Один Лев Грандынбланыч знал, какое невероятное событие произошло с ним. Так и удалился он из редакции, можно сказать, униженным и оскорбленным. И кем? У кого даже на свадьбе закусить нечем. Тот жалкий огрызок соленого огурца в хрустальной, конечно, редакционной вазе не выходил из головы. «Хамы! Кретины!», – негодовал про себя Лев Грандынбланыч, сворачивая к городскому полуоблетевшему парку. Здесь в сумеречном безлюдье можно обдумать свое положение. «Правдолюбы! Ладно бы о чем порядочном писали, ведь всякие сплетни подбирают! Всякую всячину за истину выдают. А тут… где? У кого еще за одну ночь пузо исчезло? Какие-нибудь там летающие тарелки – миллионы раз о них писали, и то, объявись сейчас хоть самая захудалая над городом, такой шум поднимут, так раскудахтаются. Ни одна чертовщина мимо них не проскочит, а пузо пропало – нос воротят. За шизофреника принимают. Да ты поинтересуйся хоть, скажи, Лев Грандынбланыч, а большое ли у вас было пузо? А сколько лет вы его носили? Не болело ли оно у вас последнее время? Может, сглазил кто? Завистников пруд пруди. Что ни охламон, то завистник. И сожалеет вроде в глаза, и сочувствует: у вас одышка, мол, здоровье беречь надо, то, мол, да се, а сам рад бы пузо иметь, да его заслужить надо. Мерзавцы!».
Чего только не было в жизни Льва Грандынбланыча, ничто не могло сокрушить. Знал, как проскочить, как увернуться. Где соломки подложить, а где, извините, хрустящими посыпать, чтобы еще обильнее выросло. И вот на тебе! Стряслось. Полчеловека пропало. Одна головешка осталась, а что предпринять, хоть расшибись, неизвестно.
Лев Грандынбланыч представил, как произошедшее воспримется на службе. Никто не поверит. Его ж не примут там. В три шеи вытолкают или в милицию сдадут. Вот беда-то. Сказаться больным? Но чем? Легкость необыкновенная во всем теле – разве это болезнь? Однако легкость-то легкостью, а одновременно и какая-то жуткая угнетенность временами накатывает со страхом вместе. Вроде как после сильного загула, хотя вчера ни маковой росинки не принял… «Час искупления грехов настал… А их на дюжину шаромыжников хватит, – раскаивался какой-то внутренний голос, – сколько их набралось в душе? Считать не сосчитаешь».
Ссутулившись, руки в карманах непривычно широченного плаща, чмякал Граня толстыми подошвами английских ботинок по осклизлой, хотя и асфальтированной, тропинке между полуголых, тускло блестевших от дождливой мги молодых липок. Это недалеко от квартала унылых пятиэтажек, откуда часто забегают сюда породные и беспородные псы и, поднимая заднюю ногу возле выбранного дерева, философски задумываются о смысле и бренности жизни.
Сегодня даже собак не было. Лишь, сопя и шлепая кроссовками по грязи, обогнал круглый и лысый соплеменник в спортивном трико. Легкий парок вился над его мясистым загривком.
«Бедолага! В сморчка превратиться хочешь. Мне бы сейчас твое брюхо», – помечтал Лев Грандынбланыч.
Он вдруг ощутил голодное сосание под ложечкой и вспомнил, что даже не завтракал. Воображение нарисовало ему ближайший ресторан, теплый уютный кабинет с пузатым графинчиком на столе и сытной закуской. «Какой тут ближайший-то? В любом сердечнее отца родного примут: свои люди. Самую озороватую официанточку пришлют с расписным подносом».
Червонного цвета, расписанный алыми розами поднос почему-то рисовался Льву Грандынбланычу в белых ручках грудастенькой официанточки, с круглым задком и ямочками на упитанных щечках. «Мм-у!», – причмокнул он и сглотнул слюну. Сглотнул и оглянулся: не смотрит ли кто. Нет, никто не смотрел. Даже деревьям было не до него: они облетали.
И уж было нацелился в сторону ресторана, свернул и прямо через кусты пробрался к дырке в заборе. И у дырки остановился. «Как же это я в ресторане появлюсь? Кто же меня признает? Это ж прямо по тому анекдоту, когда воробей орлу себя орлом назвал. «А почему маленький?». «Болел в детстве».
«Эт что ж я, тоже скажу «болел»?..». «Да как же так?». Тьфу! Насочувствуются вдосталь да накормить забудут. Лучше в столовую какую-нибудь сунусь. Авось, один раз-то ничего не случится…
С давних лет Лев Грандынбланыч общепитом не баловался. То есть заходить-то в столовую заходил. Приходилось. Мало ли зачем, мало ли по какому поводу. Но больше все с заднего хода. Мельком видел сгрудившихся над тарелками вокруг грязноватых, чем-то казенным пахнущих столов, словно пришибленных посетителей, но чтобы сесть рядом, попробовать, что они едят, этого и в мыслях не было у Льва Грандынбланыча. От великой нужды, и то, думается, не сел бы. А вот на тебе! Ни от сумы, ни от тюрьмы, как говорится…
«Да уж не выдумал ли я себе все это? Пузо пропало… Пузо пропало… Это ж в сумасшедший дом упекут и не перекрестятся. Да ничего со мной и не случилось, – расхорохорился Лев Грандынбланыч, – совершенно ничего не случилось. Вот сейчас зайду в столовую, наверну, как следует. Вот те и пузо, и брюхо все вместе вернутся. Чего это я как не в своем уме будто?».
Он так приободрился, так окрылился надеждой, что ухом не повел на кубообразную старушенцию с заранее сердитым лицом, которая, взяв его плащ на вешалку, наотрез отстранила шляпу:
– Головные уборы не принимаем. Не велено. Случись что, не дай Бог, мне расплачиваться нечем.
Лев Грандынбланыч даже не вознегодовал. В шляпе, на случай появления знакомых, меньше признают. Правда, откуда тут могли появиться его знакомые? Вся публика какая-то съеженная, унылая, будто ее вначале под дождем вымочили, прежде чем за стол посадить.
Ноздри Льва Грандынбланыча, примкнувшего к очереди за подносами, жадно втянули в себя какой-то непередаваемый запах. Он покрутил носом. Пахло вроде бы щами, но в то же время и прокисшими от пота портянками. Щами – понятно. Откуда же тут портянки? Нет, среди публики никого в портянках не было.
– Послушайте, – вкрадчиво склонился Лев Грандынбланыч к женщине с лицом, не лишенным привлекательности. – Вы ничего не чувствуете?
Он поймал себя на том, что говорит не своим голосом, и даже манеры совершенно не его. Какие-то интеллигентские, дурацкие манеры. Где и когда он таких поднабрался? Ничего подобного не ожидал от себя. В конторе еще вчера он с такой кралей и разговаривать бы не стал. Да что разговаривать? И не глянул бы в ее сторону. А тут…
Краля ни на грош не оценила нравственный подвиг Льва Грандынбланыча. Она, похоже, даже не заметила жертву, принесенную ей стареющим бульдогом с отвислой челюстью. С неожиданной усмешкой окинула его с ног до головы. Эти нелепые тридцатилетней давности «стиляжьи» брючки кремового цвета в черную крапинку, эту скукоженную и перекосившуюся шляпу, надвинутую почти на глаза…
– А ты еще что-то чувствуешь, миленький? – игриво отозвалась краля и с солдатской готовностью повела грудью.
– Этот вот… запах, – уточнил Лев Грандынбланыч, в свою очередь не придавая значения эротическому жесту соседки.
– Ах, запах? Какой запах? – вопрошающе заиграла она глазами.
– Тут всегда, извините, воняет, – хрипловатым басом уточнил рабочего вида парень. – Это из «тухлого» прет. Магазин так называется. Рядом. Когда-то, говорят, там селедку продавали. Теперь несколько лет пустые прилавки, а он все воняет… Это хорошо даже, – словоохотливо продолжал парень, – а то забудем запах селедки.
Неожиданно впереди обнаружился какой-то затор.
– Что там такое? Почему не продвигаемся? – заволновалась очередь.
– Будя! Мы не железные! – донеслось со стороны работников столовой.
– В чем дело?
– Да, говорят, больше не обслуживают. Обед у них начинается!
Лев Грандынбланыч, подстегиваемый голодом, чувствуя, как багровеет от негодования, протиснулся вперед в благородном порыве установить справедливость.
– Куды прешь? – осадил его визгливый голос.
С мокрой половой тряпкой в руках намертво встала поперек дороги угрюмая тетка.
– Есть хочу! – не стал дипломатничать Лев Грандынбланыч.
– Все хочут, – с жестокой справедливостью уточнила уборщица. – Думаешь, ежели шляпу на уши надвинул, так тебе больше других хотца?
– Ты с кем? Где заведующая?.. – затрясся Лев Грандынбланыч.
И заведующая ждать себя не заставила, подплыла чуть обочь, крепенькие ручки в толстые боки уперла, с места в карьер бабахнула:
– Че вылупился-то? Ай отродясь не жрал? Вы люди, а мы нелюди?..
Она еще что-то несла. Из отверстого огнедышащего рта ее, казалось, клубясь и расползаясь, тут же выкатывались омерзительные, скользкие комья червей.
Второй раз за сегодняшний день отбивало сознание у Льва Грандынбланыча. Пень пнем торчал он перед рылом неведомой ему жизни, тупо соображая, что именно его разносит крепкогрудая красавица. Он же и не много хотел – всего лишь поесть. Ну, разве нельзя захотеть поесть за свои же деньги?
– Погляди, погляди, как на Грандынбланыча-то похож! – расслышал он свое отчество из уст подскочившей шепнуть-предупредить заведующую такой же крепенькой толстухи в белом халате.
Заведующая на полуслове язык прикусила, критически стрельнула взглядом в Льва Грандынбланыча, презрительно поджала губы.
– Нашла с кем сравнивать. Ты че, Граню не знаешь? У него один почеревок сто пудов весом. Ай тебя не мял? Жди, затянешь его на аркане жрать щи разбавленные. Ха! Петуха ощипанного за Граню приняла.
Лев Грандынбланыч всмотрелся и стал втягивать голову в плечи: Зинка Курташова красовалась перед ним. Лет десять назад сам ее сослал в пищеторг, с глаз долой, когда Верка Клушкина подвернулась. Слез-то, слез было… А та, вторая-то, что о сходстве нашептывала, – и есть Верка. Она! Мать честная! Забыл! Совсем забыл, что и ее в эту же систему сплавил. Тоща-то была, в чем душа держалась. А, гляди, раскормилась…
За долю секунды мелькнули картины былого: душные объятья Зинки, восторженные и ненасытные Веркины поцелуи…
«А эта с грязной тряпкой в руках не Лидка ли? Во, точно, Лидка. Точно! Ну, эта, как была дура дурой, так и осталась. И все-таки лет-то сколько не виделись?».
«Девочки мои милые! Это ж я! Граня ваш! – чуть не крикнул Лев Грандынбланыч, расчувствовавшись. – сколько у меня вас было? Куда я вас только ни пристраивал. Живы, родные вы мои…».
Но вовремя сдержался, не крикнул, понимая, каким позором может обернуться нечаянная встреча. А у Лидки и половой тряпкой не задержится. Рисковая баба.
Задом, задом, за спины недовольно гудящей, затоптавшейся с ноги на ногу, скучившейся очереди. Только бы не узнали. Лев Грандынбланыч оказался у гардероба. Молча сунул номерок, молча же под суровым, как дерюга, взглядом хранительницы одежды выхватил свой малахай.
«Эх, надо бы хоть подмигнуть им! – запоздало мелькнула озорная мысль. – Авось бы и не растерзали, может, и накормили бы, как человека. Не собаки ж они цепные». Но судьбу испытывать не стал, хотя и порядком подсасывало: в одно время был приучен принимать пищу.
Откуда ни возьмись, из-под рука вынырнула краля. Улыбочкой, глазками подкрашенными заиграла:
– Ох, жалко мне вас, мужиков. Сердце кровью обливается, как увижу вас, чудных, в столовой. Или он прикомандированный, думаю, или бабы нету. Угадала?
Лев Грандынбланыч надул губы, отводя глаза. Ничего не сказал.
– Какие мы обидчивые. Бяконые какие тети. Обругали маленького… А ты бы не связывался с этими змеинами подколодными. А то – заведующую мне, заведующую… Ты что, маленький, с неба спустился? Тут одна банда. Чуть что – враз клыки показывают.
И вдруг хитровато-приветливо:
– Пойдем ко мне, покормлю…
– Ты что? Позеленела? – Не очень вежливо рявкнул Лев Грандынбланыч.
– Ой, какие мы невоспитанные! – притворно удивилась краля. – Совсем одичавши, как говорит Райкин. С голодухи, что ль? – как с малым дитем ворковала она, доверчиво пристраиваясь сбоку и беря Льва Грандынбланыча под локоть. Ну, прямо как своего родного или близкого знакомого.
– Кланей меня кличут. Не ершись. Скучно одной-то. а то б я дома разве стол не накрыла? А как без людей-то? Одна я…
Маленькая, быстроглазая, прилипла к руке, заглядывала в лицо, ничуть не пугаясь его чудаковатого вида. Что-то оттаяло в нем, сдвинулось тяжелым камнем. Обнажилась неприкаянность нынешняя. Самого себя жалко стало. «Что это я, в самом деле? Или не мужик? Шут с ней, со службой. За один день не сгорит. Вон только какая штука – без пуза, оказывается, и прилично поесть проблема».
– Ну, ладно, уж я вам покажу! – неизвестно кому погрозил Лев Грандынбланыч, увлекаемый своей новой знакомой.
– Да не стоят они того, милай. Бабы, они и есть бабы. А ты видный мужчина. Дыши глубже.