— Как он себя чувствует? — спрашиваю еле слышно, сглатывая комок, который встал в горле и не дает вздохнуть свободно. Хоть и пытаюсь держаться, но… черт! Сморгнув накатившиеся на глаза слезы, перевожу взгляд на стоящего рядом со мной молодого мужчину. Лет тридцать, кажется, или… не помню. А с последнего нашего «разговора» втроем он стал еще старше. И виски… они у него седые?!
Дьявол! Даже не помню, как его зовут. Да и не в этом дело. Почему он молчит и ничего не говорит? Уставился и смотрит на окно, за которым видно, как молодой медбрат, стажер или как их там называют, ухаживает за моим мальчиком. За моим сыном. Потому что…
— Ему плохо, Юрий Яковлевич, — прерывает мои невеселые мысли этот незнакомец, а я вздрагиваю. — Павке очень плохо. Врач говорит, что это безнадежно. Павке осталось, по словам доктора Страсберг, месяц-два, — от его слов, от тона каким он говорит мне все это, мороз по коже, а как устало и безжизненно он это все произносит. — Никакие способы лечения не помогают, Юрий Яковлевич. И Павка смирился. Я до сих пор помню тот день. Он взял меня тогда за руку и, глядя в глаза, с грустной улыбкой произнес: «Славик, я устал. Я очень устал, Слав. Из-за этих проклятых больниц я вижусь с тобой только во сне, и когда тебя ко мне пускают. А это бывает очень редко. Я просто скучаю по тебе». Он обнял меня тогда и… — он опустил голову, растер лицо руками и пытался держаться, но судя по всему, давалось ему это с огромным трудом. — Завтра-послезавтра, мы уедем загород. Будем жить там, и пусть весь мир катится к черту! Я хочу, чтобы Павка смеялся, улыбался хотя бы два этих месяца, — он повышает голос, — два этих чертовых месяца! Я тоже хочу быть счастлив все это время с ним, и я хочу сделать Павку самым счастливым. Он это заслужил, заслужил, заслужил!
И вот тут-то я уже не сдерживаю себя. Слезы льются по щекам, и вокруг я ни черта не вижу. Хочется что-то сделать, но что? В голову не приходит ни одной здравой мысли, а до меня доносится следующее признание, которое и вовсе попросту выбивает меня из колеи:
— …он отказывался и ни в какую не соглашался вас позвать, но я настоял, ведь это… все это не по-людски бы тогда было. Вы должны хотя бы поговорить и выяснить все до конца. И спасибо вам за то, что не убили меня при нашей нынешней встрече. А еще я очень надеюсь на то, что вы помиритесь. Ведь Паша он очень скучал по вам, Юрий Яковлевич. Частенько бывало, что я находил его за просмотром семейных фотографий, которые он тогда прихватил с собой. Но он всегда делал вид, что просто наткнулся на них случайно, или придумывал какую-нибудь другую дурацкую отговорку, только вот я не в верю в них и никогда не верил. Ни тогда, ни сейчас. Он очень любит вас, даже несмотря на то, что произошло семь лет назад, на те слова, брошенные сгоряча и с его и с вашей стороны, ну и я своих добавил. Так что вина того, что Пашка до сих пор был в разлуке с вами, наша общая. Я думаю, что этой глупой ссоре нужно положить конец. Я помню тот проливной дождь, под который мы попали, когда выбежали из вашего дома; помню, как вы названивали ему, да-да я в курсе этого, так как видел, как Павка все время сбрасывал вызов и что-то бормотал себе под нос, при этом глотая злые слезы. Вы должны помириться. Да к тому же… может, это и глупо, — он усмехнулся и покачал головой, —, но я думаю, что так будет гораздо лучше, Павке будет легче и значительно проще уход… — парень не договорил. Он зашел в палату и присел на самый край кровати, взяв Пашу за руку и начиная что-то тому рассказывать. Только вот Паша спал. Но думаю, это не мешает Пашиному парню (как дико бы это звучало для меня тогда, и как нормально и как само собой разумеющееся выглядит сейчас), разговаривать с моим сыном.
А у меня возник один-единственный вопрос, глядя на то, как Вячеслав относится к моему Паше — зачем я поступил тогда так глупо? Потерял единственного сына на долгих семь лет, забыл о нем и вычеркнул из своей жизни. Даже не представляю, как Вячеслав нашел меня, ведь я с сыном не разговаривал все это время и в сердцах разорвал все связи. Несколько раз по глупости даже номер телефона менял. И спрашивается, какого черта я все это творил? Ведь не глупый несмышленыш-мальчишка, но судя по всему, мой ребенок был намного умнее меня. Он просто был счастлив и наслаждался своей свободой, своим счастьем, пока болезнь не поглотила моего мальчика, забрав все его силы. Это видно потому, какой Паша бледный, кожа чуть ли не прозрачная, да и похудел он до невозможности. За что ему все это? Неужели он должен так страдать, испытав и так все огрехи судьбы на себе, да и я вдобавок отвратительно поступил с ними. Паша с Вячеславом просто хотели быть счастливыми, а я…
— Юрий Яковлевич, проходите. Посидите с ним, — я посмотрел с недоумением на стоящего напротив меня Вячеслава, который открыл дверь в палату, — вдруг он проснется пораньше.
— Но я же… что я… — я не знал, что сказать и как вести себя с сыном, которого не видел так долго. А Вячеслав, будто почувствовал все мои сомнения, взял за руку и провел в палату, посадив на кровать и встав рядом.
Никогда не думал, что увижу своего Пашку в таком состоянии. Он ведь никогда не жаловался на здоровье, а тут… опухоль головного мозга. Неоперабельна. Такой приговор вынесли многие врачи и профессора, по которым водил моего сына Вячеслав, а доктор Страсберг все это подтвердил. И вот теперь…
— Юрий Яковлевич! Вы… что вы… — Вячеслав определенно растерялся, когда увидел, как я кинулся к сыну и разрыдался на его груди. Это было невыносимо, все в груди разрывалось от боли и невозможности помочь собственному ребенку. Он такого не заслужил! Он не заслужил всего этого. Ему всего лишь двадцать пять лет! Ему всего лишь двадцать пять! Он… он…
— Папа? — сквозь свои рыдания, а это случилось со мной впервые, я услышал голос Паши и резко поднял голову. Тот смотрел на меня с неверием. Он определенно не думал, что я буду здесь, буду с ним. – Ты? Что ты тут делаешь? — его голос дрогнул, а глаза заблестели. Я взял его за руку и притянул к своей щеке. Кажется, я разрыдался еще сильнее. Я не мог остановиться. Эти слезы, судя по всему, были тем самым толчком к тому, чтобы я осознал все то, что натворил за время, когда перестал общаться с сыном. Ведь тогда я наговорил ему таких жестоких слов, вспоминая которые становилось попросту стыдно.
— Я так виноват перед тобой, так виноват перед Славой, я… о, боже. Ты этого не заслужил, сынок. Ты… Паша, прости меня, пожалуйста, я так виноват перед вами. Так виноват. Я никогда не смогу себя простить за те свои глупые предрассудки, которые отдалили нас друг от друга. Я был таким дураком. Я… я… — меня обняли и что-то шептали, не забывая поглаживать по спине в успокаивающем жесте. А ведь должно быть все наоборот, разве нет?
Только вот Паша все решил по-другому. Он всегда был стойким оловянным солдатиком, преодолевал все трудности сам, боролся с ними, если это было нужно. Иногда спрашивал совета, но в основном справлялся своими силами. В нем чувствуется внутренний стержень, с помощью которого он до сих пор борется за то, чтобы быть счастливым и нужным. А, по словам Вячеслава, ему нужна и моя поддержка, тогда я буду с ним до конца. Хватит нелепым и сказанным когда-то сгоряча словам вставать между нами. Я буду с ним, даже если Паша будет против, хоть он и сейчас сам успокаивает меня. Теперь я сделаю все от меня зависящее, лишь бы на его губах играла улыбка, а сам он смеялся не переставая. Пусть последние дни… сглатываю, стараясь не думать об этом, он проведет в хорошем расположении духа и будет счастлив с нами. Мы со Славой сделаем все, что в наших силах…
****
Паша умер через семь месяцев, хотя все доктора твердили нам о том, что два месяца это предел, но как говорится, всему свое время. Но я со Славой все равно растерялись, когда после веселого времяпровождения накануне, Паша не проснулся. Он умер во сне, никого не побеспокоив.
Все то время, что я провел с ними, я видел Пашину улыбку, слышал его смех, вновь и вновь коря себя за то, что пропустил все те дни, которые были окружены любовью, нежностью со стороны Славы к моему Пашке. А еще была моя неловкость из-за то, что я за всем этим мог наблюдать. Да и радоваться за сына, по крайней мере, все оставшееся время мне никто не мог запретить…
Иногда мы в порыве чувств говорим глупые, обидные слова, иногда совершаем нелепые поступки, за которые с истечением времени нестерпимо стыдно. А иногда стоит только покаяться перед человеком, которого обидел, и понять его, как тут же становится ясно, ты сделал все правильно, попросив у него прощения. Так я и поступил, находясь рядом с Пашей все то время, пока он жил…