Над городом царила белая ночь — тихая и прозрачная. Широкие проспекты медленно пустели, в круглосуточном книжном супермаркете осталось всего с полдюжины покупателей. Вот-вот должны были развести мосты, и группки туристов торопились к станциям метро, чтобы успеть на последний поезд.
Серафима проводила одну из таких компаний взглядом. Успели, молодцы… Нет, ей самой не нужно было спешить к метро. Она любила бродить по улицам в белые ночи, заходя в закоулки дворов-колодцев, заглядывая в витрины закрытых магазинчиков и приоткрытые парадные, останавливаясь, чтобы погладить бродячих котов. Больше всего на свете Серафима любила Петербург и белые ночи — особенно перед рассветом, когда никто не мешает мечтать и вспоминать…
На торце дома мелькнула табличка «Малая Садовая». До Елисеевского магазина оставалось несколько шагов. Вот и он. И маленький черный кот, опустивший голову к людям. Серафима вынула монетку, подбросила ее несколько раз в ладони, потом прицелилась, приподнялась на цыпочки — монетка звякнула о постамент кота-памятника.
Сбудется!
Теперь оставалось дождаться, когда на востоке зарозовеет полоска восхода. Однажды, Серафима в это верила, она услышит, как перемяукиваются бронзовые коты — Елисей и Василиса. И тогда, может быть, они с Геммой снова встретятся.
* * *
Ей было семнадцать, она была молода и красива — потому что некрасивых семнадцатилетних девчонок не может быть по определению. Русые волосы, схваченные вышитой повязкой-хайратником, разметались по плечам; собственноручно перешитые расклешенные джинсы мели пыль множества городов. Крым, Украина, Россия, Беларусь… Серафима втихомолку мечтала проехать автостопом через весь Союз до Владивостока и Камчатки. Ей очень хотелось повидать сопки и гейзеры. Но сначала ей хотелось повидать чудесный город Ленинград: постоять на Сенатской площади, побродить по Эрмитажу, потрогать бронзовые бока Клодтовых коней… и, конечно, побывать в Сайгоне, и на Рубинштейна, и на Ротонде. Посидеть с ребятами на Казанке.
Друзья снабдили ее десятком адресов и телефонов, куда можно было постучаться на вписку; стрельнув у какого-то сердобольного прохожего двухкопеечную монетку, Серафима набрала первый номер.
Она знала, что в Ленинграде принято приходить на вписку с какой-нибудь едой, поэтому зашла в гастроном и купила бутылку топленого молока — обычного не было — и пакетик сахара. Денег оставалось в обрез, но Серафиму это не смущало. Всегда можно было попросить у кого-нибудь. «Аск наше все», — мысленно улыбнулась она.
Улыбка прорвалась на лицо, и какой-то молоденький милиционер, поймав взгляд Серафимы, улыбнулся ей в ответ. Второй патрульный, постарше, нахмурился и погрозил Серафиме пальцем, та прыснула в кулачок. Времена гонений на хиппи только-только закончились…
А вписка оказалась на Гороховой улице — в доме с Ротондой.
Когда Серафима вошла в дом, — уютную квартирку с большим пушистым котом, который встречал гостей на правах главного хозяина, с дверью, расписанной портретами всех четырех битлов, и с бисерными панно на стенах, — там как раз шел небольшой квартирник: звенели гитары, подпевала скрипка, и отчего-то Серафиме стало так хорошо и так грустно от этих песен, что слезы сами собой покатились по лицу.
— Эй, — высокая девушка с пронзительными темными глазами резко поднялась, тряхнула рукой, сгоняя фенечки ближе к локтю, и решительно вытерла щеки Серафимы, — ты, герленок! А ну-ка, улыбнись. Чего плачем?
Серафима улыбнулась сквозь слезы, потому что рядом с этой девушкой тоже было хорошо — по-особенному, совсем не так, как с другими.
— Ого, у тебя ямочки, — девушка притянула Серафиму к себе и слизнула с ее лица слезу, обводя ямочку на щеке языком.
— Гемма, Гемма, оставь барышню в покое, она к тебе еще не привыкла, — рассмеялся кто-то из музыкантов, отставляя в сторону гитару. — А давайте кофе попьем!
Наутро — по совести, был уже белый день, когда все начали просыпаться, потому что легли далеко за полночь, — Серафима поднялась и начала собираться. Гемма сонно приоткрыла глаз.
— Куда спешим? — лениво поинтересовалась.
— Ну, я тут хочу… — Серафима озвучила свою «культурную программу», но Гемма фыркнула.
— Это все смотрят. Ну, ты сходи, сходи… В Русский музей не забудь еще. Там Малевича выставили. Главное, пережить очередь.
— Я знаю, — сказала Серафима, — видела вчера, какие очереди в Эрмитаж. Туда вообще реально попасть?
— Реально, но лучше взять с собой что-то на перекус. Стоять будешь часа два. Слушай, — Гемма приподнялась на локте, — да ну на фиг этот Эрмитаж! Погоди, я сейчас выползу, и пойдем на крыши. Ты когда-нибудь была на питерских крышах?
— Как Малыш и Карлсон? — хихикнула Серафима.
— Круче, сис, круче!
«Экскурсия» началась прямо в подъезде. Конечно, лаз на чердак оказался запертым, но Гемму ничто не могло смутить — она вынула из кармана шпильку, поковырялась в замке, и он распахнулся. На чердаке толпились голуби, с шумом взлетевшие при появлении людей, Гемма смахнула одного из них с плеча и выбралась легко, как змейка, через чердачное окно.
— Ух ты! Питер сверху! Вот это да! — не удержалась Серафима.
— Я же говорила, — Гемма подала ей руку. — Осторожно, тут легко поскользнуться.
Она протянула Серафиме маленький театральный бинокль.
В него все было видно как на ладони. И далекий и такой близкий Невский, и крышу Казанского собора, и синюю ширь Невы, и торжественную зеленоватую громаду Эрмитажа. Толпы людей на улицах, разноцветные жуки, ползшие рядами по проезжей части, — автомобили. Зонты и дождевики — накрапывал дождь. Мосты и фасады.
— Здорово, — прошептала Серафима, прижимаясь к Гемме.
Та приобняла ее за талию.
— А пошли еще куда-нибудь?
— Пошли… ой, я высоты боюсь!
— Ерунда, пошли, пошли, а то все интересное пропустишь!
Соседнее здание было на этаж выше. Гемма ухватилась за водосточную трубу, подтянулась и влезла наверх, а потом, свесившись, протянула обе руки Серафиме.
Голова кружилась — это было самое захватывающее приключение в недолгой жизни Серафимы. Это было даже интереснее, чем спуск в Мраморную пещеру, и чем попытка пролезть на какой-то охраняемый объект, и чем проникновение в заброшенный дом с привидениями, который оказался вполне себе обитаемым, и хозяева страшно ругались… Нога Серафимы оскользнулась, сердце оборвалось.
Зато перед ней расстилался Петербург — совсем не тот прекрасный, но обыденный дневной Ленинград, в который она приехала, а волшебный, несуществующий город, куда можно было попасть только с Геммой и по крышам. Гемма легко пробежалась по коньку крыши; Серафима так и застыла на четвереньках, не решаясь выпрямиться, тогда Гемма со смехом вернулась и подхватила ее под мышки. Ее прикосновения кружили голову и заставляли сладко сжимать бедра, дыхание тяжелело, а Гемма все веселилась.
Они перебрались на следующую крышу. У этого здания были романтические мансарды. Гемма, озорничая, постучала в окно, — из окна тут же выглянул какой-то человек и удивленно уставился на девушек. Серафима так смеялась, что еле смогла разогнуться и побрести за Геммой.
Они выбрались на очередную крышу, и снова Гемма втащила Серафиму, и снова лица их соприкоснулись так тесно, что вся кровь горячо прилила к щекам, и тогда Гемма не отстранилась. Наоборот, глаза ее вдруг приблизились, почти касаясь глаз Серафимы ресницами, дыхание защекотало лицо, и сухие губы прикоснулись к губам…
До этого Серафима ни разу ни с кем толком не целовалась. Чмок-чмок в щечку — было, и не раз; тот не хипповал, кто не обращался с другими хиппи как с родными братьями или сестрами. Но чтобы так! Забирая в рот губы, нежно щекоча их языком, размыкая кончиком языка зубы… Серафима задрожала от волнения.
И внезапно все закончилось. Резкий звук милицейского свистка ударил по ушам, а за ним — сирена. Гемма подхватила Серафиму и спихнула на первый же балкон. Прыгать пришлось высоко, воздух свистел в ушах, Серафима зажмурилась от ужаса, а когда открыла глаза — на нее изумленно смотрела немолодая дама, вышедшая на балкон. Именно дама — до того Серафима была уверена, что подобные дамы давно исчезли как класс.
— О, извините, — пролепетала Серафима, — у нас тут экскурсия по крышам… а у меня закружилась голова…
— Ну, деточка, надо соизмерять, — строго сказала дама, подала ей стакан минералки, несколько раз заботливо осведомилась, как она себя чувствует, и наконец выпустила Серафиму, взяв с нее слово впредь быть осторожнее. «Вот это да, настоящие ленинградские интеллигенты, оказывается, еще существуют», — думала Серафима. Но где же Гемма?
А Гемма ухитрилась перескочить на другую крышу (Серафима потом очень радовалась, что этого не видела) и была такова…
* * *
Занимался рассвет, и начал накрапывать дождь. Тяжелые войлочные облака слегка подсветило розовым, но свет на улицах все еще оставался серым.
Серафима улыбалась, вспоминая свой первый поцелуй на питерских крышах. Теперь и Ленинград — не Ленинград, а Санкт-Петербург, частично отреставрированный и вернувший себе имперское величие, а частично изуродованный новыми зданиями. И сама она — Серафима Сергеевна, погрузневшая, обрезавшая волосы — вон уж и сединка промелькнула нынче, — давным-давно не ездившая автостопом. Фенечки пылятся в шкатулке, по старым адресам живут другие люди, Ротонда закрыта на цифровой замок…
Где теперь ее друзья-хиппи? Где теперь Гемма, сумасбродная фея волшебного Петербурга?
И вдруг над головой прозвучало еле слышное:
— Мяу…
— Мяу…
Серафима подняла голову, но бронзовые коты снова умолкли. И Малую Садовую залило розовое сияние начинающегося утра.