Как недостижимая мечта об уровне
Я только что посрал и сосредоточенно мыл руки песком со смесью ольховых опилок, как во дворе взлаял Ветеран. Почуял чужого ! Схватив ухват и перепоясовшись мертвым змеем, я подполз к окну, замерзшему, покрытому морозными узорами и живописными разводами ласточкиного кала, оставшихся с лета, надо было бы помыть окно, но неохота, весной само все оттает и смоется дождями. Помнится, деды так говорили : не надо делать то, что сделается само, а деды не глупее нашего были, это всем известно. Ветеран рычал и хрипел, бросаясь на короткой цепи, ярясь и злобствуя.
- Ветеранушка, милок, чаво ты, это ж я, - услышал я бодрый тенорок и, довольный, поставил ухват на место, в красный угол, где раньше были иконы, но деды иконы спалили по мудрости своей, батюшку продали в киргизы, а храмину божию приспособили под Дворец народных делегатов, а мертвого змея я снимать не стал, пусть будет. Вышел во двор и встретил гостя, угощавшего Ветерана из чекушки.
- Будя, будя, - махнул я варежкой, - а то он напьется и опять воевать Рязань пойдет. Ты ему папироску лучше дай.
- На, Ветеранушка, покури, - доброхотисто расщедрился гость, вынимая из сюртука трубку. - Болгарским табачком набита, - подмигнул он мне многозначительно, - дед с Шипки привез, им в пайке не " Памир", а " Шипку" выдавал генерал -аншеф.
Я не поверил. Да и как поверить, это ж Тимошка Косой, заведомый прощелыга и хлюст, человечишко известный, ему вон пачпорт на имя девицы Бутулезовой выдали, а он и рад был, да токмо до первой заставы, вздули его нагайками казаки за эдакое непотребство, замуж хотели выдать за ихнего ветерана, но тот с цепи сорвался и убежал аж в саму Туретчину, потому казаки Тимошку просто повесили, на его счастье лихое мимо обоз музыкальный в Кремль пер, вот их старшой, мудак мордатый в очках аглицких, выкупил страдника за грош фальшивый и ленту полосату, погладил спасенного по заду и отпустил на хлеба вольные пинком щедрым, размашистым, отеческим.
- Докажь.
- Запросто. Дед сейчас в ветеранах на Белом море, айда ? Уж он-то не соврет.
На Бело море я идти отказался, далеко и холодно. Да и скучно это, к ветеранам ходить, помнится питерский мужичок шастал к ним, шастал, табачком угощал, в душу лез, а потом продал за пятиалтынный на Ленинградское ТВ, мы еще голову ломали : что за невидаль такая - Ленинградское ТВ, бурмистр товарищ Гольц решил, что не иначе, как тайное, раз Ленин в гробу, а града с третьего года не было, помнится, побил он грядки конопляные тогда и странника прохожего зашиб чуть не до смерти, выходили мы его, по дорогам нашенским водили да на перекрестке семи дорог, закружив, оставили, глядишь, какие татары подберут.
- Солидол прошлогодний остался ? - Спросил Тимошка, сымая сюртук и бросая его в печь. - Остался, - ухмыльнулся я, - и деготь имеется, вот тока...
- Имею, - строго молвил гость и вытянул из-за пазухи трехлитровую бутыль олифы. Хорошо-то как ! Пир горой будет, тут тебе и солидол, и деготь, и олифа.
Тимошка вынул глаз. Потряс его в кулаке и приспособил обратно. Гордый человек. Доказывает ведь, без слов доказывает, что табачок дедовский - вырви глаз. Завидно мне стало ухарству его, распалился я злобой лютой, но виду не показал. Сели мы в подполе на кучки кала мышиного, вспомнили старину и тут Тимошка сказал :
- Был я намедни в Новгороде на базаре, клюшки менять ходил.
- Это какие клюшки ?
- А те самые, что мы с суседом у старух отняли, поползли они, сердешные, по буеракам в царство Польское, а клюшки мы спрятали в лесу у лесника партизанского, шарфюрера Мольтке, он в ветераны подался, вот и пришлось на базар мне переться. Пришел, значится, я тудой на рассвете. Базар богатой, тута и охряпки мурыжные, и полное собрание сочинений Мальтуса, и тальма со стеклярусом, и ветераны микадовские, и баушки замкадовские, что хошь меняй, токмо не зевай. Зевать запретили.
- Как запретили ? - Я зевнул, а Тимошка пригнулся и начал молиться. - Ты чего ? - А того, - зашептал он, - по указу новому за зевки и лицезрение зевошное положена епитимья, четыре " Отче" и две суры. Ты по-арабски знашь ? - Я не знал. - Ладно, по-арабски не буду, ты токмо, - стал упрашивать Тимошка, - меня сразу не выдавай, дай отогреться.
- А чихать ?
- Чихать пока можно. Но с нового года за чих головорубство положено или вира в четыре кочана капусты саратовской.
- Это где ж мы им, паразитам, саратовску возьмем ? - Опешил я. - Иную не берут, что ль ?
- Неа, - жуя солидол ответил Тимошка, - саратовску альбо шлем танкистской, бурятской иль тувинскай, тут не угадашь, косы-то они одинаково, что бурят, что якут, что нанай. Потому, - он закусил деготком, наваристым и сдобным, - понимающие люди советуют в немцы записываться.
- Немцы. - Я вскочил и заходил по подполу. - Снова немцы. Мало нам. Ни вздохнуть от немцев этих.
- Немцы что, - распоясался Тимошка, - херня сплошная, а вот на базаре новгородском повстречался мне человек неведомый, ликом звероват, языком картав, шапка на нем ненашенска, бороденка куцая. Говорил со мной. Ересь, говорит, нова появилась.
- Ересь ? - Вскипел я. - На той неделе Матюшку Башкина запытали, тринитрариев в ветераны на Лукоморье отправили, троцкистов выслали, межрегиональну группу псам скормили, а либерал-демократов мураши к себе в подземные чертоги унесли, труженники малые, взвалили на себя и понесли, токмо хруст стоял. Мы, - захохотал я, - за два доллара их предлагали, но у мурашей, как патриотов, лишь хруст рваный нашелся, тот еще, махонький и желтенькай, совецкай. Вот мы энтот хруст и поставили заместо колодезя, пусть стоит. Какая, говоришь, ересь ?
- Же не компрэн па, - бормотнул Тимошка, отхлебывая олифу.
- Пуркуа ?
- Название у ереси жуткое, я как услыхал, так и бросился с базару и клюшки позабыл, бля, три дня и четыре ночи бежал, без остановки, пока вот к тебе не прихрял. А ты, - заорал он, - все вопросики свои, закавыристые, закидываешь, интересен тебе, бирюку, мудизм общественный. - Тимошка тоже вскочил и подошел ко мне вплотную. - Вот пошто ты нос суешь в дела государские ? Деды не глупее нашего были, ничем не интересовались, голосовали за " Едину Россию", в ветераны шли и жили аж до шестидесяти, а тебе скока ? Сорок ?
- Ворон.
- Это, значитца, - загнул палец Тимошка, - сорок да еще един. Скока ж это получается, - сбился он со счета, - снова загнул палец, опять сбился, махнул рукой, сел и пригорюнился. - Вот, счет какой-то придумали, деды ни счета, ни грамоты не разумели, а в космос Гагарина запульнули, мы ж и считать могем, а Гагарина нету. Кончился.
- Что за ересь-то ?
- Аааа, - протянул он сонно, впадая в анабиоз, - жидовствующие.
Услыхав такое жуткое название, бросился я бежать, до сих пор бегу, вот, на ходу записываю историю эту и в бутылке от олифы заброшу в море-окиян, может, какой татарин грамотный выловит, прочтет и осознает, как оно было на самом-то деле.