Брюха нет! Пропало! Исчезло! Как не бывало. Во! Ровное, гладкое место. Даже ребра обозначились, если пощупать. Вот чего не ожидал Лев Грандынбланыч, того не ожидал: оказывается, у него и ребра есть! Думал, одно пузо.
Еще вчера вечером, как обычно, плотно поужинав и ложась спать, он бережно уместил его рядом с собой, не без самодовольной улыбки обнаружив, что надетая накануне майка никак не хотела держаться под резинкой трусов и, становясь маловатой, обнажала самую пупочную часть, поросшую, будто овраг кустарником, упругими завитками волос.
Но что было вчера, то было вчера. Теперь же эта майка не только не обтягивала привычную полусферу, а и вроде совсем стала ни к чему. Прямо какой-то пододеяльник, а не майка. Ничего, кроме впалого, словно усохшего, живота не обнаружил Лев Грандынбланыч.
Будь он чуть памятливее или не в таком шоке, тотчас вспомнил бы Гоголя и исчезнувший нос майора Ковалева. Но в кругу современного начальства или, как говорят, номенклатуры, чтение книг было правилом не то что дурного тона, а более того, – смехотворным. Будто всяк сызмала постиг изречение великого Мао: «будешь книжки читать, императором не станешь».
Никакого такого изречения Мао Лев Грандынбланыч за версту не нюхивал. О Гоголе, правда, слышал. Что правда, то правда. Но кто это – в подробности не вдавался. В школе вроде проходили что-то. Да мало ли что все мы в школе проходили. Разве все упомнишь? Это ж какую голову надо иметь?
Короче говоря, знай Лев Грандынбланыч нашумевшую в свое время историю с исчезновением носа майора Ковалева, может, и не перепугался бы, как теперь. Не впервой солидным людям шок испытывать…
Пошаркав стоптанными тапками по сияющему паркету и придерживая обеими руками сползающие трусы, приблизился он к трюмо: не терпелось перед зеркалом убедиться. Разум отказывался верить в невероятное. Да и кто бы из нас на его месте смог поверить? Бесстрастное гладкое стекло в трех плоскостях одновременно отобразило приблизившееся к нему некое подобие человека в невероятно огромном, не по размеру нижнем белье. И заспанное лицо, показавшееся сейчас обиженной бульдожьей мордой, указывало, что Лев Грандынбланыч видит самого себя, а не шут знает кого. И не во сне.
А, может, все-таки это сон? Нет. С минуту стоял он, ошарашенно глядя на собственное отражение. «Да что же за напасть такая. За одну ночь… Болезнь?.. А вроде и не болезнь». Не потел ведь. Он пощупал колючий подбородок, тронул взлохмаченные во все стороны волосы. Передернул плечами. «Нет никакой болезни, никаких малейших признаков. Наоборот, ликующая легкость. Плясать тянет».
Он вышагнул из трусов, удивляясь, что еще вчера перед сном обратил внимание, как режет резинка. И вот – на тебе! Пнул их под кровать, оставшись в майке, обвисшей, как парус без ветра.
По радио передавали увертюру из балета «Лебединое озеро». «Трам-та-та-рито, трам-там-там…». И в порыве свободы движенья Лев Грандынбланыч закружился по комнате, выделывая различные па и прихлопывая себя ладонями по волосатым ляжкам.
– Оп-ля! Оп-ля!
«Вот сейчас проснусь и…». Легкость неожиданно сменилась усталостью. На лбу выступила испарина. Сердце, давно отвыкшее от резких перегрузок, застучало в висках, явно доказывая реальность происходящего.
Он плюхнулся на неприбранную кровать: «Что делать? Что делать? Что делать?».
Но тут новая мысль обожгла его. Уважали-то больше из-за солидности. У кого еще можно было найти такую фигуру? Бывает, человек сам вроде и не человек, а так, мышонок увертливый, а должность высокая и, хочешь не хочешь, приходится ему надуваться, недоступность изображать. А тут само собой выходило. Без напряжения.
Однажды случайно попал Лев Грандынбланыч на уже начинавшееся какое-то совещание. Двери перепутал. Так пока только вдвигал в зал свое пузо, народ вскочил в приветствии. Думали, большое лицо из столицы прибыло.
А сейчас еще раз глянул Лев Грандынбланыч в зеркало. Был человек и нет человека. Самого себя жалко стало. И все-таки сколь ни очевиден был факт, в окончательную пропажу пуза Лев Грандынбланыч никак не мог поверить: не иголка же! Это иголка забельшится куда, и то, хорошо поискать, найдешь. А тут... можно сказать, необходимая, жизненно важная вещь, деталь фигуры.
Но действительность – упрямая штука: она то и дело тыкала Грандынбланыча носом в случившееся. Едва привычно, и в забывчивости даже несколько весело, сунул левую ногу в брючину, как тут же озабоченно крякнул и потемнел с лица.
«Это ж у меня не пузо пропало, это ж я теперь раздет-разут до нитки. Что рубашка, что брюки, что пиджак, - утонуть можно».
В сердцах скомкал он брюки и швырнул в кресло. Это уже были не его штаны. Не его рубашка…
«Куда идти? На кого жаловаться?».
Однако куда-то идти было надо. Куда только? Не на работу же! Да и кто ж его там теперь узнает? Если только по голосу? Ну, узнают по голосу, а дальше что? Не поверят. Да и как поверить? Вчера еще ходил эдакий величественный, монументальный. Слово какое произносил пустяковое, а все равно будто чем-то многозначительным отдавалось. Распоряженье произносил, как гербовую печать ставил.
Если только родным братом самого себя сказаться? Ну, и скажусь, а дальше что? «Нет Льва Грандынбланыча, и точка. Ждите, может, придет. Он человек ответственный».
«Ну куда же идти? Куда же?.. В поликлинику? К терапевту? Вот он я».
«А что болит? На что жалуетесь?».
«На пузо».
«Живот беспокоит?».
«Нет, не беспокоит. Пузо исчезло».
«Как?».
«А так…».
После подобной беседы прямая дорога в сумасшедший дом. А там докажи попробуй, что не козел.
Припомнились всякие разные чудеса, о которых в последнее время наперебой сообщали газеты. У одного чудака по избе стали тапки летать, ложки, тарелки, кастрюли. Даже скамейка вперед хозяйки в сенцы дунула, где та собиралась корову доить. Двенадцать мужиков стол держали, чтоб в трубу не улетел. Боялись не столько за стол, сколько за печку: разнесет, гад. Топить нечего будет. Чем дело кончилось – неизвестно. Другая сенсация дыханье перехватила: всю грудь себе женщина утюгами обвешала, ни один не падал, присосались, как пиявки.
«Это ж надо какую грудь иметь!», – дивился Лев Грандынбланыч. Правда, раньше дивился. Сейчас даже о летающих тарелках, об НЛО думалось с прозаической тоской. Черте что в природе творится: всю насквозь химией пропитали, изгадили.
Теперь вот – пузо пропало. Что-то не слышал Лев Грандынбланыч, чтобы у кого-нибудь из знакомых пузо пропадало. Уж как они там руками-ногами ни машут, дай Бог, если на килограмм-другой аккуратнее сделаются. И то шум, гам: «лишний вес скинул, лишний вес скинул…».
Скинул один такой. По торжественному случаю вечеринку устроил. А поскольку наголодался перед этим, как рубанул под рюмку. Сердце не выдержало, к утру концы отдал.
Знал Лев Грандынбланыч все эти штучки. Потому ценил природой данное, за честь почитал впереди себя носить, как некий знак необыкновенности и самовитости.
«Постой, а что если и мне – в газету?.. Так и так, мол. В ночь на 13 сентября с.г. пропало пузо. Особые приметы: толстое, теплое, пуда на два… Нашедшего просим вернуть. Вознаграждение гарантирую. Большое». Нет, что-то не так. Особые приметы… Особые приметы… Какие они – эти особые приметы? Во! Любило почесаться. Чаще всего перед сном. Бывало, лежишь так в тепле и пуховом уюте, мягкий дремотный сон обволакивает каждый твой натруженный за день орган и тут, невзначай прикоснувшись кончиками пальцев к выдающейся части тела, вдруг ощущаешь, как она, эта часть, пробирается до мурашек в невыразимом желании почесаться. Будто некое разомлевшее, мурлыкающее от удовольствия мягкое животное… И радость пронизывает тебя всего от такого его желания.
Ах, кто поймет! Как об этом скажешь хотя бы и в газетном объявлении нашим суконным, портяночным языком? Не-ет, интимная деталь, увы, не для объявлений.
Привыкли, как кувалдой по железяке, – бум, бум, бум…
А тут человек пуза лишился».
Вспомнилась когда-то слышанная присказка: «Проснулся утром, вместо пупка – гайка, гайку отвернул, ж… отвалилась». Пощупал у себя. Нет, гайки не было. Но и пуза – тоже.
Сумасшедшая мысль пришла в голову: может, оно все-таки отвалилось и заползло куда-нибудь под кровать, под шкаф, под диван. Бог его знает куда. Заползло и лежит себе там, полеживает.
Он встал на четвереньки и стал елозить по полу квартиры, заглядывая даже под батареи парового отопления. Ничего нет. Под кроватью же в пыли и паутине обнаружил скомканный носок с левой ноги, который искал еще на прошлой неделе.
Подогретый надеждой, Лев Грандынбланыч обшарил туалет и ванную, переворошил зачем-то кучу белья, приготовленного для стирки, перевернул бачок, заглядывал в стиральную машину и даже в унитаз. Впрочем, последнее, возможно, больше для очистки совести. Напрасно: нужного не обнаружил. Как сквозь пол провалилось. Нет и все!
Разумеется, дико глядеть со стороны, как солидный человек ползает по квартире, ощупывая и осматривая каждый сантиметр. Но что поделаешь: припечет – соловьем запоешь.
Не солоно хлебавши пришлось подняться с четверенек. Надо было думать, во что одеться. Морщась от пыли, Лев Грандынбланыч перевернул на антресолях вековые залежи всевозможного тряпья и озабоченно извлек наконец на свет божий старые-престарые брючонки. «Да откуда же это? Неужели с тех самых пор, когда был юным и стройным? Был безденежным студентом. Обтирал углы до рассвета с этими, как их сейчас зовут? Во, с телками».
Будто с другом юности встретился Лев Грандынбланыч, а попросту говоря, Граня, со своими студенческими шкериками. Стипендии не хватало, в долгах сидел. Не дышал на них, можно сказать. Самолично зауживал по тогдашней моде. Вспомнил и комок сглотнул. «Неужели такое было?».
Потертые на концах брючин, поистасканные порядком, вроде бы коротковатые, шкерики, тем не менее, должны были прийтись как раз по сегодняшней его фигуре.
«Мать честная! – спохватился Лев Грандынбланыч. – Сколько ж лет-то прошло? Сохранились. Как жена не добралась до вас, не пустила на тряпки?».
Жена отдыхала в санатории. Через неделю вернется, увидит его без пуза. Что подумает? «Дорвался,кобель – скажет, – избегался. Нарочно в санаторий прогнал, чтобы своих сучек водить»…
Тьфу! У них, у баб, одно на уме.
И хоть жалел Лев Грандынбланыч свою благоверную, хотя и подсасывало маленько под левым соском от ее отсутствия, но чего недолюбливал в жене, того недолюбливал: этой ее дурацкой подозрительности, дикой пустопорожней ревности.
«Чего ревновать-то? не двадцать пять каких-нибудь, а все, можно сказать, тридцать годков, как отдать, – натягивая брючонки, не без недовольства рассуждал он. – А с другой стороны, двадцать пять – не двадцать пять, ряшка ягодка опять», – вывернул на свой лад подвернувшуюся к случаю поговорку и повел плечом перед зеркалом, чего с ним раньше вроде бы не случалось.
«Лады. Был бы кошелек тугой… Мужику при должности и деньгах, как той обезьяне из анекдота, которая металась от умных к красивым и обратно: не знала, к какой группе определиться, можно не разрываться», – решил Лев Грандынбланыч. – Женщина, она живое существо. В любом возрасте к теплу жмется. Недавно одна, Васька заместитель трепался, будто бы три года с кобелем спала. Тьфу!
Правду говорят: любовь зла, полюбишь и козла. Но тут Васька сбрехал, подлец. Двусмысленность подбросил. Мол, сиди теперь, начальник, и думай, как это она с кобелем спала? Может, он, кобель-то, меньше кошки, один спать боится. А ты думай. Хитрованной мордой своей ухмыляется: «с кобелем спала»… Тьфу еще раз! Пустобрех несчастный.
Молодой, а хитрый. Уж на что я все огни и медные трубы прошел, уж на что мне, что называется, палец в рот не суй, а этот аж на лету ловит. Ловчей головля на стремнине. Весь день позавчера где-то прошлялся. С Люськой небось. Та своего не упустит. Приволокся в контору. Глазки бегают. Зырк, зырк в разные стороны. Того и гляди разбегутся, не соберешь после.
– А знаешь, Лев Грандынбланыч, какие бабы бывают?..
– Ну, какие? – Лев Грандынбланыч будто не видывал их за свою жизнь.
«Щенок! Не хуже кобеля обо всем вынюхиваешь. Каждый мой промах на учет берешь, кому надо докладываешь. Ждешь не дождешься на мое место вскарабкаться, себя матерым почувствовать. Мелковат пока, мелковат, Васечка.
Мелок-то мелок, а в душу влез. Не сам ли по кабинетам уговаривал доверять молодежи? Доверили.
Теперь, мерзавец, отведет душу. Скажет, где это вы, Лев Грандынбланыч, пузцо потеряли? С кем это вы его за одну ноченьку растрясти изволили? Что это за телка такая, скажет…
Нет, сказать не скажет. Сволочь потому что. Даже сделает вид, будто ничего этакого не заметил. Тише воды, ниже травы притворится. А вот подумать – подумает. Да еще как подумает, гад ползучий. И есть-то шибздик, одним ногтем по стенке размажешь, а вот поди ты.
Приведя себя в порядок, Лев Грандынбланыч набрал номер телефона конторы и удивился, тут же услышав в ответ хрипловатый басок шибздика. Словно тот на противоположном конце провода сидел, мысли прослушивал.
– Василь Семеныч, ты уже на месте? Шофер там?
– Ждет указаний, Лев Грандынбланыч! Вы из дома? Подослать за Вами? – кажется, он перед телефонной трубкой по стойке «смирно» вытянулся.
– Не надо, браток. Если кто спросит, я… – Лев Грандынбланыч сделал паузу, прикидывая, где бы это он мог быть, – я на объектах…
– Пешком? – ахнуло на другом конце провода.
– Пешком, – не удостоил пояснения Лев Грандынбланыч.