содержание, так как первоисточник был ещё забористее.
Мужик вторил дамам тенором. Это увеличивало радиус действия частушки, но так как мужской голос вершиннокопённого музыкального ансамбля ни в мелодию, ни в ритм не попадал, то женские голоса то и дело прерывали пение на самом интересном месте и осыпали мужика упреками.
- Что они поют? – спросила Ёка.
Трудно объяснить иностранцу всё богатство содержания аж четырёх строчек русской частушки. Даже одной строки, и то трудно. Я решил оставить только романтическую часть.
- Они поют о грустном, Ёка. О трудной женской доле русской женщины.
- Грусть? – не поверила Ёка и с сомнением посмотрела на воз. Ансамбль на макушке копны в полном составе помирал от хохота. Певцы то и дело останавливались и препирались, какое слово надо было вставить в этой строке.
- Да, грусть. – Я решил немного покривить своей душой, а заодно содержанием вокального произведения. - «Влюбленный юноша пригласил на свидание свою возлюбленную, а она оказалась не в форме».
- Не в форме? – оторвалась Ёка от тетрадочки, где что-то быстро записывала иероглифами. – Она была полицейский?
Я подумал, что бессердечная особь, которая «мало налила», вполне могла иметь отношение к полиции. Поэтому подтвердил:
- Они оба были полицейские. Оба совсем не в форме.
- Совсем? Голые?
- Точно не скажу, но скорее всего, да. Голые.
- Да, это грусть. – согласилась Ёка. - У нас полицейский тоже нельзя на свидание голый. Это у них первый свидание?
- У неё точно первое, - вспомнил я «не так дала» и пошёл останавливать воз. Ёко, на ходу записывая что-то в свою книжечку, побежала за мной.
Мужик, увидев издали наш интерес, уже дёрнул за вожжи, демонстрируя управляемость воза. Лошадь нехотя остановилась. Видно было, что ей очень хочется бежать дальше.
- Послушайте, - сказал я, - тут у нас гостья из настоящей Японии просит сфотографироваться с вами на фоне вашей лошади.
- Как зовут? – спросила Ёка и показала на лошадь.
- Скорее всего, Рыжуха, - предположил я, чтобы скорее покончить с процессом фотографирования, который, впрочем, еще не начался. Ёка записала: «Рижуха».
- Братан, ты в своём уме? – спросил мужик. – Это, по-твоему, лошадь?
- Я вижу, что не коза, - пошутил я. Дамы на возу залились смехом.
- «Коза»? - спросила Ёка.
- Нет, не коза, - пояснил я. Ёко записала: «Некоза» и спросила у меня: - Некоза?
- Да. И даже не пони.
- О, я знаю "пони". Я не буду это писать...
- Это КОНЬ! – воскликнул мужик. Он хотел грозно, но тенору трудно грозно, поэтому я, сударыня, записываю тут за него заглавными буквами.
- Конь? - спросила Ёко, строча. Я увидел в её листочках: «кон».
- Да, Ёко, конь. Мягкий знак на конце. Порода такая. Есть лошадь, а есть конь. - Тут я вспомнил из своего деревенского детства, что жеребцов, предназначенных для хозяйства, часто оскопляли, чтоб они больше не задумывались о всяком там вечном, например, о любви, а просто работали, как все люди на земле, и уточнил: – Возможно, мерин.
- Порода? Её зовут Мерин? – уточнила Ёка и записала новое слово.
Моё предположение значительно запутало ситуацию. Женщины на возу хохотали вовсю звонкими частушечьими голосами. Наверно, про себя они уже смаковали тему нового куплета.
- Молодой человек, - вдруг обратилась ко мне дама, что посимпатичней, Дамаслева.
Надо сказать,сударыня, что когда ко мне обращаются «молодой человек», я мысленно млею. А в душе, хотя внешне обычно не видно, я даже немножечко розовею от удовольствия. Говорят, это что-то возрастное и поэтому простительное. Я порозовел ещё оттого, что Дамаслева была гораздо симпатичнее и моложе Дамысправа.
- Молодой человек, - продолжила симпатичная Дамаслева, - посмотрите получше: где вы видели у мерина такие яйца!
Нет нужды говорить, что тут-то я покраснел по-настоящему. А вся троица покатилась со смеху. Я даже подумал, что они вот-вот упадут с этой высотищи, и тогда членовредительство неминуемо. А если уцелеют, то несдобровать нам.
- О, яйця’? – обрадовалась Ёка. - Я знаю яйця’
Я заскрипел зубами.
Дело в том, что накануне вечером, когда готовилась на ужин яичница, Ёка вдруг как-то грустно сказала, что никогда, никогда-никогда она не научится говорить по-русски. «Ну что ты, Ёко, - великодушно польстила тогда ей моя Света-сан, - ты говоришь лучше иных русских». И почему-то взглянула на меня. Ёка не утешилась: «Ну как это можно запомнить: Одно – яйцо'. Одно. Единственное число. Два – яйця’ – множественное число. Три яйця – тоже значит, много. Четыре. Но почему пять – Я’ИЦ?»
Мы со Светочкой не смогли тогда объяснить Ёке эти особенности и сказали, что это исключение, которых много в нашем языке, чем только сильнее опечалили Ёку.
И теперь она, услыхав знакомое слово, несказанно обрадовалась и принялась перечислять, гордясь своими знаниями русского:
- Одно – яйцо’. Два – яйця’. Три –яйця’…
Каждое перечисление вызывало всё более бурный смех на высоте.
Я забеспокоился, что сейчас мы с поющим ансамблем, строго следящим, как Вы, сударыня, помните за словами в частушках, можем опять ввязаться в синтаксис и морфологию.
- Ёка, стой! – приказал я, но Ёка с азиатским упрямством дошла до «пять – Я’иц» и только тогда сделала вид, что послушалась.
- Ой, не могу, - заливались наверху. – Захарыч, а у тебя, так случайно, не пять? Пять яйця’? – Дамасправа от хохота опасно стала сползать вниз.
Захарыч, до этого довольно усмехавшийся, как кот, попавший в мышиный гарем, сейчас посчитал нужным строго прикрикнуть: - Дуры! На вас я и десять найду. Яйця’!.. И вовремя вздёрнул Дамусправа на место.
Смех достиг апогея.
- Десять… - хотела было поправить мужика Ёка, но я невежливо оборвал её:
- Про яйца не пиши.
- Почему? – забеспокоилась Ёка.
- Это мой совет.
- "Скрижали"? - догадалась Ёка.
- Скрижали, скрижали.
Ёка на всякий случай перевернула страницу.
Пока она что-то записывала, я обратился к Захарычу:
- То есть, это не кобыла?
- Нет, - сказал Захарыч.
- Значит, жеребец? Как его зовут?
- Золотой.
- Мы его зовём Золотухин**, - добавила Дамасправа. - Кормилец.
** Мой (и Ваш, сударыня) любимый актёр Валерий Золотухин был тогда ещё жив, и, насколько мы знаем его характер, такой известности, такому вниманию точно бы порадовался.
- «Кабыла. Залатухин. Жирибец. Кармилец» - едва успевала записывать Ёка на слух новые породы животных, убеждённая, что всё это термины русского коневодства.
Я начал настраивать Ёкин фотоаппарат. Ёка стала на колесо телеги, и женщины втянули её к себе на самый верх, после чего сделали серьёзные лица, как на паспорт.
«А, ладно, - думал я, снимая. – Пусть ей в Москве объяснят, кто такие «кармилец» и «жеребец», и кто Золотухин. Пусть и профессора московские помучаются. А то ишь, учат простушек из Японии за их трудовые доллары, да неизвестно чему. И еще уверяют, что русскому языку».
Ёку аккуратно спустили на землю. Расставались все, довольные друг другом. Дамасправа, дурачась, запела басом:
Я на пони покаталась –
Вся деревня посмеялась.
Не хочу на пони я.
Покачу в Японию…
Троица с удовольствием повторила новую частушку. Захарыч только тронул вожжи, и счастливая лошадь ходко рванула в родную конюшню…
Я сказал «лошадь»? Пардон, сударыня, тьфу на меня! КОНЬ! Конечно же, конь рванул в родную конюшню, сударыня, конь Золотой!